"Вениамин Семенович Рудов. Вьюга " - читать интересную книгу автора

один; под ногами скрипели дольки рассохшегося паркета с широкими щелями
между ними. Достигая двери, старый доктор всякий раз закрывал ее, но та
отворялась сама собой и ржаво скрипела. Казалось, будто паркет настлан
недавно, на скорую руку, что дом заселен нетерпеливыми жильцами досрочно,
потому что "дышит" паркет и не подогнаны двери. Но это была всего лишь
иллюзия. Дом был стар, как и супруги Тайковы; они хранили свое прошлое в
потайных закоулках памяти свежим, нетронутым, как хранят самое дорогое, и
сейчас, когда волею обстоятельств прошлое обнажилось, оно причинило им боль.
Петр Януарьевич, докурив, пригасил окурок и вышвырнул его за окно,
задумчиво склонил седую голову и стоял несколько секунд, размышляя над
чем-то и глядя себе под ноги. Со двора проникала зябкая осенняя сырость.
- На редкость чистый был парень, - сказал он вслух о Пустельникове, по
всей вероятности, думая непрестанно о нем. - Знаете, я почему-то пребывал в
убеждении, что он обязательно прославит себя. - Вдруг пригнулся ко мне. - А
ведь он в Олюшку был влюблен. Я это знал давно. - Сказал и предостерегающе
приставил палец к губам. - Она до сих пор не догадывается.
Мудрая старость тоже бывает наивной...


ГЛАВА ВТОРАЯ

Тогда мы Козленкова застали врасплох. Говорить ему было трудно.
Небольшого роста, преждевременно поседевший, с одутловатым после тяжелой
сердечной болезни лицом, он обернулся к внучонку, лазавшему по полу на
ковре, как бы ища у него защиты.
- Лучше я напишу вам, - сказал Филипп Ефимович через силу. - Как смогу,
напишу. А сейчас, простите, не готов к такому разговору. Тяжело старое
поднимать.
- Ну что ты, Филипп! - вмешалась жена Козленкова, красивая, пышущая
здоровьем женщина. - Люди в такую даль ехали. - На ее добром лице появилась
просительная улыбка. - Успокойся, поговори. Разве обязательно волноваться?
Филипп Ефимович укоризненно посмотрел на жену.
- Всегда ты...
Она, успокаивая, положила ему на плечо свою руку.
- Просят же. И на улице вон что творится! Завируха. - Поставила стул
для меня, мужу придвинула кресло. - А у нас уютно, тепло, никто не мешает.
Бесновалась метель. В окно стучала снежная крупка. На ковре смеялся
ребенок. Откуда-то сбоку, из-за стены, слышалась веселая музыка, в соседней
квартире, слева, во всю мощь горланило радио, этажом выше грохнулось и
разбилось что-то стеклянное - дом жил, пульсировал.
Тихо, на цыпочках вышла жена Филиппа Ефимовича. Он продолжал стоять,
упершись рукой в спинку кресла.
- Тогда тоже мело, - сказал он раздумчиво. - Накануне снег выпал,
больше метра накидало... Если бы не снег, обернулось бы все по-другому. - Он
промолвил это с нескрываемой болью, присел на краешек кресла и сразу
вскочил. - В Поторице вы уже побывали?
В Поторице мы еще не были. Когда-то там стояла застава, и все, что
относилось к Семену, было связано с этим селом на берегу Западного Буга, с
заставой, бывшим помещичьим домом, в котором сейчас помещалась школа,
носящая имя Пустельникова, с тремя сестрами, злодейски убитыми незадолго до