"Западня (сборник)" - читать интересную книгу автора (Петухов Юрий)

Гневный бог

За три десятилетия до новой эры в Римской империи из официального пантеона богов неожиданно выдвинулся один, далеко не самый приметный и могущественный. Еще да этого римляне отождествили своих абстрактных богов с антропоморфными греческими: Юпитера с Зевсом, Марса с Аресом, Венеру с Афродитой и т. д. Но не для всех нашелся эквивалент на местной почве — Аполлон,[1] бог солнца и света, покровитель поэтов и музыкантов, встал рядом с "коренными римлянами" под своим прежним именем, с каким и прибыл извне. Выдвинуться ему помог не случай и не божественные силы, а вполне реальный, облеченный императорской властью человек — Август Октавиан. При нем Аполлон приобрел значение, какого не имел ни до того, ни после. В 28 г. до н. э. в Риме на Палатике, рядом с императорским дворцом был построен храм Аполлона, один из богатейших в империи. В честь Аполлона были переименованы вековые (Столетние) игры, обычно связывавшиеся с божествами плодородия и земли. И даже был учрежден особый день Аполлона — 23 сентября. По Риму поползли упорные слухи, что Атия, мать Октавиаиа, зачала его от самого бога, проведя ночь в храме Аполлона. Но официально было объявлено лишь одно: Аполлон — покровитель рода Юлиев и, следовательно, самого Августа, усыновленного ранее Юлием Цезарем. В этом и была отгадка — последний из рода Юлиев достиг всех мыслимых вершин и теперь благодарил патрона за оказанное содействие. В данном случае нас не интересует подлинность родословной Августа, как и его личность в целом. Но для того, чтобы проследить бесчисленные трансформации божества, сочетавшего в себе разнообразные и противоречивые функции, и добраться до истоков культа, нам придется спуститься по ступенькам этой родословной в глубь веков.

По "римскому мифу", род Юлиев берет начало от легенадрного Иула-Аскания, сына Энея. Последний хорошо известен как один из защитников Трои. Тит Ливии в своей "Римской истории" знакомит нас со злоключениями Энея, избежавшего жестокой расправы после взятия Трои ахейцами.[2] Эней вместе с войском на двадцати кораблях отправляется в долгий путь. Нет нужды описывать его скитания, они красочно изображены в «Энеиде» Вергилия. Важен сам факт: Эней отбыл из Малой Азии и прибыл в Лаврентскую область Италии. Он был не единственным — из Троады хлынула целая волна переселенцев, примерно в тех же краях оказался Антенор со своими сородичами и многие другие. Тит Ливии, как уроженец Венетии,[3] хорошо знал генеалогические предания венетов-энетов. И эти предания имели вполне реальную основу приход венетов в Северную Италию извне подтверждается археологическими данными.

Эней встречает на италийской земле не только врагов, но и друзей. Таковыми оказались племена венетов и лигуров, вставшие под знамена троянских изгнанников. Вождь венетов Купавон, сын Кикна, приводит Энею свою дружину. К нему мы вернемся несколько позже. Эней, в конце концов, добивается своего, находит общий язык с царем Латином и женится на его дочери Лавинии. Через некоторое время у них рождается сын ИулАсканий. От отца он принимает божественного покровителя, оказывавшего поддержку Энею еще в Трое, и утверждает его на новой родине. Время: XIII век до н. э. Направление распространения культа: Малая Азия (Троада) — Эгеида — Апеннинский полуостров. Так ли это? Вернее, только ли так это происходило в действительности? Ведь по другим источникам культ Аполлона проникает в Рим значительно позже, в конце VI — нач. V веков до н. э. И проникает именно из античной Греции, где он успел оформиться и стать чем-то настолько греческим, что по-иному и не воспринимается. Но есть и совпадение — Аполлон первым приходит на Апеннины, все остальные «греческие» боги идут по его следам.

Вернемся к Трое времен ее осады. И приглядимся к враждующим сторонам. На одной ахейцы, они же аргивяне, они же данайцы — жители Пелопоннеса и островов Средиземноморья. Заодно с ахейцами и Ахилл со своей дружиной. Его мы пока не берем во внимание, т. к. он явный чужак среди осаждающих, и речь о нем пойдет отдельно. На другой — троянцы во главе с Приамом и его сыновьями, а также, по перечислению Гомера, карияне, кавконы, ликийцы, мизы, фригияне, меоняие — все малоазийские племена, рядом с ними фракийцы во главе со своим царем Резом и пеласги с лелегами, древнейшие обитатели Пелопоннеса, вытесненные ахейцами. Противоборствующие стороны этнически разнородны, несмотря на то, что идет не межплеменная вражда, а серьезная, затяжная война за проливы и торговые пути. Причем география расселения защитников Трои значительно шире, чем у их противников ахейцев, а этническая пестрота обороняющихся не затушевалась даже веками, отделившими само событий от описания его в поэме. В памяти многих народов индоевропейской языковой семьи сохранились легенды о выходе их предков из-под Трои. Даже скандинавы размещали свою прародину в Великой Свитьод, которая ассоциировалась у них то со степями Северного Причерноморья, то с Малой Азией. Некоторые современные исследователи размещают в тех краях родину индоевропейцев как таковых. Так это или нет, неизвестно, во всяком случае, «перекресток» был оживленный. И надо думать, что в среде тамошних богов царила не меньшая пестрота. Но с ними следует разобраться подробнее. В сознании Гомера и людей его времени (IX–VIII века до н. э.) жители Олимпа представляют из себя пусть и сварливую, но все же единую семью. И разделяются они лишь в зависимости от симпатий к действующим на земной сцене героям. Но так ли это было в XIII веке до н. э. под Троей? Если приглядеться внимательней — никакой семьи и не было. У каждой стороны свои покровители на небесах. У ахейцев Афина Паллада, Гермес, Гера, Гефест, Посейдон. У троянцев и их союзников — Аполлон, Артемида, Лето, Афродита, Арей, Ксанф. В последней группе все боги негреческого, как принято считать, малоазийского происхождения, в первой таковых большинство. Выходит, не всегда Олимп был един. Больше того, Гомер с высоты в пять веков приписывает ахейцам чуждых богов, о которых они сами могли знать только от соседей-малоазийцев. Да и соплеменники и союзники Приама, скорее всего, не могли бы представить в своем воображении, что когда-нибудь их боги объединятся с богами непримиримых врагов. А сведут их в одну семью значительно позже античные «классические» греки, которые наверняка и не подозревали, что даже в лагере обороняющихся было "сколько народов, столько и богов", или почти столько же. Средневековой нетерпимости в те времена ни в Троаде, ни в остальном мире не было — это было в первую очередь на руку самим богам, гулявшим по тогдашней ойкумене.

Но время было далеко не идиллическое. Достаточно вспомнить, что не только профессиональные воины, но и торговцы-пираты не испытывали ни малейшей жалости к жителям побережья, а те, в свою очередь, предавали смерти каждого высадившегося с моря "без суда и следствия". И Аполлон, сын своего времени, ведет себя соответствующим образом. В «Илиаде» он с самого начала насылает на ахейцев губительную язву, он жесток, порой коварен, во многом не уступает по невоздержанности и мстительности Аресу, богу войны. И Ахилл для Аполлона не только противник, но и личный враг — Аполлон мстит тому за убийство своего сына Кикна (Лебедя). Интересное совпадение, с другим Кикном и его сыном мы познакомились ранее. Возвращаясь к Ахиллу, мы видим, что он герой поэмы, но он "злой герой", он раскалывает единство ахейцев, именно в нем видит автор причину всех бед и неудач. И здесь чувствуется наложение нескольких преданий или легенд, слившихся позже в одно целое. Истоки же нелюбви к Ахиллу, повидимому, другие для ахейцев он ненадежный союзник, чужак, а троянцами предводитель мирмидонян воспринимается (или должен восприниматься) не просто врагом, одним из осаждающих, но и отступником, переметнувшимся в чужой стан. Что мы знаем об Ахилле? Лев Диакон Калойский в своей «Истории», ссылаясь на Флавия Арриана, пишет: "Пелеев сын Ахилл был родом екиф из небольшого города Мирмикиона, стоявшего близ озера Меотиса, и уже после, изгнанный скифами за необузданность, жестокость и высокомерие духа, он поселился в Фессалии. Ясным доказательством этому служат покрой его плаща с пряжкой, привычка сражаться пешим, светло-русые волосы, голубые глаза, безусловная отвага, вспыльчивость и жестокость…" О вспыльчивости гомеровского героя напоминать не приходится, она причина всех распрей в стане осаждающих, упоминает Гомер и "русые кудри Пелида". Лев Диакон называет Ахилла тавроскифом. Еще во времена Овидия (I век до н. э. — I век н. э.) Северное Причерноморье продолжало называться Ахилловой землей, и там особо почитались Аполлон и Артемида. Ничего странного в этом нет, историки и археологи подтверждают, что еще с IV–III тысячелетий до н. э. "цикрумпонтийская зона" отмечена особо активными контактами, многосторонней культурной миграцией, многочисленными переселениями различных масштабов и в различных направлениях.

Но для анатолийцев, жителей Малой Азии той эпохи, Аполлон северянин. Он явно неравнодушен к гипербореям. И эта его любовь к обитателям севера, память о них как о лучшем и справедливейшем народе, по сути дела, конечно же, не память самого Аполлона, а выраженная в аллегорической форме память народа — носителя его культа, или, по крайней мере, представителей этого народа. Но не будем забегать вперед.

Классический образ юного красавца, светоносного бога, мусагета — покровителя изящных искусств настолько прочно вошел в наше сознание, что трудно представить что-нибудь более неотторжимое от Олимпа. Но, как выяснилось, не всегда Аполлон чувствовал себя на Олимпе как дома. Многовековая обкатка образа, олитературивание его бесчисленными поздними мифами, сказаниями и письменными произведениями дали свой результат. И только отделяя один за другим поздние пласты мифотворчества, можно более или менее прояснить первоначальный облик божества. Данные греческого языка не позволяют раскрыть этимологии имени Аполлон. Некоторые исследователи предполагают, что сам образ догреческого, малоазийского, а возможно, и вовсе неиндоевропейского происхождения. Что касается связей с Малой Азией, то они, несомненно, есть, и о них вкратце говорилось выше. Поиски неиндоевропейских корней ни к чему не привели — в мифологиях «близлежащих» народов иных языковых общностей аналогов Аполлону не обнаружено, а искать их в удаленных от Эгеиды областях мира, скажем, в Китае или Америке, просто не имеет смысла. Попытаемся более тщательно проанализировать то, что нам знакомо в древней Европе. Но прежде необходимо совершенно точно определить время и место действия, оговорясь сразу, что в другие эпохи мы перемещаемся только для полноты картины. Итак, XVI–XIII века до н. э. — время расцвета Микенского царства и прочного господства ахейцев в Средиземноморье. Ахейцы пришли с севера в XXI веке до н. э., вытеснив остатки уцелевшего и не ассимилировавшегося автохтонного населения Пелопоннеса пеласгов и хетлолувийцев в Малую Азию. «Уйдут» ахейцы после Трои, нашествия в XII–XI веках, опять-таки с севера, дорийцев и повсеместной экспансии "народов моря". Место действия — "циркумпонтийская зона": Подунавье, Балканы, Северное Причерноморье, Малая Азия, а также Эгеида и Пелопоннес.

Почти тысячелетие ахейцев на Балканском полуострове не было мирным. И что интересно, в памяти "микенских греков" Аполлон предстает не только чуждым богом, но и "великим губителем". И приходит этот «губитель» вовсе не с Востока, из Малой Азии, а с севера. Надо заметить, что направление это вообще характерно для экспансий на полуостров. Античная Греция и ее культура, как таковая, складывались в очень длительной и безжалостной борьбе многих народов. X. Коте считает, что распространение культа Аполлона показывает направление вторжения северных племен в Грецию. Как область происхождения Аполлона он определяет Средний Дунай. Именно оттуда в период позднебронзового века последовало вторжение воинственных северных племен и на Балканы, и в Грецию, и в Малую Азию. X. Коте связывает эти племена с Восточной культурой Курганных погребений и объединяет их на время южной экспансии с племенами сколотов, выступивших из причерноморских степей в XIV веке до н. э.

Все вышесказанное в полной мере согласуется с данными современной науки и накопленным ею материалом. В ранний период своего существования на Балканах и в Средиземноморье Аполлон далек от классического эллинистического типа — для архаического Аполлона характерно наличие растительных функций, близость к пастушеству и земледелию. Одновременно он демон смерти, убийства, освещенных ритуалом человеческих жертвоприношений. Аполлон еще не укладывается в олимпийскую иерархию чинов, он открыто соперничает с самим Зевсом, "коренным греком". Даже в гомеровские времена Аполлон своим появлением на Олимпе все еще внушает ужас богам, т. е. он продолжает восприниматься чужаком и в VIII веке до н. э. Из этого можно сделать вывод, что даже за шесть-семь веков пребывания в этих краях он не стал еще окончательно своим, не влился безболезненно в чужую семью, как это бывает с богами, заимствованными мирным путем.

По греческой мифологии, Аполлон сын Лето (Лато), брат Артемиды. Лето родила его на плавучем острове Астерия (переименованном после этого в Делос и получившем статус «нормального» острова), и при этом ее дочь Артемида, родившаяся непосредственно перед Аполлоном (они близнецы), помогала роженице и принимала роды. При рассмотрении происхождения самой Лето становится ясно, что и она на этой земле гостья. Иногда пытаются вывести Лето непосредственно из Малой Азии, связывая этимологически ее имя с лидийским «Lada» ("жена", "мать"). Но связь эта при более глубоком рассмотрении оказывается вторичной и для Греции, и для Малой Азии. Истоки культа на севере. Академик Б-А.Рыбаков пишет: "Первое, на что следует обратить внимание при ознакомлении с мифами это прочная связь всего цикла лето-артемидо-аполлоновских мифов с севером, с гиперборейцами, жившими где-то на север от Греции". Иной подход и не может дать объективной картины. Сам Аполлон ежегодно на зиму отправляется в северные страны, там он хранит свои стрелы, там живут племена, особо почитающие его и пользующиеся наибольшим покровительством божества. Традиция считать гипербореев несуществующим, мифическим народом канула в прошлое под натиском фактов. Причем они оказались значительно ближе к Средиземноморью, чем это представлялось ранее. Надо сказать, что и гипербореи не забывали своего кумира — ежегодно они отправляют на остров Делос к алтарю Аполлона священные дары, завернутые в пшеничную солому. Б.А.Рыбаков детально проследил путь этих даров и установил те места, откуда они отправлялись, а потому нет необходимости останавливаться на этом моменте, — гипербореями оказались праславяне и частично жившие по соседству балты. Проводя параллель между Лето и Артемидой и славянскими богинями-рожаницами Ладой и Лелей, Б.А.Рыбаков утверждает: "Связь Лето-Лато с северной Ладой не подлежит сомнению". Древний вариант культа двух рожаниц пришел с севера на юг. Архаичность же этого культа уводит нас на многие тысячелетия вглубь времен. Причем следует отметить, что ареал этнографического почитания "матери Ладо", «первобогини», "матери всего сущего" достаточно широк и связан не только со средним Дунаем, а включает в себя все территории праславян и все области их дальнейшего расселения, а также литовско-латышские земли.

Итак, Лето и Артемида искусно вплелись в раскидистое древо греческой мифологии, обросли до неузнаваемости литературной плотью. Но это не помогло им скрыться от исследователей, доказавших, что налицо перенос на юг более ранних культов, оставивших свой след и на малоазийском побережье и в прочих местах. Но кто же все-таки Аполлон? Дадим небольшую информацию к размышлению, сопоставим предварительно кое-что. Вот, к примеру, знаменитый делосский алтарь Аполлона, сделанный из рогов коз, убитых Артемидой, имеет на севере двойника — храм в Радигоще, известный из «Хроники» Титмара Мерзенбургского. В этом храме "опорные столбы заменены рогами различных зверей". Праславянские зольники с крестообразными глиняными рогульками и алтари Аполлона из золы (сподии) с "рогатыми лепешками", а также многие другие соответствия на севере и юге наводят на мысль, что "очевидно, какое-то близкое к Аполлону божество, может быть под иными именами, почиталось другими европейскими народами". А случайны ли связи италийских венетов, энетов, потомков Энея и Иула, с венедами побережья Балтийского моря, снабжавших первых янтарем в отдаленнейшие времена и вплоть до средневековья? И, как считают ученые, культовые "солнечные колесницы" праславян, венедов и проживавших поблизости кельтов не что иное, как аполлонова повозка, на которой он отправлялся в гости к гипербореям… Можно привести множество интересных фактов. Но не будет отвлекаться.

Внешнее обличие Аполлона — «варварское». Он «длиниокудрый», "не стригущий власов" (Гомер, «Илиада», XX, 68, 39). У древних греков, а позже и римлян, один из основных описательных эпитетов для "варваров"-северян — "длинноволосый, не стригущий волос".

Попытки найти аналог Аполлону в стране гипербореев были. И на самом деле, некоторые функции Аполлона и, скажем, Сварога или Даждьбога совпадали. Но совпадения эти носили общий характер, на их основании нельзя было сделать определенных выводов, тем более что и лингвистически имена богов довольно-таки далеки друг от друга. Объективности ради следует сразу заметить, что многочисленные попытки объяснить сходство культов Греции и Центральной и Восточной Европы делались всегда в одном направлении, по которому аполлоновские мифы распространяются из античного мира на север. Сказывался огромный «авторитет» греческой мифологии, греческой культуры в целом. И неизбежно эти попытки заводили исследователей в тупик. Позднее влияние (в VII–III веках до н. э. и позже) аполлоновских мифов на северных соседей несомненно было, исключать его никак нельзя. Но для середины II тысячелетия до н. э. говорить о нем не приходится. Кстати, и в расшифрованных крито-микенских надписях Аполлона нет. Божество, послужившее прообразом Аполлона, пока еще не перекочевало на юг, а если оно и появилось в Средиземноморье, то не успело упрочиться там. И для того, чтобы очередной раз не оказаться перед неразрешимой загадкой, наверное, следует идти по пути распространения культа Ладо-Лето.

Первоначальные, коренные функции Аполлона дают нам интересный ход рассуждений. Аполлон — бог, связанный с небом и солнцем, стрелы его — жаркие лучи, которыми он губит посевы, одновременно он пастух и земледелец, которому приносят в жертву первые ростки различных растений. Так почему бы его не попробовать сравнить на славянской почве с тем, с кем связана идея неба, солнца, небесного владыки, ритуальных костров в день летнего солнцестояния, плодородия, олицетворением которого он является, — со славянским Купалой? Может быть, напрасно мы принимаем его за простую куклу, которую «хоронят» каждый год? Сварог и Даждьбог — божества более позднего периода. Корни Купалы нам пока неясны. Лишь прочность традиций, археологические находки древнейших культовых кострищ, связь с землей и пастушеством позволяют судить о его глубокой архаичности. Вспомним, мать Аполлона — Лето, сестра — Артемида. Но и Купале Лада приходится матерью, ведь она мать-роженица всего сущего, в том числе и богов, а следовательно, Леля его сестра. На окраинах скифских поселений археологами найдены остатки огромных кострищ со следами жертвоприношений и вырезанными из земли фигурами лебедей. Прыжки через костер характерны для купальских праздников, они же отличают обрядность италиков, с которыми мирно прижились энеты Энея (не их ли это занесенные обряды?). Дары гипербореев всегда завернуты в пшеничную солому — из соломы и чучело Купалы. Гипербореи, по Б.А. Рыбакову, земледельцы. У праславян засвидельствовано сжигание двух кукол — мужчины и женщины, вместе с тем в кострищах найдены человеческие кости. Вспомним, что во время июньских таргелий, посвященных Аполлону, "приносились человеческие жертвы: мужчину и женщину, увешав гирляндами, гнали вокруг города, а потом сжигали" (разрядка моя. — Ю.П.). "Возможно, что этнографическая кукла, — пишет Б.А. Рыбаков, — отголосок исторических человеческих жертвоприношений. Об этом свидетельствуют песни, сопровождающие похороны Купалы". Как известно, Аполлон каждый год отправляется на север в колеснице, влекомой лебедями. Это его ритуальные животные, они неразрывно связаны с водой, необходимейшей частью купальских празднеств, где вступают в противодействие огонь и вода. По Евсевию, Аполлон — "бессмертный огонь". Таким огнем у славян назывался ритуальный огонь, добываемый трением специально для культовых празднеств. К тому же Аполлон был рожден посреди воды — по злому умыслу Геры земля не должна была его принять. Интересен мотив лебедей. Теперь самое время вернуться к союзнику Энея, вождю венетов Купавону. Эта фигура также далеко не случайна. Не случайно через его земли поступают на юг дары гипербореев. Вергилий изображает Купавона в шлеме с лебедиными перьями. Его отец Кикн не что иное, как Лебедь, в которого он превращен. Здесь можно вспомнить древнеславянский женский головной убор «кику», глагол «кикать» — кричать по-птичьи, и греческое «кикнос» — лебедь. Но Купавон не просто вождь местного племени. Оказывается, на севере Италии долгое время сохраняется культ божества Купавона, сходный со славянским культом Купалы. Наводит на размышления и близкое к славянскому обозначение воды — «вада». Спутник Аполлона волк, да и сам он носит эпитет «ликийский», т. е. волчий, он выступает как повелитель волков, а то и оборотень, превращающийся в волка. Мы хорошо знаем, что волк-оборотень один из основных персонажей славянской мифологии, доживший в сказках до наших дней. А в вышеупомянутых кострищах часто находили кости, напоминающие собачьи или волчьи. Аполлон покровитель поэтов и музыкантов. По запискам Аристотеля и других авторов известно, что «варвары» слагали свои законы в виде песен", чтобы они не забывались, передавались из поколения в поколение — ведь письменность им была неизвестна. Речь шла не только о «законах», но и о исторических племенных преданиях, обрядовых культовых песнопениях, эпических произведениях. Более поздние из них г былины, читавшиеся нараспев, знакомы и нам. Бог таких «варваров» естественно казался древним грекам покровителем народных певцов, боянов, а затем трансформировался в покровителей поэтов и музыкантов вообще. Сходны и светоносные функции Аполлона и Купалы, определяемые двойственной природой поклонения солнцу. Оба они являются божествами солнца и света, и вместе с тем не олицетворяют небесного светила — для этого есть соответственно: Гелиос и Хоре. Тема солнца полностью пронизывает купальские обряды, вплоть до огненного колеса, котрое спускают под откос в реку. Для Купалы характерны темы целебных трав, скота, угадывания и розыска кладов, змей, "близнечного мифа" (брат и сестра близнецы, Иван-да-Марья и пр.). Аполлон — целитель, пастух, гадатель, змееборец (он убивает чудовищного Пифона), и наконец, он брат-близнец Артемиды. Причем именно позднее проникновение в Средиземноморье устраняет из аполлоно-артемидовского мифа мотив инцеста. Зато они оба, Аполлон и Артемида, «стреловержцы» и «луконосцы», что заставляет вспомнить и про малоазийские племена, соперников ахейцев, и про "варваров)"-северян вообще — в сознании греков (да и на самом деле) они, «варвары», с древнейших времен и до поздних скифов, искусные лучники. Заслуживает внимание обязательное участие и важная роль, как в купальских обрядах, так и аполлоновых торжествах, девушек — гиперборейки специально прибывают на Делос издалека, а на Купалу костер разжигают девушки и ходят потом по полю с факелами в руках (обряд сохранился вплоть до XX века). Кстати, в купальских песнях не только жертвенное чучело, но и сам костер называют «купалой», что говорит о неоднозначности и глубине этого образа. Чучело может называться как угодно, в частности. Морена (от «мара» "смерть"). И если внимательно рассмотреть всю обрядовую сложность купальского празднества, то без всякого сомнения можно сказать, что сравнивать Купалу как такового и соломенную куклу можно только как целое и частное, как божество и приносимую ему жертву.

Вернемся еще раз к Купавону италийских венетов.

Культ поклонения Купавону географически лежит между ареалами поклонения Купале и Аполлону, к тому же это середина и связующая область на пути гиперборейских даров. А если прислушаться к звучанию, то можно заметить, что на слух Купавон нечто среднее между Купалой и Аполлоном, которые сами по себе кажутся не очень-то схожими. Но лишь на первый взгляд между ними нет лингвистического единства. Распространенное «Аполлон» попало в Россию через Францию, а потому приобрело свойственное французскому языку ударение на последнем слоге. В греческом же языке «Аполлон» ('Аполлон) имеет ударение на втором слоге, как и в английском — вспомним: "Союз — Аполло". Сопоставление с английским вариантом звучания слова подтверждает мысль о нетвердости «н» на конце. Тем более что славянское носовое «он», «ан» при развитии языка постепенно пропадало — отсюда Купала-Купало. Но во время переноса имени на греческую почву оно ("он", "ан") было и потому сохранилось в греческом варианте. Зафиксированное лингвистами превращение дифтонгов «оу», «ау» в «у» и другие гласные, постоянный переход «а» в «о» и наоборот позволяют нам приблизительно реконструировать праславянское звучание имени Купала, как Коуполо (н) — Кауполо(н), с носовым «н» (читается примерно так: Кополо-Каполо-Куполо). Удвоение — это свойство сонанты «л» ("л" — "лл"). Утрата первой согласной характерна не только для греческого языка — например, «Италия» первоначально звучало как «Виталия» — Vitalia. В греческом же языке такие утраты типичны, и не только для одной согласной, но и для двух. Характерно и начальное «А», особенно для «занесенных» богов и героев, имеющих негреческое происхождение (Афродита, Арес, Артемида, Афина, Адонис и др.). Особо следует учесть тот факт, что имя нового божества воспринималось на новой почве не по смыслу (например, Гея — "земля"), а как имя собственное, пришедшее уже готовым и не требующим осмысления — поэтому оно и не этимологизируется из греческого языка, поэтому оно и подвержено искажениям. А вот сыновья Аполлона, родившиеся на местной почве, вполне объяснимы: Аристей «наилучший», Кикн — «лебедь» и т. д. Из вышеизложенного становится объяснимой трансформация праславянского "Кополо(н)" — в русский как «Купала»; в древнегреческий, а затем греческий как «Аполлон».

В славянском «Купала» заключен более ранний, индоевропейский корень «кир-» со значением «кипеть», «вскипать», "страстно желать". Этот корень прослеживается и в латинском «cupidb»: «вожделение». Такая этимология соответствует как Купале с его брачными обрядами, так и архаичному Аполлону, далекому от сдержанности и воздержания. Аполлон вечно молод, молод и Купала вместе со своими поклонниками, приходящими на купальские игрища не в качестве зрителей, а участников, оба божества юных. Мотив умирания и воскрешения Купалы, как символа плодородия, воплощен и в олитературенном мифе об Аполлоне, который спускается в Аид (умирает), а затем возвращается обратно (воскресает). Б.А. Рыбаков называет Аполлона "сезонным богом", связывая основу мифа с идеей зимнего перерыва в развитии семян и растений, а затем их расцвета весной.

В том, что Купала не только исторически, но и этимологически старше Аполлона, нет ничего странного. В лингвистике есть версия (не менее обоснованная, чем остальные), по которой славяне, как прямые наследники древних индоевропейцев (прародина славян созпадает с областью формирования индоевропейской общности), сохраняют больше архаических черт, и их отрыв от праязыка не носит такого характера, какой бывает при дальних переселениях, ведущих к изоляции от прародины. Но язык не отделим от народа-носителя, а потому архаичные представления о внешнем мире и архаичные божества в памяти славян сохранились, если можно так выразиться, в более первозданном виде. Пример тому Кополо-Купала.

Так откуда все-таки пришел Аполлон в Грецию — с севера или с востока? Для того, чтобы прояснить этот вопрос необходимо перейти от богов к людям, к народам, пронесшим своих кумиров через пространство и время. Для начала отправимся в Северное Причерноморье середины II тысячелетия до н. э., не забывая о том, что ираноязычных племен в тех краях, по всей видимости, еще не было. Они пришли позже, вслед за другим народом, и потому называли себя по отношению к нему «пара» «младшие». По свидетельству Страбона, оба побережья Черного моря, и Северное и Южное, были тесно связаны между собой напрямую через море еще со времен позднебронзового века. Не были закрыты для контактов и торговли другие пути: морские вдоль побережий и сухопутные в обход моря с обеих сторон западной и восточной. Для Ахилла не составило труда сменить родину на «далекую» Фессалию, основательно прижиться там, а позже возвращаться в свои края. Напомним заодно, что малоазийские венеты жили не только в Троаде, их география довольно-таки широка, скажем, Аятенор со своим войском пришел из Пафлагонии, области, расположенной на южном берегу Черного моря непосредственно напротив Таврии (нынешнего Крыма). Стоит ли удивляться наличию Лады в Малой Азии, если культ коня, свойственный малоазийским венетам, присутствует в более отдаленных местах — у венедов Прибалтики и славян по всему ареалу их расселения.

Неслучайно наш поиск начался с Трои, с Малой Азии. Общность культур протославян и малоазийцев прослеживается еще с энеолита, и позже она не пропадает, не заглушается ни временем, ни контактами с иными этническими группами. Погребение Гектора, описанное в «Илиаде», тризна, погребальный костер и все сопровождающее это действо не могут не привести на память славянские погребальные обряды, сохранявшиеся до Х-XII веков н. э. и имевшие почти трехтысячелетнюю историю, т. е. уходившие в середину II тысячелетия до н. э. Они более, чем похожи, они совпадают до мелочей, как, например, курган Патрокла (товарища Ахилла, тоже "тавроскифа") и черниговский курган Х века н. э. "Черная Могила" или описание погребения русса у Ибн-Фадлана. В Х веке н. э. мы встречаем в войске Святослава под Доростолом то же трупосожжение с жертвами и возлиянием вина. Причем Лев Диакон Калойский, описавший события русско-византийской войны, так и говорит, что приняли они, руссы, эти "эллинские таинства"[4] от товарищей Ахилла.

Мы уже останавливались на присутствии в Северном Причерноморье скелетов. Этноним этот дожил до середины V века до н. э., когда его засвидетельствовал Геродот. Но история сколотов значительно древнее — вспомним про воинственные племена, упоминаемые Х.Коте. И если праславянские племена Подунавья шли на Балканский полуостров с севера, то их сородичи, обитавшие восточнее, продвигались в Малую Азию в том же направлении, с севера на юг, используя все вышеназванные пути или один из них, наиболее удобный. В принадлежности сколотов к праславянам сомневаться не приходится, это убедительно доказал академик Б.А. Рыбаков. Присутствие предков в Северном Причерноморье и Таврии глубоко залегло в народной памяти славян — именно там располагался так называемый «ирий», загробный мир более поздней славянской мифологий, "райская земля", лучше которой ничего на свете нет". А ведь именно в такой форме сохраняется память о прародине у народов, выходящих из последней стадии доклассового общества.

На юг с одной обширной прародины вели два пути, а значит существовало два основных направления проникновения в Средиземноморье славянских народов, а с ними и культов славянских богов. При таком объяснении проблемы — откуда пришли в Грецию чуждые боги, с севера или с востока, из Подунавья или из Малой Азии — становится ясно: с обеих сторон и примерно в одно время — в середине II тысячелетия до н. э. Однако не следует понимать, наверное, этот процесс как великое переселение народов. Значительно большая, основная масса праславянства оставалась на прародине. Но наиболее подвижная, молодая, раннедружинная прослойка устремлялась в оживленные и богатые приморские области. Процесс характерный для всех индоевропейских народов того времени, и исключать из него представителей праславян, одного из крупнейших этнических массивов древней Европы, нет оснований, тем более что и археологические данные позволяют нам судить об этом. Современные исследователи показали, что на долгом, многотысячелетнем пути славянства были и взлеты и падения, и раннегосударственные образования задолго до Киевской Руси. Лингвисты также вычленяют тот период, как историческую эпоху со значительными сдвигами в экономике и социальной структуре племен (выделение воинов и вождей).[5] Славянские термины, связанные со скотоводством, в частности, для той эпохи распространены "от Адриатики до Архангельска".

Итак, по всей видимости, носителями культа божества (Кополо), сохранившего в себе основные черты покровителя пастухов и земледельцев, была племенная молодежь. Отметим сразу, Б.А. Рыбаков считает, "что исходная точка многообразного облика Аполлона связана со скотоводческой пастушеской средой". Молодые воины-пастухи двигались на юг, вовлекая в это движение другие народы, точнее, соответствующую им часть этих народов (возможно, они сами в качестве субстрата были вовлечены в это движение). Правильнее было бы говорить не об едином, одновременном переселении, а о целом ряде малых вторжений на протяжении веков. Вовлеченные в процесс "культурной интеграции" и оседая на новых землях, пришельцы частично ассимилировали местное население, подвергались сами ассимиляции, привнося при этом элементы своей культуры.

Что же двигало переселенцами? И почему они отрывались от своего народа, от "своей земли" и устремлялись в далекие края? У них не было как таковой своей земли, а сама жизнь мыслилась бесконечным, медленным движением. В середине II тысячелетия до н. э. закончилось расселение по Европе кочевых пастушеских племен, в том числе и праславянских. Земли Подунавья, бассейны Одера, Вислы, Днепра, а также Северное Причерноморье были ими прочно заняты, включая и промежуточные территории. Благодаря длительным контактам древних индоевропейцев, еще не успевших резко обособиться друг от друга,[6] земли к югу не были неведомыми краями (вспомним о направлении балканских экспансий), и они всегда представлялись привлекательными. В то же время резкое увеличение численности племени, происходившее на фоне возрастающего материального благополучия как результата оседлости, заставляло отправлять часть молодежи "на новые места жительства". Безусловно, действовал и фактор, определяемый для более поздних времен термином «казачество». Не исключено, что в пограничных районах происходило слияние с иными этническими группами, например, фракийцами или венедами. Последние или сами являлись частью славянского мира или были в значительной мере ославяненными кельтами. Некоторые ученые считают, что уже на самых ранних этапах своего развития праславяне были смешанным народом, чем объясняется в дальнейшем их отличительная черта способность к ассимиляции и ассимилированию.

Единство праславянского населения на огромной территории подтверждается как ареалом распространения археологической культуры "шнуровой керамики" (она же культура "боевых топоров") и культуры "курганных погребений", связанной с культурой тшинецко-комаровской XV–XIII веков до н. э., так и более поздних пшеворской и зарубинецкой. Заслуживает внимание, что, скорее всего, даже на юге между скелетами и праславянами Подунавья ни территориального, ни этнического разрыва не было.[7] В промежутке между ними лежали земли «таинственных» агафирсов. Но настолько ли они таинственны? Попробуем разобраться с ними, как с частным случаем "культурной интеграции". Геродот доносит до нас греческую версию легенды, по которой Геракл, в поисках потерянных им Сясов Гериона, прибывает в скифские земли, где встречается с женщинойзмеей. От нее у Геракла рождаются трое сыновей: Агафирс, Гелон и Скиф. Исходя из легенды, в родстве этой троицы сомневаться не приходится. В этнической принадлежности гелонов и скифов того времени тоже сомнений нет — это праславяне с возможными включениями и иных этносов. Скифы-кочевники, ираноязычные, появятся в здешних местах значительно позднее. Нет сомнений и в сколотской версии легенды: суть прежняя, хотя братья и носят другие имена — племена их родственны. Приглядимся к агафирсам внимательнее. Геродот пишет об общности жен у них, обычае наносить на тело татуировку и красить волосы в синий цвет. Последнее возможно только в том случае, если агафирсы светловолосы. Стоит вспомнить Юлия Цезаря, упоминавшего бриттов, у которых также был обычай краситься в синий цвет. Еще в прошлом веке А.К. Толстой обратил внимание на то, что в Британию заодно с Генгистой и Горсой попал славянский Чернобог. Как мы знаем, боги сами не ходили. Толстой призывал "отказаться от формального понимания истоков русской культуры и мироощущения и обратиться к глубинной истории индоевропейских народов". Но вернемся к агафирсам. По Геродоту, татуировка и ее густота, плотность рисунка на теле, говорили о знатности и социальном положении. В описании русов Ибн-Фадланом, в котором много сходного с геродотовскими заметками по части обычаев, есть такое: "И от края ногтей иного из русов до шеи имеется собрание деревьев, изображений и тому подобного". Речь, конечно же, о татуировках. Где мы можем встретить агафирсов еще? Оказывается, на Делосе, у алтаря Аполлона. "И с шумом алтарь окружают толпы дриопов, критян и раскрашенных агафирсо в", — свидетельствует Вергилий в «Энеиде». Агафирсы не только участвуют в обрядовых празднествах, посвященных "пришельцу с севера", но делают это совместно с нашим старым знакомым, Энеем. Попытки привязать этнически агафирсов к фракийским племенам до сих пор успеха не принесли. К тому же, у фракийцев не было культа, сходного с аполлоновским. Возможно, агафирсы и были чем-то близки этнически фракийцам, возможно и нет.[8] Однако контакты с Фракией безусловно были, достаточно вспомнить фракийского царя Реза с его войском, защищавшим Трою, и то, что многие переселенцы из Малой Азии перебирались в новые места на фракийских кораблях, когда те возвращались на родину. Вместе с тем фракийцы были достаточно хорошо знакомы грекам, чтобы те их не путали с гипербореями и прочими народами. Мы не ставим перед собой задачи вычленения из праславянской массы отдельных субстратов, имевших на определенном этапе свой путь развития. Важно то, что другие этносы в зоне влияния сливались с коренным населением прародины славян, впитывали в себя элементы культуры (закономерно шел и обратный процесс) и в дальнейшем уже являлись распространителями этих элементов наряду с самими праславянами. Прокопий Кесарийский в своей "Войне с готами", например, писал, что анты и славяне были когда-то одним народом и что в древности славян называли спорами ("рассеянными"). Он приводит свою трактовку такого названия. Но вероятнее будет предположить, что "рассеяны они не потому, что живут отдельными поселками" (так же жили и другие народы "рассеянными поселками ли, городами" — одно и то же), а потому, что они рассеяны по земле, по другим странам, что могло происходить в результате постоянного проникновения праславян в другие этносы, разноэтнические образования. Вся трудность розыска представителей праславянства заключается в том, что оно было бесписьменным, а потому не сохранило собственных этнонимов. В историю же народов, обладавших письменностью, праславяне входили, как и другие общности и их части, под различными, часто меняющимися названиями. Вторая главная причина заключается в том, что праславянам было свойственно трупосожжение на протяжении двух с половиной тысячелетий — это существенно затрудняет работу антропологов. И тем не менее, история протославян-праславян-славян с каждым десятилетием развития науки не только отодвигается все дальше в глубь времен, но и расширяется географически.

Таким образом, и этническая цепочка: энеты — венеты праславяне Подунавья — венеды — сколоты, и географическая: Малая Азия — Эгеида — Балканский полуостров — Северная Италия — побережье Балтики — Поднепровье — Северное Причерноморье, замыкаются. В центре замкнутой цепи на огромных пространствах раскинулась, древняя прародина славян с культом Лады-Лели-Кополо, глубоко архаичным по своему характеру.[9]

В восточной, южной и западной пограничных зонах этой области почитаются более «современные» Лето-Артемида-Аполлон. Чем же объясняется разница между божествами и их культами, если они имеют общие корни? По Б.А. Рыбакову — "расщеплением единства, благодаря вовлечению в разные сферы влияния" и, прежде всего, уже упомянутым расслоением самих праславян. Для тех, кто остался на прародине, Кополо по-прежнему мирный бог, отвечающий за плодородие, скот, благосостояние и солнечный свет. Переселенцы же вкладывают в старое божество и новые качества. По Ж. Дюмезилю, всех основных богов индоевропейского пантеона можно разбить на три группы, соответствующие основным их носителям внутри племени: первая — боги магии, культа и закона, вторая — боги насилия и физической силы (войны), третья — боги плодородия, материальных благ и здоровья. На практике, как показали исследования, все обстояло гораздо сложнее. И часто «бог-труженик» превращался по-совместительству и в «бога-воина» — боги теряли свои функции, приобретали новые или же совмещали и те, и другие. Видимо, так случилось и с Кополо — знаменем переселенцев. Для них самих он оставался добрым богом, заботящимся о благосостоянии и здоровье, и одновременно он же как «бог-воин» вел их в походах. Для племен же, подвергшихся экспансии с севера, Кополо был тем самым «губителем», каким запомнился "микенским грекам". Но прошли сотни лет — ив сознании потомков аборигенов и поселенцев действует уже нечто обобщенное: Аполло, который сразу и губитель, и целитель, и свой, и чужак. Память спластовалась, выковала странный, необъяснимый с точки зрения эволюции на местной почве образ. Усиливается этот образ тем, что идет в Эгеиду и с востока, из Малой Азии, где уже успел усвоиться, как освоились там и переселенцы-сколоты-тавроскифы, влившиеся в родственные индоевропейские малоазиатские племена. Отдельные «кополо», пришедшие с территории прародины разными путями, сливаются в Средиземноморье в единого, многофункционального бога, который проходит в течение веков основательную творческую обработку на местной почве, в условиях расцвета мифотворчества и культуры в целом, и становится знакомым нам Аполлоном. Еще до этого он вместе с Энеем прибывает в Северную Италию, где он вовсе не чужак, но и не совсем свой, проходит тысячелетие, он поднимается вверх по ступенькам, и наконец, занимает одно из ведущих мест в пантеоне богов могущественной Римской империи.

У себя на родине Кополо не делает такой блестящей карьеры. Когда-то он был единым и неделимым. Потом его «половину» унесла молодежь племени. На родину доходят слухи о победах племенной молодежи, племенного бога — отсюда и "дары гипсрбореев" — знак почитания кумира, отличившегося в чужих землях, ушедшего с сыновьями, внуками, правнуками… Только и сам кумир становится достаточно чужим — ведь он ушел, а «уход» богов воспринимался вполне реально и конкретно. Прообраз ушедшего, Кополо, каким был на прародине, таким и остался, ему не приписывают далеких побед, потому что он всегда был рядом и продолжал выполнять свои функции. Со временем его будут вытеснять другие, более могущественные боги, и он займет второстепенное место, а еще позже он сольется в понимании людей с ритуальным костром, с самим празднеством и той жертвой, что ему приносили в день летнего солнцестояния, — и превратится в соломенную куклу, сжигаемую на костре.

У читателя может сложиться мнение, что все изложенное является каким-то всплеском фантазии с искусственно притянутыми фактами, что между Купалой и Аполлоном не может быть ничего общего. Но подобная точка зрения и закономерна — она есть результат многолетней односторонней обработки читателя, зрителя, слушателя, не знакомого с трудами выдающихся русских ученых, начиная, пожалуй, от Ломоносова. Разумеется, и в его времена бытовали определенные стереотипы, мешавшие исследователям, ведь сама петровская и послепетровская эпоха, ознаменовавшаяся искусственной германизацией как науки, так и всей жизни, заставляла рассматривать российскую и славянскую историю чужими глазами, порою просто близорукими, а порою и предвзято прищуренными. И тем не менее ученые тех и последующих лет не впадали в догматизм, свойственный ответственным научным работникам 20-80-х годов нашего столетия. Во всяком случае, шли дискуссии, и наблюдатель-читатель мог, как и вся научная общественность, взвесить доводы одной, другой, третьей и т. д. сторон. Обязательного для советской исторической школы противоборства двух и только двух противоположных направлений не было. Да и, наверное, общественности XIX века показалось бы и странным, если бы ей начали усиленно навязывать именно дуалистический антагонизм.

А ложные представления, сидящие в нашем сознании, — ох как сильны! Взгляд со стороны, ставший в 20-80-х годах нашим единственным взглядом, начал прививаться задолго до того. И не без помощи, как это ни покажется нам странным, античных и раннесредневековых историков.

Мы зачастую называем довольно-таки обобщенно жителей многих частей света: африканцами, австралийцами, азиатами и так до бесконечности. Но ведь там проживают самые различные народы, иногда имеющие больше различий между собой, чем общего.

Примерно так же античные авторы делили европейских «варваров» на две категории: германцев и скифов, не выделяя составные части, а если и выделяя, как Геродот, то лишь со слов, по рассказам самих «варваров», а точнее, какой-либо одной части «варваров».

Византийские авторы, как прямые продолжатели своих античных предшественников, повторяли вслед за теми: германцы, скифы… Славян, как непосредственно славян, они воспринимали, когда те контактировали с самими византийцами, и как часть населения, входившего в империю. Но стоило их взгляду преодолеть границы империи и пограничные области — и снова сплошь и рядом появлялись безликие «скифы» и «германцы».

Единственной, пожалуй, попыткой разобраться со славянами извне было сочинение византийского императора Константина VII Багрянородного (Порфирогенета) "Об управлении империей", составленное в 948–952 годах и впервые изданное за годы советской власти в 1989 г. Славянам Константин посвятил небольшую главку, написанную им по рассказам русских торговых людей. Из этого труда явно следует, что для историков Византии и в целом для ее авторов славяне севера оставались загадкой, «скифами». Очень характерно воззрения современников выражает, например, такой византийский автор как Лев Диакон, с «Историей» которого, написанной во второй половине Х века, мы опять-таки сумели познакомиться лишь в 1988 г. благодаря издательству «Наука». По представлению Диакона — древляне являлись германским племенем, то есть были «германцами». Очень типично. И в комментариях не нуждается!

Мы не будем вдаваться в детали того, как складывался "взгляд извне", — это сложнейшая проблема, заслуживающая отдельного исследования. Скажем лишь, что прививался он из века в век. Мы и сами не заметили, как стали называть, например, Российское государство XVI–XVII веков Московией, а его жителей московитами. Почему?! Ведь наши предки того времени не называли себя так. Но мы почему-то позаимствовали обобщенное название у заезжих иностранцев, которые для себя, разумеется, имели право придерживаться каких-то своих названий и определений. Зачем?! Причины были. В какой-то мере и субъективные и объективные. И этот взгляд со стороны, "взгляд извне", оценка глазами как коммивояжеров и наемных ландскнехтов, так и вполне добросовестных западных ученых и путешественников по России восторжествовал. Мы начали смотреть на историю страны с "того берега", забывая о том, что берег может быть и крут, и высок, и хорош, но все же он несколько удален, нужна подзорная труба — но и в нее ведь не все углядишь.

Тяжело избавляться от ложных представлений. Но нам никуда не деться от этого. Идеальным вариантом было бы совмещение всех «взглядов», оценок со всех сторон, в том числе и изнутри. Честно признаемся, нашей да и мировой науке пока еще далеко до идеала.

И раз уж мы коснулись проблемы «скифов», то вернемся к легенде о трех царских братьях — как мы помним, в греческом варианте это были сыновья Геракла. Теперь же на очереди скифский вариант.

О полиэтничности «скифов» мы говорили ранее, ссылаясь на академика Б.А. Рыбакова. И все же горы литературы как научной, так и художественной уверяют читателя, что все скифы были иранского происхождения. Избавиться от подобного заблуждения не так-то просто. Рассмотрим саму легенду. У царя Таргитая было три сына: Липоксай, Арпоксай и младший Колаксай. Сам Таргитай был первочеловеком, рожденным от верховного божества (в передаче Геродота это Зевс, но, разумеется, у «скифов» было свое название божества) и дочери Борисфена-Днепра. Во времена правления сыновей с небес упали на землю золотые предметы: плуг с ярмом, секира и чаша. Двум старшим братьям не удалось овладеть дарами, потому что при попытках приблизиться к ним, братья испытывали жар — словно золото раскалялось и горело. Все взял себе младший брат Колоксай. В результате земли скифов были поделены на три царства. И главное царство — золотое, принадлежало счастливчику Колоксаю. От него пошли все скифские цари.

В русском, и шире, славянском фольклоре излюбленный мотив — это соревнование трех братьев. Выигрывает всегда тоже младший. К числу наиболее популярных сказок принадлежат сказки о трех царствах. Они разные в разных вариантах, в разных местностях. Наиболее часто встречаются такие их определения: "Царство медное, царство серебряное и царство золотое". "Золотое царство" достается всегда младшему.

На схожесть славяно-скифских мотивов внимание обратили очень давно. Но, исходя из бытующего и по сию пору мнения, что скифы-иранцы "бесспорно старше славян", выводы делались однозначные: славяне позаимствовали мотивы и детали сказок у иранского происхождения скифов-кочевников или, в крайнем случае, у потомков иранских скифов — аланов, предков осетин. При этом обращалось внимание на странные факты типа такого: почему вдруг в сказаниях и легендах кочевников, не державших в руках плуга и вовсе не собиравшихся переходить от скотоводства к земледелию" с дебес вдруг падает плуг с ярмом? Исследователи замечали это несоответствие, но старались закрывать на него глаза: мало ли чего, дескать, не бывает! Но представим себе на минуту ситуацию сходного типа: земледельческая среда, скажем, славянская, множество сказаний, преданий и тому подобного, а самое главное предание о первочеловеке, основателе выглядит следующим образом — "и упали на землю младшему сыну золотая пирога и золотая острога…" Вероятно? Не очень! Так же и с кочевниками. Ни одному из кочевых сказителей не пришло бы и в голову одарить соплеменников "небесным плугом", пусть даже и золотым.

Что же касается передачи славянам мотивов иранских сказок, доказательствами мы не обладаем. С одинаковой уверенностью можно пока говорить и о таком процессе, и о процессе обратном, как и о процессе развития схожих псегов, имевших один ствол-корень.

Но не это главное. Упоминавшемуся уже нами Х.Коте удалось установить, что имена братьев: Липо-, Арпо-, Коло- не являются иранскими, но принадлежат древнейшему земледельческому населению, проживавшему в областях Днепра задолго до прихода туда ираноязычных скифов. Лишь завершение, искусственно добавлявшееся к именам, — ксай, то есть «царь», «вождь» — имело возможно скифо-иранское происхождение. Но эта прибавка дела не меняет, так же, как не меняло дела, скажем, приставленное к венценосцам России, Австро-Венгрии, Германии, Франции латинское «император».

От Колоксая пошли все племена сколотов. Само имя практически и не требует для нас перевода — это и «круг», и «колесо», и «солнце». Колоксай — солнечный царь или царь-солнце. Он и рождается при заре, связан с восходом солнца. Заманчиво было бы провести тут параллель с имеющими отношение к солнцу и свету Кополой и Аполлоном. Но, как мы подчеркивали, последние непосредственно солнца не олицетворяют, у них СБОИ функции. А вот в Ипатьевской летописи в записи, датируемой 1114 годом, говорится о "цесаре-солнце, сыне Сварогове, еже есть Даждьбог". Можно вспомнить и "Слово о полку Игореве", там русские князья именуются потомками Даждьбога, то есть прямыми наследниками «царя-солнца».

Продолжим взыскания и присмотримся, где еще мог оставить следы наш герой Кополо-Аполло. И к слову, сразу же отметим, что наивно-простецкая этимология, проникшая во многие справочники, учебники да и околонаучные издания, нас занимать не будет. Ибо еще можно как-то предположить, что у слов «купаться» и «купала» могли быть в пяти-шеститысячелетней глуби общие корни, но выводить «Купалу» из глагола «купаться» и наивно, и глупо. Потому, что стоит только пойти по ложному пути, как мы тут же окружим себя сонмом словечек-выродков, сочиненных нами самими: "купать — Купала, летать — Летала, сочинять — Сочиняла, спать — Спала, воровать — Воровала, таскать — Таскала". И единственным, пожалуй, по отношению к подобным этимологам, жизненным словопорождением будет следующее: "охмурять — Охмуряла"!

Мы же будем исходить не из схожести звучаний, а кз более основательных положений. Где еще можно найти родственников Кополы?

В греческой, римской, славянской мифологиях мы немножко сориентировались. В германо-скандинавской вот так сразу двойника обнаружить не удается — то ли сам образ божества загас, был утрачен при переселениях, то ли он как-то сильно видоизменился и мы не можем его. опознать. В чем причина, трудно сказать. Может, и в том, что большая часть мифологических образов и сюжетов стали известны исследователям не от самих германцев, плохо сохранивших предания, а от окружающих их народов. Гадать не будем. Но и упускать из виду тоже, ведь иногда искомое лежит совсем рядом, и оно вовсе не виновато, что мы бродим вокруг да около с завязанными глазами.

Мифология кельтская? С налету также не разберешься. Но кое-что выявить удается. Вспомним о связи Кополо-Купалы о волком и собакой, о «волчьих» функциях Аполлона. О способностях всевозможных волкодлаковоборотней. Постоянно рядом с божествами юных охотников-скотоводов, при случае исполняющих и воинские обязанности, присутствуют эти волко-собаки. Даже когда скотоводы (еще раз подчеркиваю — не кочевники поздних времен, а именно индоевропейцы и их всевозможные потомки в моменты расселения. — Ю.П.) оседали на земле, превращаясь уже по большей части в земледельцев, этот образ волко-собаки играл в их сознании огромную роль. Охранитель, бесстрашный, яростный воин? Наверное, да. Мы знаем традиционные маски с волчьими мордами и зубами. Не в этом ли и разгадка оборотничества? Не в ритуале ли превращения путем переодевания на какое-то время в волко-собаку? Например, перед боем, перед охотой, чтобы разъярить себя, поднять боевой дух? Во всяком случае, мы знаем, что племенная молодежь охотно сравнивала себя с волками и собаками, пыталась подражать этим хищникам. И в этом была очень схожа на больших пространствах, заселенных как славянами, так и германцами, кельтами, древними греками и прочими.

Вожди и цари не гнушались носить имен "повелителей собак" или "хозяев молодых собак". Подразумевалось, конечно, что «собаки» — это и есть их смелые воины, бесстрашная племенная молодежь. Такие эпитеты носили и короли вандалов, и германо-скандинавские конунги, и… по мнению Х.Коте, тот самый Колоксай, родоначальник сколотов, в чьих землях обнаружены археологами в ритуальных кострищах волчьи и собачьи кости. Он тоже был "повелителем молодых собак", воинов-оборотней.

Мы видим, что все это не случайное совпадение. Не случаен даже такой, казалось бы, простенький факт, что медное, серебряное и золотое царство охраняют собаки, чудовищные псы, — по логике вещей именно так и должно оно быть. Ну, а кто же еще должен охранять золотые дары, полученные «царем-солнцем», как не его верные "молодые собаки", псы-оборотни?!

Наш Кополо, как и его внучек Аполло, одновременно — и псы и повелители псов. А у кельтов мы встречаемся с неким Ку Холином, то есть "псом Холина". Он исполняет при своем хозяине функции именно такого «пса-воина», «пса-охранника». Негусто? Но, пока — то, что есть. Откуда попал в мифологию кельтов этот герой, чье имя в подавляющем большинстве случаев пишется вместе, то есть как бы теряя смысловое значение: Кухолин или Кухулии.

Глубинным и самостоятельным этот герой быть не может, маловероятно. Во-первых, он приходит со стороны, как бы внедряется в мифы кельтов. Во-вторых, чисто кельтского прообраза у него нет, как нет и такого прообраза, вынесенного самими кельтами из времен общеиндоевропейского единства. В чем же дело?

Можно предположить, что теоним проник к кельтам из исходного места в ту пору, пока еще существовало носовое «н». Вспомним, Кополо(н) — Аполло-н. В этот ряд можне было бы поставить и подогнанное кельтами под привычное и понимаемое словосочетание имя Кухолин. Во всяком случае, основа каждого слова, согласные, не так уж и рознятся: к-п-л-ник-х-л-н. Но это может быть пока лишь на уровне нашего предположения, не более.

Тут не столько лингвистика обращает внимание наше на сходство, сколько функциональное тождество. Кухулин — плод инцеста. Знакомый мотив, не правда ли. Он владеет магическими приемами, умеет перевоплощаться. О том, как способно преобразовываться имя, можно судить по его хозяину — Холину-Хулину-Куланну, кузнецу, которому служит «пес». Этот герой этимологически не так далек от наших старых знакомых. Да и на слух, которому, правда, не всегда доверяем, где-то совсем близко вертятся, если не в одном ряду, так неподалеку: Кополо(н) — Купавон — Аполло-н — 0'Куланн — Кухоланн — Кухолин.

"Пес" посещает загробный мир. Это тоже кое-что подсказывает нам. Но мало. Всего этого очень мало для более-менее сносных выводов, все слишком призрачно и абсолютно бездоказательно.

Может быть, есть еще хоть что-то, хоть какой-то признак, который если и не позволит нам провести отождествление, так хотя бы выведет на новый отрезок пути?

У кельтов есть легенды о "стране блаженных" — Аваллоне. Для греков, как мы знаем, Аполлон тоже выходец из страны особого народа, Аполлонии. Память о предках, о прародине? Аваллония кельтов — одно из наиболее архаических воспоминаний-легенд. Ирландское «абал», как и валлийское «афал», означает «яблоко». А сама страна — "яблочный остров", где обитают бессмертные, в основном, почему-то женщины. Может быть, так трансформируются воспоминания о материнском крове, материнской земле. Гадать не будем.

Мы все время скользим рядом с чем-то нужным нам, ко никак не можем уцепиться хотя бы за краешек — все настолько зыбко, что рассыпается в руках. И все же мы видим, тут есть нечто.

Кельты — народ в индоевропейской семье настолько своеобычный и неповторимый, что если к ним и попадало что-то образы, мотивы, теонимы — все менялось до полнейшей неузнаваемости, даже вынесенное из общих глубин родства у них оказывалось настолько трансформировавшимся, что в концов не отыщешь. А все же…

В "Похищении быка из Куальгне" Кухулин описывается основательно. Есть, скажем, такие строки:

Достаточно грозное, гневливое божество. "Похоже на то, что описывает Гомер и приводим мы в эпитете. Грозный бог! Гневный бог!

Описание того, как Кухулин вводит себя в ярость перед сражением с четырьмя войсками Ирландии, впечатляет и превосходит гомеровское — когда Аполлон в гневе бросается на помощь избранникам.

Заметим, что воины-кельты были собирателями престижных трофеев — человеческих голов, черепов, исследователи допускают и распространенное среди них людоедство. Но главное, черепа.

Так повествует сага. Помимо всевозможных прочих украшений Кухулин носит на себе связки черепов. Что поделать, таковы были вкусы.

Совершим небольшой экскурс во времена очень отдаленные. По мнению ряда ученых, еще задолго до отпочкования индоевропейской общности от чего-то более емкого в этническом плане, от какой-то предыдущей общности, существовала ностратическая языковая семья, включавшая в себя индоевропейскую группу или ее эмбрион.

Ностратическая, то есть «наша», включала также семито-хамитскую, уральскую, алтайскую и другие семьи или группы языков — по части терминологии, как и по самой проблеме пока общего и единого мнения достичь не удалось. Иногда эта языковая совокупность называется надсемьей.

Мы не будем вдаваться в тонкости. Нам важно, что реконструировав этот праязык, лингвисты установили: понятие «череп» на нем звучало как "к'ап'А". Не правда ли, кое о чем говорящее звучание?

Имея такой «корешок», мы можем смелее щупать его побеги в индоевропейских языках. Латинский «капут» — "голова, череп". А французское «купель» — "чаша, купель"? Это тот же округлый свод, сферическая полость. Тут же и — вспомним Аполло-Кополо — удвоение сонанты, ведь во французском — «купель» пишется с двумя «л». Ну и, разумеется, «купол» — неважно какой, неба, храма или же, отраженного в жаргонах, «купола-кумпола» — человеческой головы. Мы приближаемся к глубинному значению первослова, основы многих поздних образований. Именно сфера, именно свод, заключающий в себе нечто, — пусть то мозг или мир земной. Здесь сходились представления об едином строении человека и мира.

И по всей видимости, одно из первоначальных значений теонима Кополо — было очень емкое понятие и о небесной сфере, наполненной светом, и о черепной коробке, под которой для каждого человека, включая и сказителей, мечтателей самого далекого прошлого, будто под небесным сводом, заключался целый мир. Звучит несколько идеалистично. Но человек не всегда был материалистом, да и ныне не везде им стал. Для него попрежнему весь мир прежде всего заключается в нем самом, весь удерживается под его «куполом-сводом», ибо при отсутствии такового пропадает и все остальное — пусть только для него, не для всех. Но для него и этого достаточно.

Не вдаваясь в философию, мы можем сказать, что нащупываем постепенно искомое. Надо проверить. Где? Как? На ком? А там, где не ощущалось влияния римлян и древних греков, где маловероятно воздействие кельтов. В Индии! В одном из удаленнейших обиталищ индоевропейцев, забредших туда задолго до возникновения мощной европейской культуры и не менее мощного мифологического древа.

Проверим на древних индийцах, не касаясь их поздних потомков, основательно пообщавшихся с иными народностями. И поможет нам в этом санскрит, один из древнейших языков индоевропейской семьи.

Итак, «череп» — «капаалам». Листаем санскритскорусский словарь далее: «Капала» — "сделанный из черепа"; «капала» "блюдо, чаша, череп"![10]

Мы можем сказать прямо, что, не зная исхода, попали в самую точку: сошлись удаленные друг от друга «чаша» и «череп» — сферическая оболочка!

Капалин, грозное божество завоевателей Кополон, гневный Аполлон, увешанный черепами Кухулин — случайные ли совпадения? Можно было бы сказать — да, всякое бывает. Но вероятность подобных совпадений для периода в шесть-семь тысячелетий на пространствах, больших лишь для человека и несших на себе — если брать период с V тысячелетия до н. э. по I тысячелетие н. э. — всего-навсего несколько миллионов человек, по всей видимости, исключается. Сомневающийся может сходить на Купальский праздник, лучше где-нибудь в Белоруссии, там сохранилось еще кое-что, и увидеть важнейший атрибут — конский череп на палке, украшенный цветами, гирляндами. Как мы уже знаем, прежде жертвоприношения и черепа были человеческими.

А если мы поговорим с антропологами, то они нам однозначно скажут, что такое внимание к черепам у древних не случайно. И свидетельств тому бессчетное множество — об этом говорят груды найденных черепов в самых различных местах. На протяжении десятков тысячелетий, если не сотен, излюбленнейшим кушаньем наших предков были человеческие мозги. Впрочем если вспомнить историю с нашим современником — разжалованным африканским «императором» Бокассой, и ныне они составляют рацион некоторых гурманов. Так было, и кое-где так еще есть. Мы не будем зарываться в самую глубокую древность. Но коснуться этого момента мы были обязаны для понимания процесса — без представления о корнях нам предстояло бы ловить призраков в тумане.

Итак, в основе первообраза грозного Кополо — охотники за черепами, обожествляющие сам череп и его конструкцию, воплощающую в их представлении мир или, попросту говоря, являющуюся для них моделью мироздания и одновременно черепом-чашей.

С этим прообразом мы забрались значительно глубже, чем намеревались. К моменту индоевропейской общности и расселения скотоводов-пастухов он не был таким ужасным, но он, в несколько трансформированном виде, сохранялся, обрастал мифологической плотью, поэтизировался.

Только ли в этом суть образа? Лингвистические исследования показали, что рождавшиеся многие тысячелетия назад сочетания звуков, в основном согласных, то есть всевозможные варианты хрипов, шипов, цоканий, горловых щелчков и прочее, разрастались в процессе развития речи пышными букетами и в свою очередь давали корневые основы для все новых и новых слов, понятий, обозначений. Так, по всей видимости, обстояло дело и с изначальным сочетанием согласных «кп-». Об этимологии индоевропейского корня[11] куп- мы уже говорили, это — "кипеть, страстно желать". Образ Кополо, Аполло, Кухолина и прочих как гневных, кипящих яростью богов нами рассмотрен в достаточной степени. Но подтвердится ли он с помощью санскрита? Откроем словарь: совсем неплохая этимология для гневного бога, покровителя поэтов и сказителей-говорунов, сияющего и сверкающего божества света — этакого древнего «феба». Но, далее: «купана» — "кипящий гневом"; «копа» — "волнение, возбуждение, раздражение, ярость, гнев на кого-то"; «копай» — "вызвать гнев, разгневать, волновать, колебать, потрясать".

Имеются и прочие производные. Но с нас достаточно.

Нет нужды пояснять, почему значения слов, послуживших основой для теснима Кополо — и его вариантов, сохранились лучше в далекой Индии. Тут сыграли роль: 1. Письменность, появившаяся у индоариев значительно раньше, чем у праславян, славян. 2. Время ухода — значения были унесены практически в чистом виде именно с прародины или, в крайнем случае, со второй, промежуточной прародины, не подвергаясь ни в малейшей степени обработкам в тех районах, которые мы признаем очагами цивилизации Европы, то есть, захода в Средиземноморье не было. Это еще раз подтверждает наши догадки.

Правда, непонятно куда подевался образ первичного божества во время переноса-перехода, занявшего, по всей видимости, не менее тысячелетия. В ведической мифологии он или не просматривается или мы, как и в предыдущем случае, ищем его с завязанными глазами. В поздних к 'фологиях индийцев мы искать его не беремся, нас интересуют истоки. Вопрос остается пока открытым и ждет своего разрешения.

Мы же и так получили результаты более, чем внушительные, докопались до глубинного ядра образа, включающего в себя соединение понятий "череп-чаша-свод-вместилище" и "кипение-гнев-ярость-возбуждение". Почему они оказались в одном ядре, в одной отправной точке? Видимо, на каком-то ассоциативном уровне мышления древний человек, предок праиндоевропейцев, знал или ощущал каким-то образом, что эмоции, в том числе столь важные, как гнев, ярость, возбуждение, зарождаются не в груди, не в сердце или еще каком-либо органе, а именно под черепным сводом, в этой самой "чаше-сфере-вместилище". Смелое предположение? Смелое! Но других пока нет.

Вот в какие дебри мы забрались с нашим КополоАполло. Основа для создания образа была, как выясняется, с древнейших времен. А вот когда появился сам образ, мы так и не ответили. Может, он не попал в Индию именно по причине того, что оформился достаточно четко уже после ухода переселенцев со вторичной прародины, то есть только во втором тысячелетии до н. э.? Могло быть и так. Основа образа — это еще не сам образ. Но для нас важно, что к моменту вторжения "северных варваров" на Пелопоннес во втором тысячелетии до н. э. он был уже достаточно зрелым.