"Лев Рубинштейн. Альпинист в седле с пистолетом в кармане " - читать интересную книгу автора

их, и еще больше естественно, когда она желанна, а он сильный и ласковый
идет ей навстречу, и совсем не естественно, если они существуют врозь или
борются друг с другом. Какое дурье - кто борется!
Пусть делает все, что хочет, даже очень страшное для меня, пусть,
только бы был".
Я, в тот день четвертого июля, думал только о ней.
Говорят: женщина вторая половина. НетНет! .. Она первые три четверти.
Пусть я не видел, как Она нас рожает, но я позже видел, как на женщинах
пашут землю. Старик шел за плугом, а шесть женщин его тащили. Я видел, как
Она кормит грудью первого мальчика. Я видел, как маленькая, белоголо-вая
пигалица тащила под огнем огромного ряжего раненого комбата, может быть,
даже убитого, как тащит муравей зерно, втрое большее, чем он сам.
Позже я много видел, но тогда, четвертого июля 41-го года, Я просто
знал, что женщина - лучшая, большая, чистейшая и превосходнейшая часть
нашего единого существа, а Ира - самая очаровательная и прелестная женщина
из всех, и в ней со-брались и мой Ленинград, и ее Волга, и наш
Политехнический, п моя Мама, и наша пятимесячная Лена, и я должен идти
уми-рать, не по той воспитанной, тогда еще недостаточно созна-тельной
доброте, а в силу альтруизма, данного нам свыше. Мужчина должен умирать. Но
не как трутень, отработавший свои функции, а как лось, остановившийся перед
стаей волков, дающий возможность уйти самкам и детям и знающий, что придется
умереть. Здесь и сейчас!
Ох! Уж эти прощания! Сколько лет оно будет моей "живой водой". У лося
есть горячая жажда - запороть! Если не всех, то хотя бы двух волков. Ну,
хотя бы одного. У меня пока не было такого утешительного желания, я был
интеллигент и не хотел никого убивать лично. Другое дело стрелять вообще, "в
белый свет как в копеечку" (так говорили на войне), или стрелять в танк. Как
мне хотелось подбить танк! Тут я чувст-вовал себя "лосем", но мои
"сорокапятки" * не дали этой сла-дости. Я был тогда заместителем командира
отдельного проти-вотанкового истребительного дивизиона 45-мм пушек. Бил
прямой наводкой и попадал, но танк даже не вздрагивал. Как слон от комара.
Это было не скоро. Тогда я уже стал настоя-щим военным. А пока мы простились
и погрузились в эшелон.
У моего Папы была грудная жаба, однако его призвали на войну. В 1916
году. И вскоре он умер. Мне тогда было четыре года. Как это ни странно, в
моей памяти сохранилось несколько картинок с того времени. Одна из них: я
стою голенький и кшравляю ремень за хлястик уходящему на войну отцу. Это
было первое мое прикосновение к войне. А теперь я еду на фронт! Папа не был
военным человеком и я не военный.
Когда-то я видел еще сохранившиеся на товарных вагонах надписи: 40
человек, 8 лошадей. Тогда я думал - как пять человек смогут сесть на одну
лошадь, и для чего им нужно ехать в одном вагоне. Теперь надписи не было.
Нас было 38 человек, в соседнем вагоне ехало 8 лошадей.
11аша компания заняла верхний этаж. Всего в вагоне было четыре
лежалища, каждое на десятерых. Два на полу и два на сплошных полатях,
покрытых тощим слоем сена.
* Пушки 45-го калибра.
Считалось, что мы едем воевать в горы, поэтому было захвачено
альпинистское снаряжение. У всей нашей команды были пуховые спальные мешки и
полные рюкзаки веревок й крючьев. Солдаты, ехавшие с нами, разглядывали все