"Вячеслав Рыбаков. Зеркало в ожидании" - читать интересную книгу автора

самых элементарных, самых коротких штрихов, касающихся быта - так смех
берет. Целые страницы уходят на описание управления сверхсветовым крейсером
или некоего иногалактического феномена - и ни слова о том, как персонажи,
например, едят. И вот члены Мирового Совета Иванов и Джонсон, кореша еще аж
по Эпсилону Эридана, в перерыве между двумя судьбоносными заседаниями идут в
буфет подкрепиться, а дальнейшее - молчание, потому что, черт их возьми,
окаянных, платят они в буфете или не платят? Если да, значит, всепланетный
капитализм протащил автор; боязно, еще неизвестно, как дела-то повернутся -
может, десять лет потом не отмажешься. А если нет, свои же коллеги засмеют,
защекотят: ну, старик, окстись, глянь, чего на дворе делается; какого ж
рожна американцы Кремлю в кильватер-то пристроились?

Игра.

Что же касается фантастики, как приема, то она существует с тех самых пор, с
каких существует литература как таковая. Начиная с Гомера. Начиная с
евангелий. И терпит сейчас в нашей стране те же трудности, что и
реалистическая литература.

Перед зеркалом - ни одного лица. То мелькнет волосатая ноздря неизвестного
папаши, то дрыгающаяся младенческая пяточка, то мятый клочок пеленки, мокрый
насквозь, то уцененный пятак звякнет в стекло, а то - поберегись! - вот-вот
рикошетом заденет прямую, но очень хрупкую поверхность...

Зеркало в ожидании.

Если брать лучшую фантастику последних двух десятилетий... ну, хотя бы по
Стругацким пройтись...

От сакраментального жилинского "Главное остается на Земле" через Румату, с
мечами ждущего, когда упадет дверь, чтобы вмазать наконец подонкам, которых
он познавал-познавал, да и допознавался; через Кандида, на последней
странице понимающего диалектику морали и прогресса, и Переца,
опрокидывающего Тангейзера на Венеру во вдруг открывшемся ему директорском
кабинете; через сдавленный, но просветленный вскрик Шухарта; через осознание
Маляновым личной неизбывности кривых, глухих и окольных троп; через крик
Майи Тойвовны, навсегда оставляющей Экселенца, при всех его благих
побуждениях, не более чем убийцей... просветления, осознания в каждом
финале... куда?

Они просветляли нас, честное слово, кто бы мы были без них; сюда, конечно,
вот сюда, где мы теперь толпимся, но - дальше куда?

Эпоха сменилась.

"Итак, Андрей, первый круг вами пройден", - просветляет Наставник. Снова
всего лишь - первый. Историческое произведение.

"Не забыть бы мне вернуться", - мысленно осознает Банев. Историческое
произведение.