"Владимир Рыбаков. Тавро " - читать интересную книгу автора

власти, от которой ушел и которую не любил.
Ныло тело, боль и запахи начали все крепче разносить усталость. В
запахе больных людей всегда таится душок умирания.
Врач говорил, будто спор выиграл:
- Ну, вот, молодой человек, два ребра у вас - крак! Хорошо, что только
нижние сломали. А на черепе просто пустяковина. Болит?
- Голова гудит. Но тошноты нет. Врач рассмеялся:
- А вы знаток. Сотрясения у вас, действительно, нет. Полежите у нас
несколько дней - и все устроится.
Тени болезней, запах больницы вызвали душевную изжогу. А сколько
капиталисты возьмут за лечение?"
Он замотал головой:
- Нет. Не останусь. Пойду домой. Не люблю больниц.
Врач не настаивал, но предложил все же подписать какую-то
бюрократическую бумаженцию... чтоб в случае чего ответа ни перед кем не
держать - так понял Мальцев последние действия врача. Они и были ему
понятнее всего. Полицейские удивили Мальцева гораздо больше: они были
непривычно вежливы. С круглыми от короткой стрижки головами они казались ему
большими детьми. "Черт! Как они умудряются поддерживать порядок? Даже не
обыскали". Они записали фамилию, адрес. Вели себя так, что в Мальцеве
привычное ощущение беспомощности перед властью чуть не дало трещину. "Они
все приняли на слово. Даже(!) не проверили документы". Добрая тетка сжала
толстым бинтом ребра Мальцева, но он ее не поблагодарил, хотя и подумал о
необходимости быть вежливым. Он промолчал, сжал зубы и пошел, не
оборачиваясь, к выходу. Мальцев в эту минуту хотел бить по щекам все эти...
эти демократии. Его сначала унизили свободой, а затем ему, не понимающему
ее, ударили по губам и сломали вот ребра. Мальцев решил защититься от себя и
от них.
Всю длинную дорогу ветерок снисходительно трепал его лицо, а Мальцев
только и мог, что опускать голову к груди. Ступеньки, поднимающиеся к
чердаку, издевательски скрипели, и словно не ноги несли Мальцева, а ребра.
По лицу потекло несколько слезинок. Когда он открыл дверь, его встретило
одиночество, одетое во все новое. Мальцев лег, расслабился, подождал ухода
боли. Место заняло шершавое сиротство - оно сидело на люке, рядом, на полу,
на обложке, на которой было написано "Смерть Ивана Ильича", но более всего -
на висевшей на голой стене грязной кастрюльке. Там сиротство странно
шушукало.
"Где-то сквозняк, где-то сквозняк". Нужно было встать и тронуть пальцем
черное железо. Но он только взглянул спокойно вокруг: "Ну и пусть", - и впал
в легкое забытье.
Из забытья Мальцева вытащил стук в дверь и голос:
- Есть тут кто-нибудь?
Он прохрипел:
- Нет никого! Ни...
Привыкшими к темноте глазами он молча наблюдал, как Бриджит искала
выключатель. Прищурившись от света, не заметил ни ее приближения, ни как она
разглядывала бинт на груди. У него кружилась голова, хотелось плакать, и от
жалости к себе, и от раздражения к этой скульбе по себе.
Бриджит села совсем около его груди. Топчан не шевельнулся, но по нему
к Мальцеву пошла Бриджитина теплота. Он сильно задышал, скривился.