"Михаил Рощин. После дуэли (Пьеса о Лермонтове) " - читать интересную книгу автора

Дуэль-то? В "Герое-то нашего времени"? Фатум, фатум! Я верю!..
Уходят в дом.
Соколов. Идут, идут, полон дом, а пусто, не приведи бог!
Войдем и мы за Пушкиным и Голицыным. Это "зало", здесь два окна, двери
па террасу и в комнату Лермонтова; обеденный стол, ломберный, преддиванный
столик и диван, накрытый ковром. Стулья, кресло. На столе известный портрет
трехлетнего Лермонтова в платьице,  - рамка повязана крепом,  - бог весть
как он сюда попал, но нам он нужен.
Зеленый свет из сада, со двора, звуки летнего жаркого дня контрастируют
с сумраком и духотой комнаты, с тяжестью разговора.
В комнате сидят, стоят, ходят кроме вошедших сюда Пушкина и Голицына
следующие лица: Алексей Столыпин-Монго (25 лет) в домашнем сюртуке и черном
распущенном галстуке; Сергей Трубецкой (26 лет) в расстегнутом кавалерийском
армейском мундире,  - несколько месяцев назад он был ранен в горло, и ему
трудно говорить и поворачивать голову; крепко пьяный и злой Р у ф и н
Дорохов в белой рубахе; и юнкер Константин Бенкендорф (22 лет).
На столах бутылки, бокалы, остатки закуски, раскрытые книги,
подсвечники с оплывшими свечами, шахматы. Где валяется сабля, где фуражка.
Почти все курят - Столыпин из предлинного чубука. Голицын, сняв фуражку, уже
сидит в кресле, Пушкин разводит вино водою и глядит на портрет, который
прямо перед ним на столе.
Дорохов (перед диваном). Будто сейчас только здесь сидел, смеялся, я
ему еще говорю: "Больно ты весел, Миша! К чему бы?"... (Навзрыд.) Эх, Миша,
Миша!
Пауза.
Бенкендорф. А мы скакали с ним последний раз, оп на своем Черкесе
далеко вперед ушел, а потом...
Столыпин. Оставьте вы, господа! Ей-богу!..
Пушкин (перед портретом). Просто девочка, дитя. Вот генеральше бы
Мерлинп снести, показать, она все твердит, что на нем врожденное злодейство
отпечатано было...
Трубецкой (мрачно, медленно). Или не притихли сплетни? Я слышу, опять
вальс Авроры на бульваре играют, у Найтаки в ресторации шумят, англичанин
Генри Мильс банк мечет, - жизнь кипит, как нарзан, как ни в чем не бывало.
Столыпин (горько). А что! Что не кипеть! Кому дело!
Всем жарко, а Столыпин как бы в ознобе.
Бенкендорф. "Очарователен кавказский наш Монако! Танцоров, игроков,
бретеров в нем толпы: в нем лихорадят нас вино, игра и драка. И жгут днем
женщины, а по ночам - клопы".
Пауза. Никто не смеется.
Второй жандармский голос (шепотом). Юнкер Бенкендорф. (Успокоительно.)
Нет-с, однофамилец. Вольнодум.
Трубецкой. Проклятый город!
Голицын. У Верзилиных все траур, не принимают.
Пушкин. Врут!
Столыпин. Ну, они-то при чем? (Дрожит.)
Пушкин. Как же! У них ссора-то случилась! Там испугу больше, чем
трауру. Унтилов, следователь, снимал, говорят, с них показания, так Марья
Иванна ответила, что вообще ничего не знает и ссоры не слыхала, а Эмилия
будто бы показывает, что один Лермонтов во всем виноват. Дура подлая!