"Гелий Рябов. Мертвые мухи зла " - читать интересную книгу автора

губы, он, глянув невзначай в настенное зеркало, едва не упал: почерневший,
иссохший, покойник, да и только... Но славно все было, славно и упо... Как
его? Питательно? И, словно угадав его мысли, она прошептала:
- Упоительно, да?
Он только плечами повел. Верно. Вышло оно самое. Число зверя. Человеку
такое недоступно...
- У меня к тебе просьбица будет... - проворковала. - Но нынче ты
утомлен. Потом.
- Какая еще... - взглянул ошалело. - О... Опять?
- Не о том. Но ты ступай, помыйся, холодная, правда, да ведь греть
некогда... - Поиграла глазами. - "Американская" гостиница. Да?
Обмер: "Ч-черт... Ей-то что? Чего это она?"
- Потом... - повторила загадочно. - Потом. - Улыбнулась. - А я была
обманута. Насчет твоей бяки, а?
И рассмеялась скрипуче. От вдруг охватившей нервенности он тоже
расхохотался.
Ночью ворочался, вскрикивал и несколько раз вставал пить воду.
Ледяная, из ведра в сенях, она взбадривала, и вроде бы мозги вставали на
место, но под утро увидел сон: стрельчатое украшение над высоким городским
домом столичной архитектуры, в нем - окошко без стекла, украшение это видно
и снаружи (а ведь этого быть не может: воздушного шара нет, и аэроплан мимо
не пролетал), и с чердака, изнутри. И какой-то человек в невзрачной, словно
стертой одежде - не рабочий и не барин, так, ерунда какая-то -
устанавливает в проеме "максим" без щитка, а внизу, по Невскому, прет
изрядная толпа - шумная и ликующая. А с Садовой вливается в нее другая -
молчаливая, покойницкая. Даже лица видны: синие, невсамделишные. А человек,
присмотревшись, начинает поливать и тех и других свинцом. Они разбегаются,
роняя сумки, портфели, падая и пытаясь уползти под стены домов, но
настигает, настигает их огневой вихрь. Стреляют со всех чердаков. И голос:
"Они будут думать, что это полиция Временного правительства, та же царская,
вот в чем дело... Откуда у большевиков пулеметы на чердаках? Чепуха..."
Голос становится знакомым, слышанным совсем недавно...
Какого черта... Кто это? Вставать? Куда, зачем, отстань, морковка
прелая, не до тебя!
- Вставай, милый... Вставай.
С трудом разодрал слипшиеся веки.
- Ты? А... ты... кто?
Захихикала:
- Все вы одинаковые... Как на нас - восторг, как наелся - забыл.
Татьяна я, не вспомнишь? - В голосе звучала не просто издевка - угроза
странная, непостижимая...
Вскочил, тараща непонимающие глаза.
- А-а... Ладно.
- Садись, поешь, поговорим...
На столе потертая фаянсовая миска с кислым молоком, горбушка ржаная.
- Ешь.
Давясь, начал глотать. Господи, как же это невкусно!
Она подтянула гири ходиков.
- Восемь по-нашему. Пойдешь в храм...
- Ты охренела? Какой еще "храм"? Я на бога твоего...