"Мануэль Ривас. Карандаш плотника" - читать интересную книгу автора

кто был активистом профсоюза железнодорожников, ты - святой Иоанн
Евангелист, видишь, у ног твоих орел. Ты, мой капитан, ты - святой Павел,
сказал он лейтенанту Мартинесу, который сперва был карабинером, а потом, уже
у республиканцев, стал членом муниципального совета. Среди узников
находилось двое стариков - Феррейро де Сас и Гонсалес де Сесурес, их он, по
его словам, изобразил на самом верху, в центре, в оркестре Апокалипсиса. А
Домбодану, самому молодому и чуть придурковатому, он сказал, что тот -
ангел, дующий в трубу. И так каждому, и все получились очень похожими -
позднее в этом можно было убедиться воочию. Художник объяснил, что нижняя
часть портика "Глория" населена чудищами с хищными когтями и клювами, и,
услышав это, все примолкли, и молчание их выдало. Эрбаль заметил, как тотчас
все глаза метнулись в его сторону, хотя он играл роль всего лишь немого
свидетеля. Под конец художник заговорил о пророке Данииле. Некоторые
утверждают, что в портике "Глория" только один он дерзко улыбается - чудо
искусства, загадка для искусствоведов. Это ты, Да Барка.

6

Когда-то давным-давно художник отправился рисовать пациентов
сумасшедшего дома в Конхо. Ему хотелось запечатлеть те пейзажи, которые
психический недуг вырезает на их лицах, хотя дело тут не в болезни, а в
некоей фатальной зачарованности бездной, сокровенной тайной. Душевный недуг,
думал художник, будит в нас, людях здоровых, реакцию отторжения. Страх перед
сумасшедшим рождается прежде, чем сострадание, которое к нам порой так и не
приходит. Возможно, размышлял он, причина в том, что мы подозреваем: эта
болезнь - часть некоего целого, которое можно назвать всеобщей душой,
болезнь бродит себе свободно среди нас и выбирает по собственной прихоти то
или иное тело. Отсюда стремление спрятать больного подальше от посторонних
глаз. Художник с детских лет запомнил всегда запертую комнату в соседском
доме. Однажды он услышал вой и спросил: Кто это там? Хозяйка ответила:
Никто.
Художник хотел нарисовать незримые язвы бытия.
Сумасшедший дом потряс его. Нет, особой агрессивности по отношению к
себе он у больных не заметил, только у немногих, и это скорее напоминало
ритуал - будто они таким образом пытались сбить пафосность исподволь
заданной аллегории. Больше всего поразил художника взгляд тех, кто никуда не
смотрел. Отказ от пространства вокруг, совершенное вне-место их бытия,
абсолютная нематериальность почвы, на которую они ступали.
Он постарался совладать с нервами и прогнал страх. Но рука продолжала
вычерчивать линию тоски, оцепенения, бреда. Выводила какие-то лихорадочные
спирали. Внезапно художник опомнился и глянул на часы. Он пропустил
условленный час, когда должен был покинуть заведение. Близилась ночь. Он
взял тетрадь и двинулся к привратницкой. На двери висел огромный замок. И
рядом никого не было. Художник стал звать сторожа, сначала тихо, потом во
всю глотку. До него донесся бой церковных часов. Девять. Он опоздал всего на
полчаса, не так уж это и много. А если о нем забыли? В саду, обняв ствол
самшитового дерева, стоял больной. Художник подумал: дереву не меньше
двухсот лет, и этот человек нуждается как раз в такой вот надежной опоре.
Прошло еще несколько минут, и художник вдруг осознал, что вопит от
тоски, а мужчина, обнявший дерево, глядит на него с состраданием.