"Вера Русанова. Пьеса для обреченных [D]" - читать интересную книгу автора

что у сурового милиционера от жалости начинает нервно подергиваться
квадратный подбородок. Но тем не менее страж закона мужественно продолжает
надиктовывать:
"Умершая - женщина двадцати двух - двадцати трех лет, с прямыми
каштановыми волосами, темными бровями, губами средней полноты и
бархатистой кожей персикового оттенка..." (На этом самом месте мое
воображение обычно спотыкалось, как резвый пони о колдобину. Понятно, что
эпитетами "бархатистая" и "персикового оттенка" может оперировать
косметолог, но отнюдь не мент. Однако казенное определение "кожные покровы
бледные" совершенно меня не устраивало, ведь цвет лица - один из немногих
предметов моей искренней гордости.) В общем, далее милиционер упоминает
для протокола мое безупречное сложение и витающий в воздухе аромат "Пятой
авеню", а потом обращается к обезумевшему от горя Пашкову с вопросом: "Вы
подтверждаете, что это - Мартынова Евгения Игоревна?" - "Да, - глухо
отзывается тот. - Только вы не упомянули, что у нее были чудные,
дымчато-серые глаза. И еще, ей не двадцать три, а двадцать восемь... Было".
Кто-то из женщин охает: "Надо же! А на вид - девочка девочкой!"
Скорбный Пашков спрашивает: "Так и неизвестно, отчего она умерла?"
Милиционер горько усмехается и отвечает: "Просто в ее жизни было слишком
мало счастья". И все рыдают...
Да, картинка прошибала жалостностью и реализмом. Правда, "Пятая
авеню" благополучно закончилась месяц назад, внешность у меня не столь
романтическая, как получалось по протоколу, а самая что ни на есть
обыкновенная. Но вот счастья мне на самом деле недостает...
Кстати, мама утверждает, что в моей жизни его так мало потому, что я
ищу легкие дороги и всегда иду путем наименьшего сопротивления. Вместо
того чтобы как все нормальные девочки закончить музыкальную школу по
классу фортепиано, я выучилась играть на домре (в детстве мне казалось,
что извлекать звуки из трех струн значительно проще, чем из неимоверного
числа клавиш). Теперь мои ровесницы при случае могут смузицировать в
компании, хотя бы на уровне "Собачьего вальса", а я вынуждена сидеть с
умным видом - не пристраивать же, в самом деле, на коленях благородное
подобие балалайки?
Дальше - больше... Актрисой я мечтала стать, наверное, с пятого
класса, а "на актрис", как известно, учат в Москве. Но ближе к выпускному
вечеру меня обуяли одновременно ужас, неверие в собственный талант и лень,
поэтому Щукинским, Щепкинским и школам-студиям МХАТ я предпочла скромное
Новосибирское театральное училище. В чем позже раскаялась: по окончании
мне светила только сцена Областного драмтеатра, на которой я переиграла
всех глупых стервоз и любовниц-разлучниц.
Девчонки из труппы, посвященные в мою личную жизнь, тоже сошлись во
мнении, что я - ленивая трусиха, так как смелая и готовая к борьбе женщина
не сбежала бы в Москву после всей этой истории с Пашковым, а принялась
сражаться за свое счастье и любовь: прикупила бы суперэротическое белье,
днем стала проявлять чудеса нежности и хозяйственности, а ночью -
изобретательности и гимнастической гибкости.
Но я, едва начав думать о гибкости и изобретательности, представляла,
как эти самые чудеса проявляла та девица из "Звезды", с которой мой
Пашков... В общем, с которой мой Пашков познакомился чрезвычайно близко. И
немедленно в памяти всплывали все отвратительные подробности того дня,