"Лев Рубинштейн. Альпинист в седле с пистолетом в кармане " - читать интересную книгу автора

это с удивлением. В вагоне не было не только офицера, но и просто старшего.
Это создавало состояние дополнительной неопределенности.
Как я потом узнал, в течение всей войны состояние неразберихи было
доминирующим, главным и постоянным ощущением участников этого апокалипсиса.
Только генералы, сидя в своих блиндажах, видели ее закономерности, глядя на
раскрашенные карты.
А поезд долгими часами то стоял на запасных путях, то ехал без
остановок через полустанки и станции, и мы писали в дверную щель, только
слегка стесняясь присутствующих.
Я и, наверное, другие были погружены в свое прощание. В нашем вагоне не
было ни одного Василия Теркина. Все молчали. На противоположных нарах,
свесив ноги, сидели двое: Старик, лет сорока, в железных грибоедовских
очках, ковырявшийся в своем сидоре, и очень моложавый, на вид лет
пятнадцати, парень - Мальчишка. Он держал в руках крохотную гармошечку. Не
то игрушечную, не то сделанную деревенским мастером. Мальчишка нажимал
клавишу и долго слушал, как она звучит. Потом молчал. Потом брал другую ноту
и так же долго слушал ее. Володя Буданов сел, спустив ноги, послушал юношу и
сказал: "Сыграй что-нибудь". Мальчишка молчал. Старик, постоянно забывая
содержимое сидора, вынимал, проверял и прятал свертки, вспоминая, что в них
лежит, и опять, забывая, проверял.
- Сыграй что-нибудь! - сказал Карп, имевший пристрастие к пению.
- А что?
- Что хочешь.
- Меня зовут Серафим, - зачем-то сказал мальчишка и запел очень высоким
голосом, почти фальцетом:

Меня взяли на войну,
Да не п ... ши ни одну.
Да-да, ни одну,
Да-да, ни одну...
Карп вздрогнул и больше не просил Серафима петь. Но тот продолжал:

И зачем она, проклятая война,
Катя ходит там по улице одна.
И когда б теперь никто не воевал,
Я б на бревнах Катю обнимал.

Я б ее за плечи обнимал,
Может быть, потом поцеловал.
Катя сладкая и темная лицом,
Схороводится теперь с тем старым подлецом.

А меня везет железкин эшелон,
В люке видимо движение колонн.
. . . . . . . . .
Меня взяли на войну,
Да не п ... ши ни одну.

Буданов спросил: "Ты сам сочиняешь?"
А чего их сочинять. Они сами сочиняются. Пою, что поется.