"Николай Рубан. Рассказы (fb2)" - читать интересную книгу автора (Рубан Николай Юрьевич)

ПОДРЫВ БМП

— Не, мужики. Все же, какой бы хреновой ситуация ни была, место для прикола всегда найдется. У нас в Газнях как-то повадились духи из миномета наш ППД[1] обстреливать. Там в степи сеть кяризов[2] проходила, ну так они по ней, как по метро, к лагерю подходили. Вылезут ночью, пару мин кинут — и опять в кяриз, ищи его там.

Ну, что — решили отловить, засаду организовать. Днем не выйдешь, понятно: с гор весь гарнизон как на ладони просматривается, чуть кто вышел — сразу по хребтам сигнализация пошла: зеркалами там, или фонариками, если ночью. Пошла группа ночью, пехом. Ночь как раз была безлунная, в двух шагах уже не видно ни хрена. А командир группы — лейтенант, из Союза недавно только, ни фига еще толком не знает, первый выход самостоятельный. Задание-то несложное, рядом с лагерем, ну и послали, надо же и самому когда-то начинать, не все же в стажерах с чужой группой шастать.

Короче, пошли. Через охранение соседнего полка пехотного. А там же мин перед этим охранением — немерено. Ну, обычное дело: один НИС[3] мин понатыкал и заменился, его заменщик своих напихал, а карты полей никто толком не ведет, да они и устарели давно, эти карты.

— Как — устарели?

— Да просто. Вся местность сухими руслами изрезана, летом в эти русла мины ставят, а по весне, как снег тает, так половину мин водой и вымоет да унесет хрен знает куда — постоянно такая фигня была. Короче, если и был там проход — так он уже давно перестал им быть.

Ну так вот, потопали они, конечно же, прямиком через свое минное поле. Бойцы ему еще говорят: мол, товарищ лейтенант, тут, по идее, мины быть должны. А он — фигня, пошли. То ли волю командирскую показать хотел, то ли что — как теперь узнаешь? Короче, поперли. Ну и — как положено: влезли на середину поля, и пошли подрывы. Первым командир подорвался, сразу — насмерть. Бойцы дернулись к нему и пошло: один, другой... Да еще и охранение подсуетилось: видят разрывы, решили — обстрел. Ну и начали фигачить в ту сторону с чего ни попадя — а чего не фигачить? Техника, минометы — в капонирах, местность пристреляна, боеприпасов навалом — дав-вай Курскую дугу устраивать!

Хорошо еще, радист жив остался, хоть и без ноги — передал на ЦБУ[4] — мол, так и так, проблемы у нас, товарищ Бордюрный.

— Это у оперативного фамилия такая была?

— Да нет, позывной у нашего ЦБУ такой долбанутый был. Кто их придумывает, позывные эти? У летунов, помню, был «Возик», у «градовцев»[5] — прикинь! — «Арлекинада»! Хоть соревнуйся, чей позывной звучит идиотистей. Ну ладно, это так — к слову.

Передать-то радист передал, да все равно: пока оперативный с полкачами связался, пока те со своим охранением — банок неслабо успели им накидать.

Ну, нас тем временем по тревоге подняли, саперов тоже — и туда, группу вытаскивать. Ну, что... Подкатили, бэтэры шеренгой поставили, фары врубили, прожектора, осветили местность, да и пошли. Саперы впереди проходы делают, мы — за ними, пацанов вытаскиваем: кто раненный, кто без ноги, кто — готовый...

И вот доходим до одного парня: лежит без ноги и видно, что все уже. А из саперов со мной был их старшина, Берек Сиздыков, прапор, сам из Алма-Аты, мы с ним еще до Афгана знакомы были, на соревнованиях встречались... Классный такой мужик, блин! Второй срок в Афгане дохаживает, израненный весь — как лошадь Буденного, от контузий башка дергается, а пофигу — воюет, как викинг! Хотя понятно, нервы уже ни к черту у мужика от такой жизни.

Ну вот, доходим мы до того парня, Берек вокруг него все проверил — чисто.

— Ну что, — говорит, — больше никого нету вроде. Берись, Серега, потащим его.

И вот только мы его взяли с двух сторон за руки — хрее-енак!!! Тут, видать, как вышло: он как на мину наступил — его подбросило, и он на другую мину упал. А вторая возьми и не сработай — ну хрен ее знает, почему так вышло. Может, нажимную крышку перекосило, или заржавело там что-то, хрен ее знает, сколько там эта пээмэнка[6] в земле лежала. А когда мы его сдвинули, тут она и сработала. Пацана того развалило взрывом от паха до груди, а нас с Береком в стороны откинуло. Так-то ничего, ноги только осколками посекло маленько, и все. А у пацана — у того всю мотню оторвало, и Береку все это хозяйство прямо на грудь шмякнулось. И вот он лежит на спине, ляжки осколками посечены, он по ним руками — лап, лап — смотрит: кровь. Поднимает голову и видит у себя прям под носом это хозяйство. Bay , что тут началось! Орет, кулаками по земле молотит!

— Серега! — кричит, — пристрели меня на хрен!

— На фига? — спрашиваю.

— Мне хер оторвало!!!

Ну, я подскакиваю, ИПП вытащил, ножом штаны ему распорол, смотрю — не понял! Все на месте. Он что, как Змей Горыныч — двухголовый, что ли? Потом дошло.

— Хорош орать, — говорю, — все у тебя там в комплекте, вставай.

А он плачет!

— Да что ж я, не вижу, что ли?! — кричит.

Ну что делать... Взял я его за руку, засунул ее ему в штаны — мол, держи свое сокровище, убедись в наличии. Он так — раз-раз! — подергал, типа на прочность проверил — точно, есть! Потом с таким отвращением как взвоет: э-э-э!! И эту чужую мотню от себя так брезгливо отшвырнул, двумя пальцами! Ну, и тут с ним уже нормальная истерика началась: и плачет, и смеется... Вот тебе и трагедия, блин.

— А мне в Карабахе одного чудика показывали, кажется, Самвел его звали. Короче, он по жизни прибабахнутый был, этот Самвел. Ну, сам-то здоровый, а мозги — как у трехлетнего. Ну, бывает. И вот он все время со свистком ходил, он у него на шее так и висел, этот свисток. Ходит и свистит, когда ни попадя. И вот, когда заваруха у них эта вся началась, он тоже давай в ополчение проситься — типа, тоже воевать хочу, давайте мне автомат. Ну, кто ему даст! Вали, говорят, сам в бою добудь — лишь бы отвязался. А Самвел возьми да и попрись ночью к азербайджанцам на позиции. А там вообще кто воевал-то? Ополченцы — что с армянской стороны, что с азербайджанской. Колхозники, работяги... Что с них возьмешь? Форму надели, автомат сунули — иди, воюй. Какие из них вояки, на фиг. Тем более, что деревни всю жизнь рядом были, и до войны они и дружили, и женились, и все такое. Короче, что те, что эти — на службу конкретно болт забивают.

И вот топает Самвел ночью, доходит спокойно до мамедовских окопов, а там трое мужиков сидят в одном окопе и кемарят. Ну, понятно: фиг ли каждому в своем окопе торчать? Собрались, нормально раздавили пару пузырей, потрепались, да и закемарили. Самвел к ним подошел, да каак свистанет в свой свисток! Они спросонья шугнулись, и как брызнут в стороны! И автоматы в окопе побросали. Ну, Самвел все три пушки забрал и к себе потопал. Приходит — дома все охренели.

— И что, пустили его воевать?

— Да ни фига, конечно. Не знаю уж, какую они ему отмазку приплели... А мамеды — те рассердились, блин! Ну, им обидно, понятно. Короче, следующей ночью приползли и кого-то из армян стырили. Потом обменяли обратно на свои пушки.

— Вообще, армяне — народ хитрожопый. Вот врать не буду, не помню точно, какой город они в Карабахе штурмовали, но дело было так: город азербайджанский, обороняют его хоть и ополченцы, но их там до фига было, где-то раз в пять больше, чем армян, что штурмовать собрались.

— Не в Шуше дело было?

— Слушай, не помню. Шуша вроде бы как раз армянский город был. Да не суть важно. Там армяне сделали как? Сперва разведали, что за народ город обороняет. Потом грамотно так запустили дезу, что штурмовать город будет пехотная дивизия при поддержке танкового полка. А всего-то их там было — от силы ну пара батальонов, может, была. А в такой ситуации — знаете же, как слухи распространяются, да какими подробностями обрастают. Короче, почву подготовили. Потом набрали стадо ишаков, навешали на них аккумуляторов, на лоб — фару, да и двинули это стадо ночью в сторону города. И еще десяток тракторов пустили, чтоб лязг гусениц было слышно, да звук движков. А сами промеж них шагают, да в сторону города из гранатометов постреливают — так, от балды, только чтоб видимость танковой атаки создать. Ну, а в городе паника началась! Как начали с позиций сваливать! Всё, выходи строиться. Ну, там потом конкретная резня началась... Как там в академиях учат насчет соотношения штурмующих к обороняющимся? Один к трем, как минимум? Фиг ли вся эта наука, раз бойцы пересрали...

— Уй, блин, а я в Афгане как пересрал один раз! Короче, дело как было? Полетел у нас один мужик со своей группой на облет, и у него брюхо как прихватит! Ну, кое-как дотерпел до возвращения и — бегом на очко, только автомат с лифчиком скинул. И только добежал, только сел — хренак! — у него кобура расстегнулась и АПСБ[7] оттуда — бульк прямо в очко! Мы же все эти кобуры обрезали, как могли — босоножки какие-то получались, а не кобуры. Ну, а что из себя афганский сортир представляет — все помнят?

— А то. Яма выкапывается, накладывается настил с дырками, а сверху накрывается контейнером-двадцатитонником. Железным. Днем в таком толчке сидеть — тот еще кайф. Да еще хлорки всегда насыпано, аж...

— Ну, вот. И мужик так думает — ну фиг ли делать? Подчиненного припахать, конечно, можно, чтоб достал — так он же раззвонит всем, паразит! Мол, лейтёха — лажак, пекаль утопил... Пошел, надыбал у химаря[8] эльку[9], противогаз, дождался ночи и полез.

— В одиночку?

— Ну а кому про такое расскажешь? Взял фонарик и полез, сам-то тощий, не пришлось доски ломать — так в очко пролез... Вот. А я, помню, вообще спать поздно ложился. Пока письмо напишешь, пока маленько попрохладней станет — глядишь, уже за полночь. А в тот день я еще с засады вернулся — ну, как обычно: сидишь там трое суток и таблетки жрешь, чтоб не спать. А потом вернешься и уснуть не можешь, только какая-то трясучка мелкая по всему телу.

— Ага, помню. Я еще потом феназепам глотал, чтоб закемарить...

— Ну, вот. Короче, прокрутился часов до двух, потом думаю — пойду прогуляюсь, заодно и кал метну. Встал и потопал на очко. Еще подумал — фиг ли туда топать, можно и на свежих воздусях присесть. Так ночь, как назло, лунная была — там же хоть газету читай, когда полнолуние, видно все вокруг за десять километров. Пришлось к контейнеру топать. И вот только подошел, как сейчас помню: свет лунный на крайнее очко падает, а остальное все в темноте. Только я к этому очку подошел, как — фигак! Из очка одна рука высовывается с фонарем, во второй — пистолет с глушителем, и следом — такая морда в маске! Ну, бл-лин! Я там чуть не обделался, ей-Богу. Такая мысль дикая мелькнула: наверное, духовский диверсант по кяризам до нашего очка докопался. Я так рефлекторно ногой замахнулся — хоть по морде его пнуть, если успею! А он из-под противогаза гундосит: э-э, стой, это я! Кто ты? — спрашиваю. Да я это, Вовка, — отвечает. И руку протягивает, всю в говне — помоги вылезти, говорит! Щас, говорю, разбежался. Какого хрена там забыл? Да так, говорит, было одно дело...

— А я на засаде один раз шуганулся капитально. Ну, вы помните, да? Самое трудное — это на место засады выйти, чтоб местные не заполянили.

— Ну, ясен перец: только из ППД на броне тронешься так сразу пошла сигнализация по хребтам: ночью — фонариками, днем — зеркальцами, дымами...

— Ну, вот. Мы уж по-всякому извращались: и на духовских машинах выезжали, и в афганских шмотках, и с колонн спрыгивали... Раз сработает — и все, на следующий раз они уже научены.

— Мы, помню, пробовали пехом выходить. Сперва проехали по маршруту на броне и заложили тайники в развалинах всяких. Ну, воду там, жрачку — чтоб на себе не переть. Планировали как: ночами будем идти от тайника к тайнику, а днями в развалинах этих отсиживаться. Ну, суток за трое и дотопаем до места.

— Получилось?

— Да хер там. До первого тайника дошли — а его уже какие-то хорьки местные разрыли. То ли шакалы, то ли кто — следов до фига всяких было. РДВ с водой все прогрызены, сухпаи все раскурочены. Только сгущенка осталась, там банки попрочней были. А тушенку всю разгрызли, суки — у нее жестянка мягкая, в костре даже сгорала спокойно. Про галеты уж не говорю. На втором тайнике — та же самая херня. Ну, ясно, что засада накрылась. Без воды особо не повоюешь. А пока броня за нами подошла — собака от жажды подохла. Бойцы всю свою воду ей споили, а все равно — загнулась, бедолага. Жалко было псину — такой умница был. Засадный пес, специально обученный. Вожатый его, минер, весь ревом изошел.

— Ну, так я чего говорю — решили мы попробовать под видом облета высадиться. Загрузились, полетели. Одну посадку сделали, вторую, третью — на четвертой высадились и в сухое русло упали. Летуны шаг-газом поработали, пыль подняли, чтоб нас замаскировать маленько, и дальше полетели — еще пару посадок обозначать. А мы лежим, не дергаемся.

— Пастухи там не шастали? А то помню, эти пуштуны чуть кого увидят — в момент вкладывают. И все, в течение дня они так подтягиваются не торопясь, обкладывают, как волки, а как стемнеет — па-анеслась! И вертушки по темноте хрен чего сделать могут.

— Да сверху, вроде, не видели никого. А так — кто их знает... Но так, вроде — ничего, тихо. Лежим, темноты ждем. Я еще лежу так и думаю: а вот приползет сейчас кобёр какой-нибудь, или скорпион — фиг ли делать? Схомячить его, что ли?

— Не приползли?

— Не, только говновозок набежала груда. По рукам бегают, суки, по башке — противно, блин! И не сгонишь...

— Что за говновозки?

— Да жуки такие черные. Их в пустыне — как грязи. Не видел, что ли?

— Да внимания как-то не обращал...

— Такие шустрые-шустрые! Бывало, сядешь погадить, не успеешь встать — как они тут же набежали. Всю кучу облепят, аж самой кучи не видать. Пара минут — и ни фига не осталось. Во санитары пустыни, блин!

— Ага, и это они тебя сразу так облепили...

— Вот только не надо этого! Без гнусных намеков попросю!

— Да я чего... Я ничего... Просто это... Природу-то не обманешь...

— Короче! Возвращаемся от говна к героическому рейду. Дождались мы темноты. Вроде, все тихо. Встали, пошли. А топать быстрее надо — время для выхода самое удобное: луна в те дни как раз на ущерб пошла Самое то: пару часов темно, а потом уже луна и всходит — сиди и наблюдай. И вот, времени у нас на то, чтоб к месту засады выйти — где-то два с половиной часа. Ну, прогнали до хребта, а за ним — тропа, на которую мы сесть и собирались. Но все равно, до восхода луны до места дойти не успели. Идем так по склону, в тени стараемся держаться, и чтоб на фоне неба не маячить. Почти дошли уже. И такой участок попался, весь луной освещенный, никак не обойти. Ну что — бегом надо, по-быстрому его преодолеть. И вот только мы на это освещенное место вышли, вдруг внезапно такой хохот: ХА-ХА-ХА!!! Отовсюду, блин! И эхо ещё! Ё-моё, я там охренел. А рядом — пулеметчик мой, Чингиз Рымбаев (Рэмбо кликуха) — присел, стволом по сторонам крутит, и — не поверишь — я слышу, как у него сердце молотит!

— Шакалы, что ль?

— Ну! Ка-ак брызнут по хребту — только камушки посыпались. Вот же козлы...

— Шакалы — они такие... Я, помню, тоже сперва офигевал: то ребенок где-то рядом плачет, то хохочет кто-то... Ну хоть как сходили-то?

— А, это... нормально. Караванчик завалили — небольшой, правда, но ничо, богатый. Пускач эрэсовский везли, эрэсов десятка три... Нормальная засада вышла.

— Блин, зимой в засаду до чего же хреново ходить было...

— Да уж, чего хорошего... Начштаба, бывало, вызывает задачу ставить, а сам глаза в сторону отводит — ясно же, что никакие караваны до самой весны там ходить не будут, потому что снегом все перевалы закрыты. А хрен ли толку, раз у старшего начальника на карте все так красиво нарисовано — типа, все караванные тропы засадами перекрыты.

— Слушай, сейчас вспоминаю — и сам не верю, ведь как-то же сидели на этих тропах — по трое суток, в снегу, мороз за двадцать, и хрен костер разожжешь. Покурить — и то втихаря, в спальник с головой залезешь, посмолишь по быстрому в кулак...

— И ведь хрен кто болел! Вот честно — иной раз такая мысль проскакивала: заболеть бы! Простыть там, или как — хоть с недельку бы потащиться, отоспаться. Так ни фига же никакая зараза не брала, елки...

— Зато летом этого добра хватало. Как самая война начинается, так и пошли валиться пачками — кто с желтухой, кто с дизентирией... Дрисбат сплошной.

— Доктор наш, помню, первое время офигевал — что за ископаемые болезни на него свалились? А потом — ничего, привык «Э-э, батенька, да у вас тифок-с! Извольте в лазаретик-с...».

— А наш доктор, когда его приехала комиссия из Кабула драть за желтуху в отряде, попытался за счет духов отмазаться: вот, говорит, недавно нас они эрэсами обстреливали, так вот разрывы были какие-то не такие, как обычно — немного слабее бабахали, я так подозреваю, что это они против нас применяли бактериологическое оружие!..

— Это он, чтобы и химарю пистон вставили, на пару отдуваться легче...

— Ну, может быть. Только ни фига у него не вышло — комиссия говорит: если б у вас тут была вспышка какого-нибудь сапа, или туляремии, тогда бы мы еще поверили. А желтушные вирусы тут бесплатно водятся. Так что, получи, Пилюлькин, свой заслуженный пистон крупного калибра за то, что бойцы руки не моют, и мало хлорки в очко сыплешь. И мыль жопу для парткомиссии!

— Блин, а у нас на парткомиссию нужно было пилить аж через пол-страны, в Джелалабад. Там у нас штаб бригады был, ну и политотдел при нем. Прикинь: человек прется через пол-страны: на колоннах, на вертушках — и ради чего? Ради того, чтоб в торжественной обстановке получить звездюлей. За свои же собственные деньги. Вот что злило — так это то, что взносы в чеках брали. Нет, чтоб с рублевого счета списать...

— Это еще фигня! У меня, помню, раз пол-зарплаты удержали! В чеках, суки! Приехала такая вот комиссия из Союза, посчитала расход бензина, и впаривают: перерасход! По норме вон сколько положено, а у тебя вон сколько. Я стою, как дурак — они что, серьезно или прикидываются? Да блин, говорю, какие, на фиг нормы?! Мы ж не по автобанам ездим, ёптыть! По песку, по солончакам, по хрен знает еще по чему! А в горах расход какой?! А пылюка? Раз проедешь — карбюраторы промывай, фильтра промывай, бензонасосы промывай — водой, что ли, промывать будешь? А по фигу, все равно содрали. Уроды...

— Не, ну ты интересный — комиссии что, домой бакшиш привозить не надо, что ли? А где ему бабки-то взять?

— Да, блин, сказали бы по-людски — мы что, не понимаем? На фига дураков-то из людей делать?

— Что-то мы все о грустном, да о грустном... Давайте лучше о бабах, что ли?..

— Та-ащщ полковник, докладаю голосом! — сияющим Дедом-морозом возник в дверях палаты «засланец» — тощий, как антенна Куликова, отставной майор-связист. — Боеприпасы на передовую доставлены! БМП к старту готова!

Под его оттопырившейся больничной пижамой интимно звякнуло. Появление майора вызвало радостное оживление собравшихся, результатом которого явилось:

1.Моментально сдвинутые в проходе между койками две табуретки.

2.Стремительно образовавшийся на табуретках натюрморт: домашнее сало с чесночком, соленые огурчики с притаившимся в них ядреным хрустом, чуть подсохшие кривоватые жареные хеки, припасенные с ужина, и разрубленная на четыре части блестящая фиолетовая луковица (Петрович, ты что ль, лук резал? Ну, ты и намельчил!).

Дивным заключительным аккордом симфонии прозвучало звяканье водруженных вокруг натюрморта стаканов и занявшая свое почетное место в центре композиция из двух бутылок «Русской». Сладостно-нетерпеливые вздохи рвались на свободу из томящихся грудей.

— Ну, садимся!

— Та-ак!! Эт-то что еще?!

Блин. Ну, бл-лин!!! Представьте себе дембеля, оттрубившего от звонка до звонка два года в какой-нибудь распоследней собачьей дыре. Днями подыхал от жары, ночами отстреливался, трясясь от ледяного ветра в каменистом окопе. Два года жрал одни просроченные концентраты — не видел даже обыкновенной сырой картошки, а воду пил с пантоцидом вприкуску. Забыл, как выглядят телевизор и живая женщина.

И вот — прилетает, наконец, вертолет (прилет которого срывался раз пять). «... А впереди у нас — Кабул, а дальше — Родина...». Помятый завистливыми объятьями остающихся корешей, облизанный верной собакой Ханумкой, в кое-как разглаженной под матрасом парадке (утюга-то нет), с одинокой, но честной медалью «За отвагу», с «дипломатом», в котором — платок для мамани, да бритва для папани, купленные на несчастные солдатские копейки, да десяток мутных фоток — влезает наш парень в дюралевое нутро вертушки и, не веря себе, устраивается на откидной сидушке, вздрагивая от нервного озноба. Качнулись горы, затерялась внизу застава с выгоревшим красным флажком...

И в этот момент парень замечает пушистый хвост «Стингера», стремительно несущегося вслед вертолету со склона хребта...

Примерно такой вот «Стингер» явился нашим героям в образе старшей медсестры Марьпалны, грозы отделения и редкостной стервы.

— Иван Федорович, это что такое?! Вы старший по палате или кто?! Я предупреждала насчет этого?!

— Ну, Марьпална...

— Предупреждала, я спрашиваю?!

Народ безмолвствовал, угрюмо глядя в сторону. Кому, спрашивается, нужны залеты перед пенсией? Да и пораньше никому не нужны. Скандалить с этой дурой? Упрашивать? Да ну, пацаны, что ли...

— Иван Федорович, последний раз предупреждаю! Еще раз повторится — перед начальником госпиталя объясняться будете!

Толстый белый смерч пронесся по палате, сметя водку с натюрморта. Хлопнула дверь палаты. Мужики молчали, тоскливо глядя на осиротевшую закуску, которая стала теперь просто едой.

— Блин, как же это так, а? Ведь Маринка должна была дежурить!..

— Да фиг ли теперь... Семеныч, это ты виноват! Разведчик, называется — ни охранение не обеспечил, ни оперативную обстановку не уточнил...

— Ну чо... И на старуху... бывает порнуха...

— Не, это связист виноват: «БМП к старту готова!». Не фиг понтоваться было. Какая это БМП? Так только, душу чуток согреть...

— Простите, а БМП — это что? — подал от окна голос лейтенант-двухгодичник с загипсованной ногой, «пиджак», затесавшийся в палату старых зубров.

— БМП, студент — это Большая Мужская Пьянка, — со вздохом пояснил ему лысый полковник-разведчик. — И произошел, как видишь, её подрыв... Ну что, кто-то о бабах поговорить хотел?