"Вячеслав Рыбаков. Трудно стать Богом" - читать интересную книгу автора

нередко за соседними столами сидели, как и многие годы до этого, люди
одного и того же возраста, с одной и той же кандидатской степенью - но
один теперь получал сто семьдесят тысяч в месяц, а другой - восемьсот.
Получавшие восемьсот изображали дикую активность, бегали взад-вперед как
ошпаренные, сами зачем-то выкладывали на свои столы и не убирали неделями,
а иногда даже и не распечатывали, какие-то зарубежные письма себе; те, кто
получал сто семьдесят, пили чай и общались.
Мозги зарастали шерстью.
Порой, если никто не видел, Малянов доставал из ящиков свои бумажки -
уже не с гениальным чем-то, разумеется, просто с недоделанными плановыми
каракулями, которые еще пяток лет назад казались скучной рутиной и вдруг
нечувствительным образом обернулись пределом мечтаний; дописывал одну-две
цифирки, но тут же спохватывался: уже пора было спешить домой, иначе, как
пройдет час "пик", автобусы-троллейбусы вообще, считай, ходить перестанут,
до полуночи не доберешься - и, засовывая бумажки обратно, с тоской ощущал:
никогда... уже никогда... Что - никогда? Он даже не пытался определить.
Все - никогда.
Институт тонул и, как положено утопающему, бился, пускал пузыри. Ни с
того ни с сего на парадных великокняжеских дверях, выходивших прямо на
величавую невскую набережную, бывшую Английскую, бывшую Красного Флота, а
теперь, наверное, опять Английскую, вызвездила, заслонив название
института, вывеска "Сэлтон" - фирма, которая, как сразу начали недоуменно
острить опупевшие астрономы, пудрит мозги не просто, а очень просто.
Впрочем, директор немедленно заявил на честно собранном через пару дней
общем собрании, что только благодаря этой субаренде администрация сможет
выплачивать сотрудникам зарплату, иначе - кранты; государственное
финансирование составляет в этом году двадцать восемь процентов потребного
и не покрывает даже тех сумм, которые институт должен вносить в городскую
казну за аренду здания.
Какое-то время от "мерседесов" и "вольв" к дверям было не
протолкнуться. По институту, всем своим видом резко отличаясь от
растерянно веселых пожилых детей со степенями, деловито, но не суетливо,
никогда не улыбаясь, заходили крутые и деловые, все - моложе тридцати.
Таинственно возникали в коридорах, сразу ставших похожими на сумеречные и
загадочные, как бразильская сельва, коридоры приснопамятной коммуналки,
импортно упакованные ящики со всевозможной электроникой, оргтехникой, пес
его еще знает с чем; время от времени пробегал слушок, что часть этих
драгоценных для любого ученого вещей пойдет институту, но ящики, постояв
неделю-две, так и исчезали нераспакованными. Назавтра на их месте
возникали другие.
Потом этим другим стало не хватать места; они принялись возникать и в
рабочих кабинетах, и в кабинете-музее великого Василия Струве, основателя
Пулковской обсерватории, - безвозвратно вытесняя оттуда как хоть и старое,
но все равно единственно наличное и потому до зарезу нужное оборудование,
так и, например, знаменитый письменный стол красного дерева, необозримый,
словно теннисный корт, со всем его антикварным письменным прибором.
Считалось, что именно за этим столом работал великий до переезда в
Пулково. Сей стол вкупе с прочим верные академическим традициям подвижники
уберегли и в революцию, и в блокаду - но наконец и он попал под колеса
прогресса. Скорее, конечно, не под, а на. Куда эти колеса его увезли - так