"Лев Рубинштейн. Альпинист в седле с пистолетом в кармане " - читать интересную книгу автора

представлялись райскими парениями и полетами в голубом. Затем подробно
выстраивалась картина пер-вого дня войны, как ниточка, соединяющая с домом,
с Ирой и мамочкой, так тихо и бесслезно переживающей мой уход на войну (я
даже не осмелел позвать ее на прощальное свидание) ...
Огромная горилла приблизила к моим глазам свои желтые острые клыки,
приоткрыла рот мне одной лапой (или рукой?), сжала горло и дохнула смрадным
воздухом ... Бывали такие сны. А потом... потом я просыпался. Ведь все может
быть, может быть, я и теперь проснусь?.. Нет! Не проснусь я. Не проснусь.
Завтра идем одеваться в военную форму (не одеваться, а
обмундировываться). Занятно! (Тогда было занятно.)
Первый бой! Великанов и Ваня Федоров подрались из-за маузера. Нас
пустили на склад (или в каптерку, не знал, как назвать) выбирать оружие. На
полках лежали наганы, пистолеты ТТ, в дальнем углу висел один маузер в
деревянной ко-буре на тонкой портупее. Ваня и Великанов схватили его
одновременно. Ваня, имевший опыт участия в финской войне, в первом бою, на
зависть всей компании, отбил маузер.
Завидовать нехорошо. Ваня погибнет первым из всех нас. Тогда мы этого
еще не знали.
Я еще никогда пистолета в руках не держал. Долго выби-рал себе эту
игрушку. Кладовщик сказал: "Наган безотказен, но с патронами намаешься", а я
думал о том, что слово "на-ган"- палиндромон и читается слева направо и
справа на-лево одинаково - "наган".
Прибежал какой-то офицер (тогда назывался - командир), с тремя
кубарями, и кричал на кладовщика: "Распус-тили тут слюни, а там, может, их
машины ждут. Вот отберу сейчас пистолеты и выдам винтовки, как всем
солдатам. Поду-маешь, "разведчики". В суматохе и под криком трехкубарного
командира я не понял и не подумал о том, что к пистолету нужна еще кобура.
Пришлось положить пистолет в карман моих тесноватых галифе.
Командир кричал: "Никаких прощанийСкоро будет ко-манда - по машинам! -
и чтобы усе булы готови".
Так и было. Мы два с половиной часа стояли на плацу под жарким солнцем
в ожидании машины, изредка трогая свое оружие в кармане (кладовая закрылась,
и я остался без ко-буры). За воротами "Московских казарм" (когда-то тут при
царе стоял Московский полк) на проспекте Карла Маркса, где шло
обмундирование (без мундиров), ждали жены (у кого были) в надежде увидеть
нас еще и проститься.
Казармы были пусты. Не понятно почему, кое-где были разбиты стекла
(Ленинград еще не обстреливался). Оставленные войсками помещения всегда
имеют унылый и заброшен-ный вид. На огромном плацу наша горстка в 10 человек
имела такой же жалкий и заброшенный вид, как и пустые нужники на краю плаца.
Ровное поле пересекали лишь несколько на-топтанных дорожек к этим
заведениям, выкрашенным известкой.
Когда за нами пришла машина, командир крикнул: "Даю пять, пять минут на
прощание", и мы побежали к воротам.
То, что произошло дальше, лучше всего описала моя нена-глядная жена
Ирочка в письме к своей подруге Дине Мариу-польской. (Позже, когда Ирочка
скончалась, Дина отделила мне часть ее писем.)
"Стайкой, совсем не похожие на себя, - писала Ира, - вы-бежали наши из
ворот. Левочка бежал последним. Он припа-дал на правую ногу, держался за нее
рукой, как раненый на картине Верещагина. Потом оказалось, что в правом