"Луис Мануэль Руис. Только одной вещи не найти на свете (fb2) " - читать интересную книгу автора (Руис Луис Мануэль)

5 Полиция отнеслась с недоверием

Полиция отнеслась с недоверием к версии о простой ошибке или недоразумении: трудно было поверить, что пострадавший искал кого-то другого и испустил дух на руках у незнакомой женщины только потому, что перепутал номер квартиры или подъезд. Но инспектор, крепкого сложения мужчина, затянутый в слишком узкий для него костюм, пока предпочитал не спорить. Он взял предложенную Эстебаном сигарету и сунул в рот. Необходимые фотографии были сделаны, тело увезли, и полицейские весьма неопределенно пообещали Алисии, что еще вернутся. Как только представители власти исчезли, квартиру оккупировала чета Асеведо, но бедной Алисии было не до них: она то замыкалась в непроницаемом молчании, то принималась рыдать. Эстебан уложил ее в постель и скороговоркой поблагодарил соседей за участие, стараясь поскорее и по возможности вежливо от них избавиться, но прежде ему пришлось выслушать подробные инструкции Лурдес, которая в сотый раз повторяла один и тот же совет:

— Главное, пусть пьет сок. Этот сок от всего помогает.

— Не беспокойтесь, сеньора, обязательно скажу. Спокойной ночи, до свидания.

— Главное — сок, не забудешь, сынок?

— До свидания, сеньора.

Потом ему пришлось выдержать натиск Нурии, но на сей раз ее «Крускампос» приняты не были: Алисия спит, но все равно, спасибо. Потом появилась странная супружеская пара в халатах, и Эстебан пообещал обратиться к ним за помощью при первой же необходимости. Он полил конибры и, уже немного успокоившись, выкурил на кухне сигарету, пока на плите жарились крокеты. Он поставил эти крокеты, салат и маленький стакан сока на поднос и направился в комнату Алисии. Она сидела в кровати, поставив между колен бронзового ангела, и водила кончиками пальцев по надписи на пьедестале. Она выглядела куда более спокойной, хотя из глубины ее глаз рвалась наружу все та же смесь ужаса и растерянности.

— Ты считаешь, что мы поступили правильно? — спросила она. — Разве не надо было отдать ангела полиции?

— Разумеется, мы поступили правильно. — Эстебан пристроил поднос на стеганом одеяле. — Давай, поешь немного.

—Да не хочу я есть! Скажи, хоть теперь-то ты мне наконец поверил? Убедился, что все это всерьез?

Эстебан взял ангела и провел пальцем по изящной дорожке, которая вела от виска к колену: это была абсолютно точная копия той скульптуры, что, к полной своей неожиданности, он несколькими днями раньше обнаружил в квартире Нурии; казалось, даже знаки на пьедестале полностью совпадают. Имя, еврейская буква, странный знак, составленный из симметричных параллельных черточек, два латинских слова и цепочка греческих, которые он без труда перевел: «Приветствую вас, стражники Оси, священные и грозные капитаны, дающие импульс под властью единой силы зодиакальной оси в непрерывном движении неба…»

#1496;.AZAZЁL.#1506;.

HVMANAQVE.HOMINES.TESTIDRV.AETAESME.

IN.INSAENE.EVMOTE…

— Орел, — задумчиво проговорила Алисия. — На плане Фельтринелли этот ангел стоит на той площади, что слева, на западной.

— Давай, давай, ешь, — прервал ее Эстебан, кивнув на поднос. — Там есть еще два латинских слова, а вот на каком языке написано остальное, понятия не имею.

—Да не хочу я есть! Лучше сок выпью.

Наверняка это было какое-то зашифрованное сообщение, криптограмма, которую этот самый Фельтринелли, еретик, приговоренный к смертной казни более двухсот лет назад, попытался послать им, воспользовавшись прекрасным бронзовым изваянием, а изваяние стояло в центре площади, куда можно было попасть лишь во сне. Но если существовало четыре ангела и четыре разных набора знаков, значит, полный текст сообщения можно восстановить только при условии, что будут сведены воедино все части, сопоставлены все четыре надписи.

— Зачем этот человек явился сюда, ко мне? — громко повторяла и повторяла Алисия. — Ну скажи, почему он принес ангела именно мне?

— Какая разница! — Эстебан протянул ей стакан сока. — Тут полно вопросов: кем был этот тип? что это за ангел? почему он хотел отдать ангела тебе? и главное, почему его убили? Пей!

Она выпила сок и опустила голову на подушку.

— Послушай, — сказал Эстебан. — Никто, кроме нас, не должен знать про ангела. Никто, понимаешь? Это будет нашей тайной, пока мы не разберемся, что же на самом деле происходит. А теперь прости, но мне пора уходить, я обещал маме вернуться к десяти, а сейчас уже… Посмотри…

Рука Алисии сжала его плечо, нежно погладила, потом Алисия притянула Эстебана к себе. Ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы Эстебан остался рядом, чтобы не умерло едва возникшее нечто, чтобы не прервалась тонкая и непрочная нить, служившая мостиком для двух чувств, которым она не могла подыскать названия, но которые до этого вечера оставались смутными, хотя и жадно устремленными к неведомой цели. Она знала: за то, что она сейчас совершит, придется дорого заплатить и ценой того, что последует за движением ее руки, будет хорошо знакомая острая боль, замешенная на пепле, снова всплывшая на поверхность, словно тело утопленника; и ей, Алисии, снова придется брести через кладбище разбитых кораблей, чтобы попасть на другой берег, — и не встретит она ни спасательного плота, ни утлой лодчонки, чтобы уцепиться за них… Тем не менее Алисия приоткрыла губы, чувствуя, как некий свет мешает ей дышать, потом она со змеиной вкрадчивостью приблизила лицо к лицу Эстебана и поцеловала его — глубоко, нежно, впитывая его дыхание, сливая со своим, — словно таким вот образом она пыталась от чего-то освободиться. Эстебан прижал ее голову к своей шее, погладил волосы, убрал со щек залетевшие туда пряди. Снова поцеловал Алисию, возвратив поцелуй, похожий на укус белочки, потом резко поднялся, погасил свет и покинул комнату. Когда в коридоре звякнул замок, ночь уже превратилась для Алисии в необитаемую землю, поросшую редкой и грязной травой, засыпанную мусором и костями…

Чтобы выплыть из сна, ей пришлось сделать несколько гребков руками, потому что она находилась в бассейне, наполненном черной плазмой. Только после этого она оказалась на поверхности, которая более или менее соответствовала состоянию бодрствования, правда, весьма неустойчивого, и только после этого она наконец-то смогла вдохнуть полной грудью. Еще несколько секунд Алисия нерешительно двигалась по кромке сна, подобно канатоходцу, только вот балансировала она на проволоке, отделяющей мрачное и вязкое болото от комнаты с мягким светом. Алисия с трудом удерживала глаза открытыми и никак не могла понять, откуда этот свет идет. Наконец, словно скинув с плеч набитый щебнем рюкзак, она осознала, что нужно поскорее проснуться, выйти из того неустойчивого состояния, которое вот-вот снова обрушит ее в бассейн. Змеившийся откуда-то звук, все более и более пронзительный и жалящий, пытался привлечь к себе ее внимание: кто-то жал на кнопку звонка. Она, спотыкаясь, едва справляясь с весом собственного тела, ставшего тяжелее и плотнее обычного, побрела по коридору, потом пересекла гостиную, но не узнавала при этом собственных шагов, теперь похожих на шаги робота. За дверью стояли Мариса и Хоакин, и их брови поползли вверх, когда они увидели лицо Алисии, напоминавшее мятую тряпку.

— Что с тобой, Алисия? — воскликнула Мариса, и глаза ее раскрылись как две большие плошки.

— Ничего. — Невнятный звук соскочил с губ Алисии. — Проходите, проходите, вы что, решили остаться там?

Хотя тент над лоджией закрывал половину неба, было видно, как стая туч, цветом напоминающих слонов, плыла в вышине, предвещая близкую грозу. Канун грозы, когда воздух делается тяжелым, почти гранитным, обычно сказывался на поведении и настроении Алисии, поэтому Мариса решила, что и теперь искаженные черты ее лица — лишь реакция на метеорологические изменения. Хоакин с озабоченным видом кинулся на кухню и начал хлопать дверцами шкафов, спрашивая, где у нее кофе. Получив ответ, он схватил кофеварку и насыпал туда столько черного порошка, что его хватило бы, чтобы поднять давление несчастному Тутанхамону. Вскоре темный алюминиевый агрегат уже начал свистеть и плеваться пеной. Хоакин положил перед Алисией пачку «Коибры», она вытащила сигарету, но не проронила ни слова, как ребенок, берущий монету, которую взрослый дает ему в обмен на молчание или послушание. Мариса вошла на кухню с распылителем в руках и обвела привычным осуждающим взглядом ватные хлопья дыма, зависшие над лампой, и завывающую кофеварку, которая напоминала поезд, готовый, покидая перрон, рвануть вперед.

— Вот-вот, — проворчала она. — Травитесь, травитесь… Стоит отвернуться… Я там поливаю цветы, а вы… Губите свое сердце. Это ведь у тебя сегодня шестая сигарета, Хоакин.

— Четвертая, — поправил ее Хоакин, следя, чтобы процесс в кофеварке шел нужным образом.

— Врешь ведь! А сам обещал, что больше половины пачки в день выкуривать не станешь. Я ведь о тебе забочусь, животное неразумное. Да еще девочку затягиваешь в омут своих вредных привычек.

— Бедняжка. — Хоакин и Алисия обменялись терпеливыми взглядами; при этом Алисия выглядела уже явно лучше.

— Так что с тобой происходит? — спросила Мариса, доставая из пластикового пакета какие-то бутылочки. — Ну и видок у тебя был, когда ты открыла дверь!

Дурная ночь, вот и все. Разумеется, об убитом мужчине, ангелах, ловушке и нитях, которые с трудом просматривались за грудой жутких сложностей, просто так не расскажешь. Вот уже две или три ночи она опять спала плохо и просыпалась задолго до рассвета с пересохшим ртом, а когда снова засыпала, ей чудилось, будто она ныряет в аквариум, наполненный какими-то руками и лицами. И кроме того, навязчивый сон преследовал ее, сбивал с толку, придавливал к подушке и безжалостно заставлял спать. После пробуждения, уже открыв глаза, она долго не могла сообразить, в каком именно пункте круговерти дня и ночи находится.

Казалось, Мариса только и ждала, чтобы Алисия хоть намеком пожаловалась на проблемы со здоровьем, — тогда она триумфальным жестом укажет ей на свои пузырьки и флакончики. Хоакин, наливавший кофе в две чашки, прорычал что-то, всем видом изображая покорность и смирение.

— Ты ни за что не догадаешься, что я тебе принесла. — Браслеты из черного дерева погремушками брякнули на запястьях Марисы. — После нашей последней встречи, в тот же день, я пошла в лавку лекарственных трав и, вспомнив о твоих проблемах со сном, купила то, что должно тебе непременно помочь. Держи пузырек. Надо довести воду до кипения, налить туда настойку липпии и немного розмарина. И кинуть вот эти зернышки.

— А что это за зернышки? — Алисия взяла стеклянный пузырек с черными дробинками.

— Слабительное святого Бенито, — предположил Хоакин, целиком сосредоточившись на кофе.

— Болван! — Мариса бросила на него взгляд разъяренной тигрицы. — Это называется пальма-дель-принсипе и отлично помогает при нервных срывах. Гораздо полезнее и натуральнее, чем вся та гадость, которую тебе навыписывала Мамен. Тут уж можешь мне поверить. Ты ведь именно ее таблетки принимаешь, да?

— Да, — ответила Алисия, как послушная ученица. — И немного сока, который мне принесла соседка.

— Я вчера говорила с Мамен. — Мариса постаралась смягчить тон, — Она в Барселоне, правда? Она сказала, что ты взяла отпуск, и попросила зайти посмотреть, как ты тут и что с тобой происходит. Надо, мол, заботиться о нашей девочке, хватит ей болеть. Да погоди ты, допей сначала кофе, а потом говори. Ну, что ты хочешь сказать?

— А ты была здесь позавчера? — выдохнула Алисия, успевшая обжечь себе язык.

— Позавчера? Нет.

— И разумеется, ты не надевала рыжий парик?..

— Разумеется. — Мариса вытаращила глаза, пытаясь угадать, в чем состоит соль шутки. — Карнавал у нас в феврале, разве не так? И сама можешь убедиться, что волосы у меня, как и прежде, черные. Ну есть несколько седых, если честно признаться.

— Моя соседка, старушка, наверное, спутала тебя с кем-то. Что-то не так поняла. Она говорит, что позавчера здесь была женщина, назвавшаяся Марисой, — с рыжими волосами.

— Господи, до чего ужасна старость, — жалостливо пропел Хоакин, который комплексовал из-за своей упрямо увеличивающейся лысины. — Может, женщина и вовсе была блондинкой.

— Может, потому что соседка еще и видит плоховато. — Алисия скривила рот в неприятную улыбку. — Но история с рыжими волосами какая-то странная.

— Эта старушка и принесла тебе сок? — Глаза Марисы застыли в задумчивости. — Я ее не знаю. С мужем ее я действительно как-то разговаривала — об антиквариате. Дон Блас — так его зовут?

Но с таинственной рыжеволосой женщины разговор переметнулся на несравненную Азию Феррер, специалистку по гаданию на картах, толкованию снов и так далее и тому подобное, помощью которой Алисия по необъяснимым причинам до сих пор не воспользовалась. Алисия уже успела выкурить пару сигарет, и Мариса, спасаясь от дыма, стояла в дверях кухни. Надо было срочно найти какой-нибудь хитрый довод, чтобы отвертеться от похода к гадалке, но в голову ничего не приходило, и Алисия дала обещание непременно посетить ясновидящую, потом допила кофе и сквозь завесу дыма заявила, что сделать это немедленно ей мешают погода, дела и некоторые сомнения. Мариса ничего не хотела слушать: ясновидящая — Хоакин тотчас отпустил по ее адресу весьма ехидный комментарий — заслуживает большего доверия, чем многие титулованные врачи, которые прикрываются дипломами и ставят при этом совершенно нелепые диагнозы. Мариса опять повторила, что сны — кладовые энергии, она может служить топливом для многих функций души, и если возникают засоры или сбои, то надо отыскать объяснения, способные пролить свет, например, на душевные расстройства, мучающие Алисию. Должным образом подготовленные люди способны проникнуть в кладовую и навести там порядок — скажем, изменить содержание сновидений, поэтому визит к Азии Феррер просто необходим и наверняка даст отличные результаты. Произнеся свою речь в наставительном тоне, Мариса по срочной надобности удалилась в туалет.

— У нее сейчас тяжелая полоса, — сказал Хоакин, когда они остались с Алисией вдвоем. — Опять из-за ребенка… Просыпается по ночам и плачет, ее гложут всякие мысли… Она ведь и себе купила пузырек этого самого принцева бальзама. Не думаю, что ей это поможет, но пока хоть немного успокаивает.

У Марисы был свой способ отвечать на наплывы тоски — ее контратака сводилась к неистовому служению культу растений и гороскопов, словно этот музей корешков, жилковатых листьев и соположений звезд, сопоставляемых с мифологическими животными, помогал ей вырваться из неудач и бытовых проблем, на которые так щедр наш грубый и неласковый мир, мир вязкой рутины, где всякое разочарование непереносимо и мерзко, как муха в супе. Алисия позавидовала Марисе: ведь та, как только на земле ей становится особенно неуютно, пускается в полет, а в вышине жизнь порой оказывается более пригодной для существования, более насыщенной кислородом. Алисия задумалась было обо всем этом, но тут Хоакин спросил что-то о микроволновой печи, Мариса вернулась и решительно запретила им курить, и Алисия снова ощутила тяжкий груз свинца и тумана, тянущий ее вниз, в мутный бассейн, и чтобы побороть это состояние, она поднялась со стула, предложила всем выпить еще по чашке кофе — к полному изумлению Марисы, которая тотчас предрекла, что подруга ее лопнет и что сердце у нее будет похоже на гнилое яблоко, ведь нельзя же пить столько кофе, столько кофе…

Инспектор Гальвес распечатал конверт, и по столу рассыпались бумаги и фотографии, похоронив под собой скрепки и ручки. Ему было неловко в слишком узкой рубашке, которая стесняла движения. Наверное, из-за этого в жестах и во всей повадке инспектора было что-то от робота. Он закончил читать пару бумаг, украшенных печатями, и равнодушно предложил Алисии и Эстебану пачку «Винстона», но те жестом отказались. Справа сидел секретарь, он строчил на своей машинке, выстреливая длинные бешеные очереди.

— Этого человека, — инспектор показал фотографию мужчины с усами, — звали Педро Луис Бенльюре Гутьеррес, сорок восемь лет, проживал в Барселоне. Женат, трое детей. Семья все никак не может поверить в случившееся. Согласно показаниям жены, он поехал в Севилью для заключения какой-то сделки и не более того. А вы как думаете, были у него другие поводы для поездки?

— Возможно, любовница, — предположил Эстебан.

— Возможно, — подхватил инспектор с суровой улыбкой. — Хотя далековато от дома, вам не кажется? А если он приехал сюда, чтобы встретиться с вами? Но ему помешало непредвиденное стечение обстоятельств — его убили у дверей вашего дома, сеньорита.

— Благодарю вас за сеньориту, — оборвала его Алисия, — но я сеньора. По крайней мере, еще недавно была сеньорой.

Огромные, как у мясника, руки инспектора продолжали перебирать бумаги, глаза же изучали печальное лицо Алисии, отчасти скрытое солнечными очками. Только вот день был не очень подходящий для солнечных очков — дождь лил как из ведра. Стук водяных струй по крыше сливался со стуком машинки, на которой продолжал строчить секретарь.

— Сеньор Бенльюре остановился в отеле «Англия», — продолжал инспектор, — с прошлого вторника он занимал там скромную комнату. Иначе говоря, в Севилье он пробыл почти неделю. Как сообщил портье, постоялец часто звонил по телефону из номера, но и ему звонили не раз. Обычно это была женщина.

— Вот видите! — Эстебан фыркнул. — Ясно же, что любовница.

— Помолчите, — резко приказал инспектор Гальвес — А ведь этой женщиной вполне могли быть и вы, сеньора, потому что на сегодняшний день мы не установили никаких других связей Бенльюре в Севилье. Что делал этот человек у вашего подъезда? Вы показали, что он позвонил в вашу квартиру по домофону.

— Я уже объяснила вам вчера, — Алисия взяла сигарету, — он ошибся адресом.

Инспектор напрасно пытался придать своему взгляду грозную проницательность, стараясь запугать вызванных на допрос свидетелей или внушить, что от разоблачения им не уйти. Взгляд метнулся к Алисии, но она не почувствовала ни малейшей тревоги.

— Как я уже сообщил вам, Бенльюре сказал жене, что отправляется в Севилью для завершения какого-то дела, — инспектор опять заглянул в свои бумаги, — делом этим он занимался около месяца, и речь шла о какой-то серьезной торговой операции. Вы имеете отношение к торговле старыми вещами?

— А что, похоже? — вскинулся Эстебан.

— Он был старьевщиком? — вмешалась Алисия, и очки съехали у нее на нос, так что можно было различить, как зеленые глаза устремились к инспектору Гальвесу.

— Да, подержанные вещи, скобяные товары, антиквариат, всего понемногу. Он торговал самым разным старьем, вернее, старыми вещами: от ношеных пиджаков до консолей прошлого века со сломанными ножками. Все отличного качества, как уверяет его жена. Вас это наводит на какие-нибудь мысли?

Алисия и Эстебан дружно замотали головой.

— В гостинице, в комнате Бенльюре, мы ничего примечательно не обнаружили. — Сигарета дымилась в пожелтевших пальцах инспектора. — Рубашки, галстуки, детективный роман, лекарство, которое обычно принимают язвенники. Все самое обычное… Кроме футляра. Футляр длиной около полуметра, вот такой. — Он поднял ладонь приблизительно на высоту настольной лампы. — Видимо, Бенльюре привез в этом футляре что-то ценное, внутри футляр обит пенопластом и тканью. Вы, разумеется, понятия не имеете, что там хранилось.

— Разумеется, — ответила Алисия хриплым голосом.

— И о знаке вы, разумеется, также ничего не знаете.

Здоровенная рука инспектора протянула им фотографию, где было запечатлено предплечье погибшего, а на нем нечто похожее на две буквы «t», разделенные осью симметрии. С губ Алисии сорвался вздох, и казалось, он шел из самых глубин ее груди — или из самых глубин ее усталости. Эстебан несколько минут молча разглядывал фотографию, потом вернул ее инспектору.

— Знак оставлен на коже жертвы совсем недавно. Судебный врач установил, что его сделали где-то за час до смерти. И обратите внимание, рисунок явно не случаен, это именно знак. Как интересно, правда?

— Очень интересно, — ответил Эстебан, уставив невидящий взор на карандаш.

Жирные пальцы инспектора Галъвеса сплелись на столе, и получившаяся фигура тошнотворно напоминала обезглавленного поросенка. Инспектор пожал плечами и сокрушенно кивнул головой.

— Вы отлично понимаете, что у нас нет никаких улик против вас, и следовательно, мы не можем подозревать вас в убийстве этого человека. Кроме того, не найден и «вальтер ППК», то есть орудие убийства, и несколько свидетелей единодушно утверждают, что прежде, чем вы открыли дверь и обнаружили тело, человек этот какое-то время стоял, прислонившись к двери, словно пьяный, и это заставляет предположить, что он пришел туда уже раненым.

—Ну и?..

— Вы считаете меня идиотом. Да, я знаю, не вы убили его, но у меня нет никаких сомнений: вы много чего знаете, но предпочитаете помалкивать. Что ж… Вы заварили кашу, которую вам же и придется расхлебывать. И мы еще увидимся.

Они успели пересечь площадь Гавидиа за короткий перерыв между двумя приступами проливного дождя, и как только перешагнули порог бара, ливень припустил с новой силой. Они ждали заказанные кофе и анисовку. Тем временем Алисия сняла черные очки, и Эстебан увидел потухшее и неподвижное, как у марионетки, лицо; Эстебану почудилось, что перед ним сидит не женщина, которую он хорошо знает, а ее бледная копия.

— Что с тобой? На тебя страшно смотреть.

— Не знаю, — ответила она с не свойственной ей медлительностью. — Не знаю, Эстебан. Я очень, очень хочу спать. Мысли путаются. Стоит мне остановиться или присесть, как я готова заснуть прямо на месте.

— Выпей немного кофе и увидишь — сразу станет лучше.

Они заказали еще и круассаны. Эстебан держал в руке зажженную сигарету и нервным движением то подносил чашку ко рту, то опять ставил на блюдце, по дороге расплескивая кофе на бумажную салфетку, на пачку «Фортуны», на манжету свитера — ну и черт с ним! Он озабоченно наблюдал за тем, с каким трудом Алисии удавалось следить за нитью беседы и как время от времени она странно крутила головой, отчего казалось, будто голова вот-вот упадет на стол, если только она быстрым движением руки не подопрет ее. Она послушалась его совета и пошла в туалет, чтобы смочить холодной водой виски и затылок. И вернулась с чуть более спокойным выражением лица и чуть более звонким голосом.

— Это ведь тот же знак, да?

— На руке? — Эстебан обмакнул круассан в кофе, — Да, конечно, тот же самый. С пьедестала.

Алисия быстро достала сигарету; казалось, она разом пришла в себя и стала такой же настороженной и сосредоточенной, как всегда. Снаружи бушевал ливень, подгоняя прохожих, которые бежали по улице в поисках укрытия.

— Вчера вечером я рылся в энциклопедии, — сказал Эстебан, — но об этом знаке никаких сведений не нашел, а вот с еврейской буквой все более или менее ясно. Это «тет» — произносится как «т», хотя какую роль она тут играет, все равно непонятно.

— А текст? Ты хоть немного в нем разобрался?

— Тот, что следует за двумя латинскими словами? — Он смял пачку «Фортуны». — Нет. И даже не знаю, с какой стороны к нему подступиться. В жизни не видел ничего похожего; вернее, мне это напоминает бессмыслицу Толкиена или Лавкрафта rlyeh Ctulhu kl#246; Yog-Sothot и так далее. Я никогда не мог понять, как это, черт возьми, произносится.

— Очень милое определение.

— Да? А что касается греческого, то здесь все как на ладони. За пять лет учебы я подобного напереводился: вульгарное эллинистическое koin#233;, искаженное латинскими и еврейскими интерполяциями, максимум четвертый век. Это стандартное колдовское заклинание — из тех, что были в ходу в Римской империи для вызывания мелких богов и демонов.

— Давай вернемся к преисподней. — Дым от сигареты закручивался, вырисовывая причудливые лики.

— Ты, сама того не ведая, попала в самую точку. Азазель, если верить энциклопедии, был одним из тех мятежных ангелов, которые пошли за Люцифером, когда он поднял бунт против законного правительства Яхве — еще до сотворения мира. Согласно апокрифической «Книге Еноха», Азазель был князем egreg#243;n'ов — стражников, командиров восставших ангелов, они — числом двести — спустились с горы Эрмон, чтобы сойтись с Дочерьми Человеческими. От них родились гигантские чудища, которых позднее уничтожили архангелы Рафаил и Михаил, но из их костей народились новые демоны.

На какое-то мгновение разум Алисии снова затуманился, на нее навалилась странная усталость, в головее что-то вспыхнуло, и она очутилась в самой верхней части системы туннелей, бесконечного переплетения подземных ходов и галерей, которые упирались в общую для них черную стену. А ведь Мамен очень строго и не раз советовала ей гнать прочь любые образы, связанные с загадочным городом, и не поддаваться силе, которая тянула ее туда; только так можно начать возвращение к обычной здоровой жизни — через преодоление навязчивых идей. И другого пути нет. Да она и сама больше всего на свете мечтала избавиться от загадок и символов, заманивших ее в западню, вырваться за колючую проволоку, переплыть на другой берег. Алисия сознавала, что тайна города взяла власть над ее жизнью — экстравагантная головоломка, замешенная на крови. Надо было бежать, во что бы то ни стало бежать из древнего города, где она из раза в раз видела только чужие спины. Это главное. И еще — окончательно похоронить покойников, Росу и Пабло. Но что-то внутри мешало ей следовать этим указаниям. Вот и сейчас горло ее словно сдавило ожерелье из черных скорпионов: зачем искать ключ к тайне, если память останется с ней до самого конца пути, если память встретит ее булавочными уколами у любого из выходов и никогда не позволит вздохнуть свободно? И тут Алисию опять потянуло в сон, очень сильно потянуло в сон.

— Ну как ты себя чувствуешь? — Рука Эстебана холодным компрессом легла ей на щеку. — Опять спишь?

— Да, — ответила Алисия срывающимся голосом. — Не пойму, что со мной происходит, но вот уже второй день я едва держусь на ногах. Чем больше сплю, тем больше мне хочется спать. А когда не сплю, чувствую себя полумертвой.

Он медленно вытащил новую сигарету и при этом упорно смотрел в стол, лишь изредка трусливо переводя взгляд на окно, за которым продолжал мельтешить дождь. И по бегающим глазам Эстебана легко было догадаться, что он собирается сделать какое-то признание, добавить нечто пряное к кофе и круассанам. Но это нечто по непонятной причине застряло у него в горле. Он с подчеркнутым наслаждением затянулся, потом постучал пальцем по краю тарелки, потом с беспечным видом, который явно не соответствовал его настроению, заговорил;

— Алисия, я все прокручиваю и прокручиваю в голове эту историю.

— Ну и?..

— Историю про ангела и прочее. — Теперь Эстебан выглядел непритворно подавленным. — Должен признаться, что сперва я не вполне поверил тебе, ведь после автокатастрофы, после твоих визитов к Мамен… ну ты сама понимаешь!

— Ладно. — Алисия жестом велела ему продолжать без обиняков.

— Так вот, — казалось, Эстебан пропихивал в глотку камни, много камней, — слушай внимательно. Я знаю, что не должен спрашивать тебя о том, о чем все-таки сейчас спрошу, и пусть простит меня мой ангел-хранитель. Скажи, ты не видишь во всем этом слишком уж много совпадений?

— В чем — во всем этом?

— В истории с ангелом. Тебе не приходило в голову, что это — специально подстроенная ловушка. Что здесь есть злой умысел. — Казалось, Эстебан ходит кругами вокруг какого-то слова, не решаясь его произнести. — Не приходило в голову, что плетется, ну скажем, заговор?

— Нет, — солгала Алисия. — Заговор? Против меня? Зачем?

— Не знаю. — Эстебан отвел глаза, уставился на зажатую в пальцах сигарету и наблюдал, как беззащитная бумажная трубочка превращается в столбик пепла. — Честно сказать, я и сам слушаю себя с ужасом. Ты заразила меня своим неврозом. Так вот. Я начал анализировать и сопоставлять разные линии — или нити — и обнаружил, что выстраивается некая цепочка, которой ты не заметила. Наверное, потому, что не знаешь одной очень важной вещи. Вина тут моя. Обещай, что не будешь сердиться.

Разумеется, она пообещала, но обещания не сдержала. Выслушав Эстебана, она дала волю гневу; вопила, лупила перчатками по столу, обрушила на его бедную голову кучу далеко не самых лестных эпитетов, вопрошала, стоит ли иметь дело с таким типом, как он, ведь первому встречному с этой вот занюханной улицы можно доверять больше, чем ему, а значит, и пользы от этого первого встречного будет куда больше, чем от него, и они куда быстрее распутают все эти узлы. Мало-помалу Алисия стала остывать, но все еще колотила по столу зажигалкой, не на шутку встревожив официанта—успокойтесь, пожалуйста, сеньорита, ведите себя потише! — и только тогда до нее начал доходить истинный смысл сказанного Эстебаном: ангел в квартире Нурии.

— Сволочь, — гаркнула она, — ну скажи, скажи, у тебя что, времени не нашлось поговорить со мной?

— Прости, — в сотый раз пробормотал Эстебан. — Но все-таки: как тебе кажется, что там делает этот ангел?

— У Нурии? — Алисия глянула на него с прежней злобой, словно показывая, что не понимает, зачем она продолжает весь этот разговор. — Тут все логично. Ты, идиот, забыл, что Нурия реставратор?

— Но кому принадлежит скульптура? Она мне этого не сказала. Ангел стоит у нее за печью, словно она прячет его подальше от посторонних глаз.

—Что ты имеешь в виду? И вообще, ты сейчас очень похож на цыпленка, подавившегося горошинкой, бедненький мой!

Да, он заслужил самые обидные слова, заслужил тот яд, на котором были настояны ее оскорбления, ту боль, которую испытывала его кровоточащая совесть от ударов Алисии. Но вместе с тем ярость, обрушившаяся на него, на его стыдливо поникшие плечи, несла в себе животворную силу, и Эстебан готов был благодарить за это Алисию. В этом было что-то от ритуала искупления, гигиенического очищения через наказание: каждый удар плети, впиваясь в плоть, освобождал от вины за давние мольбы о том, чтобы что-то изменилось в жизни брата, за мечты о любви Алисии. Наказание — это путь восстановления шаткого еще равновесия.

— Я вот что хочу сказать, — снова подал голос Эстебан. — Все эти события настолько нелепы, что нельзя с ходу отвергать ни одну гипотезу. С каких пор тебя мучает сонливость? То есть такие приступы, когда ты вдруг буквально проваливаешься в сон.

— Не знаю. — От резкой перемены темы Алисия немного растерялась. — Наверное, это началось дня два-три назад.

— А когда ты начала пить сок, которые принесла тебе Лурдес?

В зрачках Алисии вспыхнули и заплясали зеленые искорки.

— А ведь это случилось тогда же. — Изображая улыбку, губы ее раздвинулись в узкую щель. — Это значит, что Лурдес тоже участвует в заговоре, так?

—Еще ты мне рассказывала, что сны о городе стали менее четкими, какими-то расплывчатыми. С каких пор?

— Вот уже три или четыре дня, — растерянно ответила Алисия.

— Ну! — Улыбнуться Эстебан так и не отважился. — Какое удивительное совпадение, правда?

— Может, дело в таблетках, которые прописала мне Мамен? — торопливо возразила Алисия. — К тому же она увеличила мне дозу.

—Да, конечно. Но пойдем дальше. Эти твои соседи сверху, которые изводят тебя, колотя в пол, когда они переехали в ваш дом?

— Точно не помню, — Алисия сама себе казалась изумленной зрительницей на представлении иллюзиониста, — но, думаю, недели три назад или около того.

— А разве не тогда же тебе начал сниться город? Лоб Алисии пересекла очень ровная морщинка.

— Тогда, именно тогда, — простонала она, — прямо «Семя Дьявола», так это надо понимать?

— Давай посчитаем. — Эстебан вытянул в ее сторону левую руку и начал загибать пальцы. — Незнакомым людям очень мешает любой шум в твоей квартире, а вот если ты с кем-то разговариваешь, даже весьма громко, на это они не реагируют. Подслушивают? Почему бы и нет? Заботливая старушка приносит сок, от которого город медленно уплывает из твоих сновидений — и как раз тогда, когда тебе становится что-то о нем известно. Другая соседка прячет у себя ангела, очень похожего на того, который тебе снится. И обе откуда-то вдруг узнают, что тебе оформлен отпуск по болезни, хотя никто им об этом не сообщал. Что у них, радары установлены, что ли? Мужчина из твоих снов умирает как раз в том же доме — да, в доме, где обитают все эти экстравагантные персонажи. Это не наводит тебя на какие-нибудь мысли?

— Наводит. Что ты болван. — Алисия принялась судорожно шарить в кошельке. — И еще я хочу спать. Хочу уйти отсюда.

— Послушай. — Пальцы Эстебана скользнули к ее запястью. — Сейчас мы пойдем к тебе, и ты немного поспишь, может, выспавшись, хоть немного придешь в себя. А я возьму из кладовки ангела и отнесу к знакомому антиквару: вдруг он знает что-то о скульпторе или эпохе, когда ангела отлили.

— К антиквару?

— Да, его лавка находится напротив часовой мастерской, куда я в последнее время нередко наведываюсь. Я люблю постоять там и поглазеть на витрину. Кстати, Мариса с ним знакома, он старинный ее приятель, правда, я понятия не имею, что их связывает. Он мог бы дать нам какие-нибудь ориентиры, скажем, пролить свет на происхождение ангела. Или сказать, что это ерунда какая-то или шутка…

— Да, хороша шутка, ради которой убивают людей, стреляют в них, — мрачно огрызнулась Алисия.

Дождь решил устроить себе короткую передышку, и, пользуясь этим, люди высыпали на улицы и зашлепали по лужам, поглядывая на часы при скудном свете, пробивающемся сквозь тучи. С запада на город наступала огромная асфальтово-серая волна.

Дойдя до витрины, Эстебан сразу заметил, что несчастного Адриана там сменила сердитая барыня в шляпе с бантами: она выгнула фарфоровую шейку и с наигранным презрением поглядывала на стоящую ниже старинную сферу. Несмотря на громкое звяканье дверного колокольчика, к Эстебану никто не вышел, и он с наслаждением стал бродить среди ковров с единорогами, чайных сервизов, украшенных охотничьими сценами, умывальных тазов и кувшинов, обломков доспехов, якобы восточных шкатулок, в которых хранились оловянные бабочки. Взгляд его приковала к себе изумительная лазурная камея с эротической сценой… Но тут фальшивое покашливание дало ему знать, что появился хозяин лавки — мужчина весьма импозантной внешности в темно-синем костюме, из кармана которого торчал аккуратный платочек, взирал на Эстебана из-за прилавка.

— Добрый день, — проговорил мужчина. — Чем могу быть полезен?

Антиквар пристально рассматривал посетителя, хотя взгляд его оставался вполне равнодушным. Он стоял, уперев ладони в прилавок черного дерева, с ножками в форме витых колонн. Эстебан положил свой пакет на стул, обитый амарантом, и начал неторопливо развязывать бечевки. Мужчина буравил его глазами, в которых удивление не самым приятным образом стало смешиваться с нетерпением.

— Я хотел бы получить у вас консультацию по поводу одной вещи, — объяснил Эстебан, путаясь в узлах. — Я пришел именно к вам, потому что у нас есть общие друзья. Я имею в виду Марису Гордильо.

— Мариса Гордильо, — повторил мужчина, изобразив на лице дружелюбную улыбку, но так и не позволив себе расслабиться. — Разумеется, разумеется, мы знакомы. Как у нее дела?

— Насколько мне известно, все нормально. — Эстебан наконец справился с пакетом. — Так вот, речь идет о семейной реликвии.

Мужчина автоматически склонился над прилавком, он по-прежнему держался напряженно, словно старался не упустить какой-нибудь странный звук или движение, которые выдали бы присутствие в лавке соглядатая, притаившегося среди груды старого хлама. Из-под обертки показалась изящная бронзовая голова, повернутое влево лицо. При этом несуществующий ветер очень романтично взметнул длинные бронзовые кудри. Хозяин лавки сохранял вежливую невозмутимость — до тех пор, пока не увидел крылья и маленького орла, выставившего вперед свой крепкий серый клюв, который отливал тусклым блеском старинных монет. Антиквар хотел было что-то сказать, но слова застряли у него в горле. По его испуганно-изумленному взгляду нетрудно было догадаться, что он быстро решил, что лучше не проявлять к ангелу слишком явного интереса. Поэтому, когда Эстебан подтолкнул ангела к его животу, перетянутому широким ремнем с позолоченной пряжкой, антиквар вполне равнодушно оглядел шевелюру ангела и его спину — совсем как хирург, которому предстоит схватка с заурядным аппендицитом.

— Откуда у вас это? — спросил он, переворачивая ангела на спину.

— Семейная реликвия, — повторил Эстебан удивленно. — Я же сказал вам.

— Надо полагать, вы из очень состоятельной семьи. — На губах антиквара мелькнула вялая и фальшивая улыбка. — Но если вы не испытываете исключительно нежных чувств к родственникам, я мог бы сделать вам очень интересное предложение.

— Я не собираюсь его продавать.

— Подумайте как следует.

Пока Эстебан крутил головой то вправо, то влево, подкрепляя отказ, рука его почти инстинктивно потянулась к пьедесталу и крепко ухватилась за край: Эстебану вдруг не понравилось, что голова ангела упирается в живот антиквара, а тот вцепился в нее мертвой хваткой. Хозяин лавки снова и снова повторял свое предложение, при этом количество нулей росло, а Эстебан все так же отрицательно мотал головой. Наконец мужчина громко вздохнул и резко отодвинул от себя ангела на середину прилавка — в нейтральную зону, где, казалось, его жадные руки уже не могли завладеть скульптурой. И тут Эстебан почувствовал, как от последней из названных антикваром цифр у него слегка закружилась голова.

— Он что, и вправду столько стоит? — спросил он, растерянно заморгав.

Антиквар молча указал на какую-то точку на спине ангела — туда, где расходились лопатки и зарождались два крыла,

похожие на листья финиковой пальмы. Там была выгравирована буква — что-то вроде перевернутой N. и Эстебан потрогал ее кончиками пальцев. Потом перевел взгляд на собеседника — с видом человека, к которому обратились на чужом языке.

IA

— Это монограмма Игнасио да Алпиарсы, — объяснил антиквар, взирая на Эстебана словно с вершины башни. — Знаете, кто это?

— Смутно.

— Скорее, и слыхом не слыхивали. — Антиквар улыбнулся, и при этом глаза его превратились в две узкие щелочки-бойницы. — Иначе вы не усомнились бы в ценности этой вещи. Игнасио да Алпиарса — португальский скульптор и литейщик восемнадцатого века, которого с полным правом можно сравнить с великими итальянскими мастерами Возрождения и барокко. Посмотрите, какое совершенство, — Слегка дрожащие от волнения пальцы антиквара прошлись по рукам и плечам ангела. — Кажется, что бронза пульсирует, что она живая. Бронза изумительно отшлифована. Кожа у ангела неясная, как попка у младенца.

— Да, конечно, — безразличным тоном согласился Эстебан.

— Официально эта скульптура считается утраченной. — Глаза антиквара внезапно вспыхнули грозным пламенем. — Из четырех ангелов, образующих скульптурную группу, в каталогах числятся только два. А должно быть, как я уже сказал, четыре.

— Это семейная реликвия, — зачем-то опять повторил Эстебан с отсутствующим видом. — А что вам известно об авторе?

Антиквар поправил платочек, чтобы из кармана выглядывал только маленький аккуратный треугольник. Он явно гордился своей внешностью.

— Алпиарса прожил очень интересную жизнь, она достойна романа с продолжением, какие писали в прошлом веке. А сами вы что-нибудь о нем знаете?

— У него были друзья в Италии, — механически ответил Эстебан.

— Он там учился, — добавил антиквар. — Мне довелось продать несколько произведений да Алпиарсы. Подвернулась пара случаев. Обычные столовые приборы; они, разумеется, ни в какое сравнение не идут вот с этим.

— Иначе говоря, я обратился точно по адресу.

— Да. — Голос антиквара звучал совершенно спокойно, даже равнодушно. — Молодые годы — лет пять или шесть — он провел в Риме, учился у разных мастеров, иногда даже выполнял заказы папы. Имел славу гуляки, пьяницы и бабника. В сороковые или пятидесятые годы вернулся в Португалию, поступил в знаменитую школу скульптуры в Мафре, которой руководил итальянец Алессандро Джусти[18], и там очень быстро завоевал признание. Он обрел славу и богатство; его назначили официальным скульптором короля Жозе Первого, он получал заказы от знати со всей Европы. Промотал кучу денег, купил четыре дворца — в Лиссабоне и его окрестностях, даже устроил собственный зоосад, куда возмечтал заполучить носорога. Носорог стал его навязчивой идеей. Его рабочие тетради заполнены носорогами, но это были не мирные толстокожие животные, каких нам показывают в документальных фильмах, а уродливые создания, в которых осталось что-то от внеземной фауны. И носорог ему был обещан.

Доставка из Азии стоила очень дорого — содержание животного в пути, а также забота о нем вылились в фантастические суммы. Чтобы покрыть дорожные расходы, да Алпиарса взялся выполнять королевский заказ, достойный титана: украсить базилику Мафры гигантскими статуями двенадцати патриархов израильских. Он выполнил половину заказа — и убил на это остаток молодости. Зато теперь у него появился носорог. Он нянчился с ним, как с маленьким ребенком, — сам чистил, приносил ему восточные благовония и шелковые ткани. Видел его во сне.

— А статуи для Мафры он закончил? — с плохо скрытым нетерпением спросил Эстебаи.

— Нет, — ответил антиквар, — Однажды ночью скульптору приснился сон: в центре площади стоит бронзовый носорог, и вдруг носорог начинает таять, и на земле от него остается только кучка серой вязкой грязи. На следующее утро этот самый носорог, доставленный из Азии, занемог. Скульптор созвал знахарей, ветеринаров, хирургов, но ни один не сумел справиться с изводившей животное лихорадкой, с губительными поносом и рвотой. Алпиарса впал в отчаяние. Он зачастил в церковь и молил Бога исцелить носорога, заказывал мессы, которые служили епископы, совершил паломничество в Кампостелу. Носорог не выздоравливал.

— Забавная привязанность, — прокомментировал Эстебан с глупой ухмылкой, словно только для того, чтобы показать, что он внимательно следит за рассказом.

— Да, — голос антиквара сделался глухим и каким-то текучим, — так вот, потеряв надежду на Господа, скульптор решил искать помощи у противной стороны. Установил связи с какой-то оккультной сектой, которая действовала в Лиссабоне — устраивала там свои сборища, черные мессы и так далее. Да Алпиарса уничтожил двух из уже отлитых патриархов, и бронза от одного из них пошла на изготовление четырех ангелов.

— Зачем? — Эстебан искоса глянул на лежащую перед ним фигурку, которая, казалось, тоже слушала антиквара.

— Тут не все до конца ясно, — развел руками хозяин лавки. — Наверняка это было связано с каким-то ритуалом, но утверждать не берусь. Видите надпись на пьедестале? Она ведь имеет какой-то смысл…

Две пары глаз внимательно рассматривали пьедестал: еврейскую букву и странный знак, состоящий из штрихов, длинную и непонятную строку перед греческим текстом: «Hvmanaqve hominess testidrv aetaesme in insaene evmote…» Потом два взгляда пересеклись. И Эстебан прочел в глазах антиквара готовность продолжить схватку за эту считавшуюся потерянной реликвию, которую мощная волна совпадений вынесла и забросила в его лавку. Он просто не мог упустить такой исключительный случай.

— Итак, вы решительно отказываетесь? — спросил антиквар с изысканной любезностью и кивнул на ангела. — Очень прошу вас, подумайте как следует, может быть, вы все-таки перемените решение, хотя бы ради наших общих знакомых.

— А что случилось с носорогом? — вместо ответа спросил Эстебан.

Разочарование антиквара было столь сильным, что у него даже задрожали губы.

— Носорог так и не поправился. Знаменитое лиссабонское землетрясение застало да Алпиарсу на каком-то зловещем сборище, подробности о котором не вошли в анналы истории: вроде бы некая женщина служила мессу. Дом, где они находились, рухнул от подземных толчков, но скульптору удалось спастись — вместе с одним итальянцем.

— Ашилем Фельтринелли, — вставил Эстебан.

— Да, — антиквар широко раскрыл глаза, — вижу, вы о нем слышали: это преступник, которого через несколько лет сожгут в Венеции. Вернувшись домой, да Алпиарса с ужасом обнаружил, что землетрясение обрушило помещение, где жил носорог, и тот погиб под обломками. По некоторым версиям, скульптор покончил с собой, по другим, он пострадал при пожаре, который бушевал в городе в течение трех последующих дней. И никто не подозревал о существовании четырех ангелов, пока в середине девятнадцатого века некий французский коллекционер не собрал все скульптуры вместе. Их дальнейшая история очень запутана: они непрестанно переходили из рук в руки, и след их не раз терялся. В последний раз они соединились в сорок пятом году в Берлине, но после взятия города союзными войсками ангелы опять расстались. Известно, что один из них погиб. Подождите минутку.

Антиквар нырнул в заднюю комнату, все так же держа палец поднятым вверх — то есть призывая к вниманию. Между тем Эстебан приблизился к внутренней части витрины и принялся рассматривать сферу, ковер с изображением боевого слона, затылок барыни в шляпе с бантами — все это теперь, в блеклом сумеречном свете, выглядело куда привлекательнее. Опускался вечер, и люди, пользуясь кратким перемирием, которое установил с ними дождь, заполнили тротуары, кружили вокруг киосков, ныряли в кондитерские, где на витринах красовались торты и пирожные. Эстебану захотелось курить, но он понимал, что это не очень полезно для здоровья собранных здесь старых и почтенных вещей. Он услышал, что хозяин вернулся за прилавок, в руках он держал огромный том ин-фолио. Он положил том и стал перелистывать страницы, пока не нашел нужное место. Взгляд Эстебана задержался на тексте, напечатанном в три колонки мелким шрифтом с вкраплениями черно-белых фотографий, которые отличались грязной мутностью, словно были нарисованы углем; одна из фотографий изображала ангела с вывихнутой ногой. Эстебан прочел подпись под снимком, а затем и текст, относящийся к скульптуре:

Игнасио да Алпиарса (1709 — 1754): Ангел (1753?). Бронза и береза с вкраплениями серебра, 47x3x28 (размах крыльев) х 19 (диаметр подставки); см. Монограмма: 1А. Уничтожен.

Последний в группе, состоящей из четырех ангелов, которых, согласно легенде, автор отлил приблизительно за год до своей смерти по заказу итальянца Ашиля Фельтринелли, проживавшего в Лиссабоне на протяжении полугода. Данный ангел условно может быть отнесен к барочной испанской школе, на нем туника и сандалии, у ног — бык, правая нога вывернута в щиколотке, что заставляет предположить связь с сатанинским культом (Люцифер повредил ногу, падая с небес в преисподнюю). Имя на пьедестале: Махазаэль, по-видимому, это имя ангела, что подтверждает гипотезу о том, что четыре фигуры были выполнены для определенного рода церемонии, связанной с сатанизмом: Махазаэль был одним из первых мятежных ангелов, изгнанных из рая святым Михаилом. Группа была разъединена в 1945 году, затем следы Азазеля затерялись, а Махазаэль погиб во время бомбежки. Третий, Азаэль, находится в Барселоне, а первый, Самаэль, в фонде Адиманты в Лиссабоне. Текст на подставке представляет собой комбинацию из еврейских, греческих и латинских букв. Греческая часть текста была идентифицирована как фрагмент заговора духов огня; латинская искажена вставками на другом языке, который Дю Пресси предположительно относит к арамейскому или коптскому. Каталог коллекции Фалькельхейна (Берлин, 1936) воспроизводит полный текст с пьедестала Махазаэля, он приводится ниже:

#1500;.MAHAZAEL.#1501;MAGNA.PARTE.BISSCSV.

VEISEI.PIIEISEIOETI.ISSIE.PANTA.DI.AUTOU.

EGENETO.KAI.CWRIS…

Из какого-то потаенного кармана Эстебан извлек записную книжку и огрызок карандаша и стал переносить туда текст; правда, таким почерком, что результат поставил бы в тупик даже самого лихого переводчика. А хозяин лавки меж тем стоял напротив и явно нервничал: он недоверчиво поджал губы и снова глянул на лежащего перед ним ангела, как диабетик смотрит на витрину кондитерской. Холеная розовая рука ласково гладила крылья.

— Коллекция Маргалефа в Барселоне, — прочел Эстебан.

— Ее уже не существует, — пояснил антиквар, и чувствовалось, что ему приятно разочаровать посетителя. — Старик Маргалеф умер, а его наследники разделили добычу. К сожалению, они не выручили того, на что надеялись.

— Но где же тогда ангел?

— Разумеется, его тоже продали. — Казалось, антиквар вызывал в памяти какие-то цифры. — Но мне неведомо, кому и за сколько. Для этого надо покопаться в аукционных отчетах.

Какой-то образ яркой кометой мелькнул в мозгу Эстебана: он словно наяву увидел еще одного ангела — застывшего и холодного, с человечком, едва достающим ему до колена; ангел прятался в углу, на подстилке из старых газет, за нечищеной печью. Нурия могла заполучить скульптуру на любом аукционе и по вполне приемлемой цене; почему, например, не допустить, что наследникам Маргалефа так не терпелось пополнить свои банковские счета, что они отдавали все довольно дешево? Веки Эстебана мягко опустились, прикрыв карие глаза: да, он слишком торопился найти виноватых, а ведь самое простое объяснение, самое логичное и не грешащее литературщиной, было рядом — только руку протяни. Реставрация. Обычный заказ, и ничего больше. Некто, сеньор Икс, купил скульптуру и обратился к Нурии с просьбой почистить ее, отшлифовать и так далее — тогда он сможет выставить ангела в гостиной под стеклянным колпаком. Еще одна случайность, еще одно совпадение. Хотя когда случайностей и совпадений слишком много, они перестают быть правдоподобными; ведь случайность — не более чем скромное название, которое мы даем беглым и приблизительным зарисовкам с действительности, которую из-за нашей близорукости мы не способны воспроизвести точнее.

— Фонд Адиманты, — громко проговорил Эстебан. — Лиссабон.

—Себастиано Адиманта. — В голосе антиквара вдруг зазвучало отчаяние. — Парализованный старый чудак, за которым ухаживает молодая шведка. До автокатастрофы, превратившей его в инвалида, он называл себя медиумом. Комедиант. Основал фонд для исследования паранормальных явлений, при фонде действует еще и музей всяких диковинок. Правда, у музея есть своя специфическая тема — дьявол.

— У вас наверняка есть адрес фонда.

В глазах антиквара тотчас появилось выражение, какое бывает у теленка, обреченного на заклание.

— Я дам вам адрес, но при условии, что вы возьмете мою визитную карточку. И пообещаете, что сохраните ее, поразмыслите над моим предложением и, в случае чего, позвоните мне.

— Давайте вашу карточку. — Эстебан попытался было улыбнуться, но попыткой дело и закончилось.

На улице он увидел тяжелое небо сапфирового цвета, нависшее над куполом церкви Спасителя, похожей на кирпичного тарантула с изразцами, ползущего по крышам домов вокруг площади Пан. Держа под мышкой тщательно упакованного ангела, Эстебан шел по Пуэнте-и-Пельон. Он с удовольствием поглядывал на разбившиеся на пары и заигрывающие друг с другом манекены, на светильники и жутковатого вида игрушки, на яркую картину с геометрическими фигурами. Он сам не знал, куда направляется, и подумал, что эта бесцельная прогулка вполне соответствовала беспорядку, царящему у него в мыслях, они тоже пребывали в постоянном и совершенно бесцельном движении; мысли Эстебана, как и ноги, то капризно выбирали боковые улочки, то вдруг поворачивали под прямым углом, то делали круг, и им было совершенно безразлично, куда выйти — на широкий проспект или в узкий тупик. Эстебан не знал, куда направляется, и не знал, чего хочет: почему, собственно, он позволил Алисии заманить себя на это жалкое суденышко, потерявшее управление и отданное на волю волн, которые мотали его из стороны в сторону? У Эстебана началась морская болезнь, он мечтал ступить на твердую землю. Но отлично знал и другое, знал, какая добыча ждет его в случае удачной охоты, — это и было истинной целью, давало силы брести дальше, с трудом выдергивая ноги из трясины. Ангел, которого он теперь нес, прижимая к себе, и который по неведомой причине вдруг сделался тяжелее прежнего, был ключом к Алисии, о которой Эстебан мечтал, к Алисии, которой можно будет что-то нашептывать на ухо и не бояться, если пальцы вдруг сами коснутся ее плеча или щеки, если с губ сорвутся нежные слова — те, что должны звучать в полутьме и от которых во рту остается привкус горького шоколада.

Эстебан оказался перед факультетом изящных искусств, тут он на минутку опустил свой сверток на землю, чтобы зажечь сигарету. И вдруг без всякой видимой причины ему пришло в голову, что опасно продолжать думать в таком вот духе, опасно давать мыслям волю и разрешать весело скакать, куда им заблагорассудится, опасно произносить те слова, которые осторожность произносить не велит. Подняв ангела и снова пристроив под мышкой, Эстебан ускорил шаг. Теперь он с растущим беспокойством и совершенно отчетливо ощущал: в черепе у него появилась дырочка, и чей-то нахальный глаз заглядывает внутрь, ворошит содержимое и тщательно его изучает. Эстебан медленно затянулся, потом приказал себе застыть на месте, вдохнуть поглубже и сосредоточиться на установке: гнать прочь это абсурдное ощущение, никакого глаза нет и быть не может, все это полная чушь. Но ощущение оставалось: он с ужасом почувствовал, что глаз уже проник внутрь и разведал все, что хотел, обследовал самые потаенные уголки мозга, собирая информацию, которую Эстебан считал исключительно конфиденциальной, — о помыслах, страхах, постыдных желаниях. Эстебан чуть не закричал от отчаяния, потом попытался установить, откуда, собственно, взялся этот самый глаз, кому принадлежит; и тут же понял, что кто-то смотрит на него сзади, с расстояния в пять или десять метров, кто-то следует за ним, прячась в толпе, заполнившей улицу Ларанья. Сердце бешено колотилось в груди, отчего страх делался еще мучительней и необоримей. Эстебан кинулся бежать, покрепче обхватив сверток; раздумывать над происходящим он не хотел, сейчас у него была единственная цель — не дать противнику напасть. Рванув с места, Эстебан почувствовал, что глаз словно растерялся, но теперь он опять, как оса, вился за спиной, не отступая от своих злодейских планов. Эстебан, расталкивая парочки, взлетел вверх по улице Куна, споткнулся о бортик и чуть не растянулся на тротуаре; потом повернул на Эль-Салвадор, врезался в трех хиппи, пивших пиво, и снова встал как вкопанный: пульс стучал в запястьях, площадь мягко закружилась вокруг него, завиваясь в воронку. Продолжать бежать по прямой линии, подумал он, значит заведомо проиграть, поэтому он повернул налево, обошел церковь сзади и вынырнул на площадь Пан. Инстинктивно он решил искать убежища в знакомой лавке.

— Добрый вечер, — прохрипел Эстебан, кладя пакет на прилавок. Внос ему ударил резкий запах серы.

—Добрый вечер, — ответил великан, кивнув. — Что случилось? За вами будто сам черт гнался.

Эстебан не нашелся что ответить.