"Бертран Рассел. Мои религиозные воспоминания" - читать интересную книгу автора

публикации "Архивы Эмберли", я обнаружил, что она подвергала тем же
испытаниям моего дядю, когда тот был молодым. В результате я решил держать
свои мысли при себе; дядя, несомненно, тоже решил что-нибудь в этом роде.
Насмешка - внешне забавная вещь, но в действительности выражавшая
враждебность - была любимым оружием, возможно, самым убийственным в
обращении с молодыми людьми, за исключением просто жестокости. Когда я
заинтересовался философией - предметом, который в силу каких-то причин
предавался анафеме,- мне сказали, что всю ее можно резюмировать следующим
образом: "What is mind? - No matter. What is matter? - Never mind". После 15
или 16 повторений шутка перестала казаться забавной.
И все же во многих отношениях атмосфера дома была либеральной.
Дарвинизм, например, считался чем-то само собой разумеющимся. Одно время,
когда мне было 13 лет, у меня был очень ортодоксальный учитель из Швейцарии,
который в ответ на какие-то мои слова сказал с величайшей серьезностью:
"Если ты последователь Дарвина, мне тебя жалко, потому что невозможно быть
одновременно дарвинистом и христианином". Мне не верилось, что одно с другим
несовместимо, но уже ясно было - если бы я выбирал, то выбрал бы Дарвина.
До поступления в Кембридж я почти совсем не знал современных течений
мысли. На меня повлиял Дарвин, а затем Джон Стюарт Милль; но больше всего на
меня оказало влияние изучение динамики. Мое мировоззрение фактически больше
подошло бы картезианцу XVII или XVIII столетия, чем человеку
последарвиновской эпохи. Я считал, что все движения материи подчиняются
физическим законам и что, по всей видимости, это справедливо в отношении как
человеческого тела, так и любого другого вещества. Страстно интересуясь
религией, но не имея возможности обсуждать ее, я записывал свои мысли
греческими буквами в тетрадь, которую озаглавил "Упражнения в греческом",
где, чтобы еще больше скрыть эти мысли, я придумал новую систему
произнесения слов по буквам. Пятнадцати лет я записал в этой тетради:
"Рассматривая свободу воли, мы не видим ясной разделительной линии между
человеком и простейшими. Следовательно, если мы наделяем свободой воли
человека, мы должны также наделить ею и простейших. Но это трудно сделать.
Следовательно, если мы не желаем наделять свободой воли простейших, мы не
должны наделять ею и человека. Это, однако, хоть и возможно, но трудно себе
представить. Если - что кажется мне вероятным - протоплазма организовалась в
силу естественного хода вещей, без какого-либо вмешательства бога, тогда мы,
как и все вообще животные, живем просто за счет химических сил и ничем не
лучше деревьев (о которых никак нельзя сказать, что они обладают свободой
воли). И если бы у нас было достаточно знаний о силах, действующих на
кого-либо в какой-то момент времени, о мотивах "за" и "против", об
устройстве мозга этого человека, тогда мы могли бы точно сказать, что он
будет делать".
До 18 лет я продолжал верить в бога деистов, потому что аргумент от
первопричины казался мне неопровержимым. Затем в "Автобиографии" Джона
Стюарта Милля я обнаружил, что Джеймс Милль привел опровержение этого
доказательства, а именно: аргумент не дает ответа на вопрос: "Кто сотворил
бога?" Удивительно, что Милль мог так повлиять на меня. Я узнал гораздо
позже о том, что он был близким другом родителей и источником многих
взглядов, которых они придерживались. Не подозревая, что иду по стонам отца,
я прочитал еще до поступления в Кембридж "Логику" и "Политическую экономию",
сделал многочисленные выписки, стараясь овладеть искусством передачи сути