"Александр Рубан. Фейкийские корабли" - читать интересную книгу автора

он им тут наплел. За годы и годы Демодок основательно изучил психологию
эллинов и знал, что потом (потом-потом, через много пересказов) греки все
перепутают в его песне, переиначат и поменяют местами. И окажется, что
сначала был выстрел Эрота, нечаянно (конечно же, нечаянно!) поразивший его
пенорожденную маму, а уже после выстрела - похищение... Но ведь это будет
потом, через много лет, а сейчас-то ему как выкарабкиваться? И еще
дурацкий разговор с сорванцом - хорошо, если греки его просто не поняли.
Демодок с усилием поднял голову и прислушался. Да. Греки, слава богам,
просто не поняли его разговор с Эротом. Они настороженно молчали и ждали
продолжения песни.
Демодок, тоже молча, принял из предупредительных рук Понтоноя свою
суму, торопливо нашарил в ней комплект запасных струн, размотал, отделил
нужную, сел и поставил инструмент на землю, зажав его коленями. На ощупь
натягивая новую струну на место оборванной, певец лихорадочно прикидывал
варианты, ни один из которых - он уже давно это понял - все равно не
осуществится. Здесь ничего нельзя придумать заранее. Здесь надо просто
петь. Видеть то, что поешь, и - петь. И будь что будет.
Когда Демодок снова шагнул под закопченные своды кузницы, Гефест, еще
более угрюмый и раздраженный, яростно бил молотом по наковальне, злобно
щурясь на широкую полосу раскаленной меди. И не было ни красоты, ни
изящества в этой работе Гефеста - только ярость, только решимость на
что-то злое, но справедливое, только уверенность в правоте ужасных
намерений. Да еще привычная точность движений.
Присмотревшись к заготовке, певец увидел, что это будет большой
наконечник копья - слишком большой и вряд ли удобный в бою. Его широкое
лезвие, лишенное обычных зазубрин, становилось именно лезвием, а не жалом.
Плоским, округлым и со всех сторон острым, как древесные лист. Такие
наконечники будут делать не здесь и не скоро. И не из меди.
"А ты не так прост, мой хромоногий друг, - подумал певец. -
Когда-нибудь не миновать тебе выйти в люди. Но сегодня, сейчас эта
самодеятельность, право же, ни к чему..." И, беря вполне нейтральные
аккорды на своей лире (пусть попотеют танцоры и пусть подождут Алкиноевы
гости, наслаждаясь их пляской, - не все же им видеть и знать!), он тихо
спросил:
- Что ты куешь, Гефест?
- Что я кую, что я кую, - заворчал бог, не прерывая работы и не
оглядываясь на вошедшего - Какая тебе разница, что я кую? Спроси у папы,
папа... - Но тут звуки Демодоковой лиры коснулись наконец его слуха, он
замер с поднятым молотом и, оглянувшись через плечо, медленно, без стука
опустил молот рядом с грозной поковкой.
- Так что ты куешь, Гефест? - снова спросил Демодок. - Судя по древку,
- он кивнул на прислоненный к стене ствол молодого ясеня, уже ободранный и
обтесанный, - копье. Но странный наконечник будет у твоего копья! - и,
выхватив поковку, он стал осматривать ее с деланным интересом.
- А мне, может, такой и нужен! - буркнул Гефест и отшвырнул пустые
клещи.
- Тебе? - удивился Демодок. - И зачем, если не секрет?
Бог стоял перед ним, набычившись, сложив могучие руки на груди, качал
желваками и смотрел в сторону.
- Так зачем же? - повторил Демодок и бросил поковку в горнило, в самый