"Владимир Рыбаков. Тавро " - читать интересную книгу автора

подвигах на фронте.
Он спускался к пристани в своей бессменной гимнастерке и часами что-то
говорил реке. Когда бывал болен или уставал - не спускался, усаживался на
обочине и переговаривался с водой издалека.
Одна бабка из соседнего двора любила рассказывать, как избежал сержант
Серега через год после окончания войны кары за то, что стал калекой. Тогда,
говорила бабка, всюду ездили люди от советской власти и хватали бездомных
инвалидов, портящих своим видом государству настроение. Голод был, страна
отстраивалась, и эти горемыки были как-то ни к чему. Всех забрали, и никто
назад не вернулся. А Серега - спасся. Он, как увидел тех людей в "газиках",
шмыгнул за штабель дров, протез свой небрежно выставил, сушившийся на
веревочке пиджачок на плечи накинул, стал как хозяин поленья перебирать. Те
не заметили, уехали... Так и остался Сереженька единственным одиноким
калекой района.
Мальцев не помнил, сколько раз забирали сержанта Серегу в отделение
милиции. Никто не считал. Но раз Мальцев удивился необыкновенному: два
румяных милиционера со смехом закидывали инвалида в воронок, и медали на
груди дяди Сережи не зашумели, не звякнули, а как-то стонуще позвали друг
друга. Тогда Мальцев был уже болен свободой - потому и услышал.
Мальцев пошевелился... чувство неприязни к сытым клошарам возникло
неожиданно, но он был почти уверен, что звал и ждал его, это чувство. Вот
сравнил сержанта Серегу с этими двумя сладко храпящими существами - и стало
легче на душе и немного стыдно за слабостью.
Божественное сравнение. И проклятое. Именно появление сравнения было
первым признаком заразного заболевания, называющегося свободоманией. Нет
сравнения - нет сомнения. Был бы теперь Мальцев по-прежнему счастливым
рабом, героическим рабом, готовым защищать собственные цепи, готовым по
приказу надевать их на чужие тела и мысли, хотя бы этих самых французов. Не
было бы поисков наименьшего зла, не было бы броска в свободу. Что с ней,
кстати, делать?
Образ сержанта Сереги дал Мальцеву каплю бодрости, но беспомощность
перед чужим миром все же не хотела уходить. Знание французского языка не
помогало, и отсутствие иностранного акцента только подчеркивало нелепость
житейской ямы, в которую он попал. Давеча Мальцев зашел в кафе и попросил
соку. Ему дали чашку кофе. Откуда он мог знать, что нужно заказывать
фруктовый сок, потому что слово "сок" на жаргоне означает, "кофе". На него
тогда смотрели насмешливо и еще как-то странно оскорбительно.
А автобусы, чтоб им... Он стоял на остановке как бедный родственник и
смотрел, как один за другим они проплывали мимо, не останавливаясь, перед
его белыми от ненависти глазами. Откуда он мог знать, что нужно поднять
руку? Он был свободен, а все вокруг издевалось над ним, унижало,
оскорбляло...
Еще в старину говорили, что для путника нет страшнее неведомых мелочей.
Мальцев ушел в сон без снов. Короткое забытье не принесло ему сил, но
рассвет цвета пролившегося на землю молока потребовал у тела движения.
Храпели клошары, уродливые и несчастные под видимым небом.
Нужно было что-то делать. Голод - не тетка.

Глава вторая