"Мелани Роун, Дженифер Роберсон. Золотой ключ (том 1) (fb2)" - читать интересную книгу автора (Робертсон Дженнифер, Роун Мелани, Эллиот...)

Глава 5

Сааведра не успела переодеться во что-нибудь поприличнее, не успела даже отдышаться и прийти в себя. Ее сразу же отвели в личные покои Раймона Грихальвы — одного из Вьехос Фратос. И оставили. Одну. Ждать встречи с человеком, которого она прежде видела лишь с почтительного отдаления, с которым ни разу в жизни не говорила. Раймон Грихальва занимался важнейшими делами семьи, ему было не до малолетних девчонок.

Во всяком случае, до сего дня.

В притворных попытках спасти от пожара кречетту на виду у тех, кто прибежал на крики Сарио, Сааведра пожертвовала блузой и штанами и едва не лишилась волос. Она еще легко отделалась: изрядной величины портрет Томаса сгорел почти целиком, и Сааведра рисковала жизнью, сражаясь с пламенем. Вьехос Фратос, конечно, уже видели следы пожара. Видел их и агво Раймон.

Его все нет и нет. Сааведре — растрепанной, чумазой, в лохмотьях — оставалось только ждать, когда на ее голову падет его гнев. Эта задача оказалась чудовищно трудной. Она предугадывала его слова, недовольную мину, а главное — наказание, и желудок сжимался в плотный комок, и она боялась, что больше никогда не сможет есть.

"Должно быть, Сарио это порадует. Мне нечем будет рвать”.

Она находилась в маленькой светлой комнате, солярии, — полуовалы окон в одной из стен пропускали вдоволь солнца. Изготовленные вручную кирпичи сидели на известковом растворе, кельма штукатура ровнехонько затерла швы, а затем покрыла стену тонким слоем глины, ее нежная, солнечная желтизна радовала глаз. У Сааведры отлегло от сердца, душа окрылилась — на нее всегда сильно действовали краски и текстура, позволяли вообразить все что угодно, мысленно взять руками и перенести на бумагу или холст или даже на свежеоштукатуренную стену, — изобразить мир, возникший в голове.

Но сейчас, несмотря на теплый тон штукатурки, этот мир был мрачен. Воображение рисовало лишь самые страшные из возможных кар.

Солярий предназначался для отдыха: вокруг только успокаивающая мягкость линий и тонов. Деревянный стул с высокой спинкой, сиденье обито дорогим велюрро цвета охры; рядом — пуфик для ног агво Раймона, стол с книгами и горшок с летними цветами. Пол устлан превосходными коврами, на стенах — кованые стальные карнизы с дивными гобеленами.

Да, эта комната — для приятного времяпрепровождения, а не для экзекуций, и все-таки уют не позволял разуму отвлечься от тяжких мыслей. Красота способна, не только умиротворять, но и убивать, доказательство тому — уничтожение автопортрета Томаса.

У Сааведры дрожали поджилки.

«Конечно, ему сказали, что я пыталась потушить огонь. Конечно, он подумает, что я нечаянно…»

Но в лице и поступи агво Раймона, входящего в маленький солярий из соседней комнаты, не было и намека на то, что он понимает, какому риску подвергала себя Сааведра. И она вспомнила, что для них, Вьехос Фратос, уничтожить картину — все равно что убить человека.

Она содрогнулась.

«Был бы здесь Сарио…»

Да, будь он рядом, она бы думала лишь о том, как его защитить. А это гораздо легче, чем ломать голову, как бы защититься.

Но его здесь нет. Его куда-то увели, а ей не дали толком прийти в себя и сейчас будут допрашивать… Как она ухитрилась сжечь картину, о существовании которой ей знать не полагалось. Женщин в кречетту не пускали. Несмотря на то, что эта комната носила женское имя.

"Не показывай ему страха. Иначе у него появятся подозрения. Стой на своем: забрела куда-то в потемках, случайно устроила пожар”.

Она подняла голову и посмотрела в глаза человеку, который разглядывал ее.

Агво Раймон носил одежду из черного велюрро и единственное украшение — изящную золотую цепь с кулоном. Взгляд Сааведры прошелся по тонким звеньям и остановился на груди, на Золотом Ключе его семьи. Ее семьи. Чиева до'Орро, маленький, но очень изящный. Впрочем, на ее груди он бы выглядел довольно большим. Кого-кого, а Раймона Грихальву карликом не назовешь. По широким плечам рассыпана пышная грива, он молод, крепок телом, энергичен; природа наделила его не только даром художника, но и редкостным здравомыслием и спокойствием.

И тут вдруг Сааведра поняла, что с этим человеком надо быть прямолинейной — конечно, насколько хватит смелости.

— Простите! — вскричала"" она, падая на колени. — Святыми Именами молю: простите!

На каменном полу лежал ковер, но все равно она больно ударилась коленями. Прижав к груди руки, Сааведра склонила голову. — Матра эй Фильхо, клянусь, я не хотела… Я всего-навсего… Я всего-навсего пришла, потому что.., потому что… — Ей не хватало воздуха. — Потому что это запрещено. Я сознаюсь. — Она не осмелилась поднять глаза, увидеть осуждение на лице Раймона Грихальвы. — Агво, я умоляю вас… Клянусь, я не хотела!

— Сааведра, ты совершила очень дурной поступок, — спокойно произнес он.

— Да… Эйха, да, я знаю. Агво, клянусь, у меня и в мыслях не было портить картину…

— Сааведра, дело не только в картине. Пострадала не она одна. Сааведра плотно сомкнула уста, с которых рвались мольбы. Известно ли ему то же, что ей и Сарио? Знает ли он, как все было на самом деле?

— Дисциплина, — сказал он.

Разум ее затрещал по швам — его распирал сонм страшных догадок. Что он имеет в виду? Чиеву до'Сангва? Нет, конечно же, нет. В этом бы он не признался. Раймон никогда не скажет, что из-за нее погиб человек, — точно так же, как его Пейнтраддо Чиева.

— Дисциплина, — повторил он. — Для нашей семьи ее ослабление подобно смерти. Подобно нерро лингве. — Тон его смягчился. — Встань, Сааведра. Я не Премио Санкто, чтобы выслушивать исповеди и отпускать грехи. Я всего лишь Грихальва.

— А еще — иль агво, — прошептала она.

— Да, имею честь быть им… Сааведра, поднимись. Я хочу, чтобы ты на меня посмотрела.

Она встала дрожа. Увидела его глаза — серые, как у нее самой. Облик был суров не по летам, а глаза — нет. В них было нечто весьма похожее на сочувствие.

— Я тоже был подростком, — сказал он. — И тоже пришел однажды, куда нельзя было приходить. Об этом никто не знал, поэтому я избежал наказания. Но ведь я и не губил картин из-за своей неосторожности.

— Я пыталась ее спасти, — прошептала она. — Пыталась, но было слишком поздно.

— Картины сгорают быстро. Чуть коснется пламя, и все. Отчасти по этой причине мы так осторожны за работой. Тебе еще повезло, что сама не сгорела.

— Уж лучше бы сгорела. — И тут она рискнула:

— Но ведь Томас напишет другую картину, да? То есть немного иначе, не совсем точную копию. Ведь он такой способный художник, разве он не сможет написать заново автопортрет?

Строгость на лице и доброта во взоре, столь необычно выглядевшие рядом, вдруг исчезли. В глазах Раймона появилась озабоченность. Он не мог признаться, что не только картина пропала безвозвратно.

— Действительно, — суховато промолвил он. — Точной копии не будет.

— А Томас уже знает? — поспешила с вопросом Сааведра. — Ему сказали? Эйха, теперь он меня возненавидит. — Она лихорадочно искала подходящий тон, боялась, что агво заподозрит фальшь. — Конечно, возненавидит. И будет прав. Ведь это была превосходная картина.

— Шедевр, — подтвердил Раймон Грихальва. — Чтобы юношу признали Одаренным, он обязательно должен написать превосходный автопортрет.

— Так он уже знает? — допытывалась она, У Раймона окаменело лицо.

— Я полагаю, от него это скрыть невозможно, — ответил он, тщательно подбирая слова. — Но не стоит бояться его гнева. Он не накажет тебя.

— Но ведь он имеет на это право.

— Разумеется, имеет. Но… — Раймон легонько махнул рукой, — это не столь существенно.

— Не столь существенно? — Она была поражена, но разве мог он ожидать иной реакции? Она знала правду о Пейнтраддо Чиеве, но он-то не знал. “Надо притворяться, что я думаю только о Томасе, о том, как он теперь ко мне относится”. — Как же так! Вы сами видели, что я натворила!

— Это верно, — кивнул иль агво. — Я видел, что ты натворила. Думаю, ты и сама это знаешь.

Дабы не сболтнуть лишнего, понадобилось целиком сосредоточиться не на том, что она знает, а на том, что ей полагается знать.

— Вы меня накажете, — глухо сказала она.

— Естественно, — подтвердил он. — Нельзя безнаказанно нарушать компордотту. (Так назывался свод правил безупречного поведения, определенный Вьехос Фратос для семьи Грихальва.) — Что я должна сделать? — У нее пересохло во рту.

— Сааведра, правильнее было бы спросить, чего ты не должна делать.

— Не должна?

— Тебе запрещается в течение года встречаться с Сарио. Это ее потрясло.

— Год?

— Да. Целый год.

— Но ведь… — Такого страшного приговора она никак не ожидала. — Агво, но ведь он мой единственный друг, — слабым голосом призналась она ему в том, в чем не призналась бы никому другому, даже Сарио, хотя наверняка Сарио тоже считал себя ее другом.

— Я знаю. А у Томаса был единственный автопортрет.

Даже в отчаянии Сааведра не упустила возможности спросить:

— Агво, но ведь он напишет новый портрет, да?

— Нет, — ответил он, — не напишет. Конечно, как же иначе? Мертвецы не пишут картин. Но ей была нужна полная ясность.

— Может, не такой же точно, а…

— Нет, Сааведра. Такие картины создают только раз. Лишь поэтому они дороги.

И лишь поэтому в них скрыта магическая сила. Сааведра прикусила верхнюю губу.

— Так мне теперь что, домой? В ссылку?

— Тебе нельзя общаться с Сарио. Конечно, вы будете видеться, в Палассо Грихальва вряд ли можно этого избежать. Но разговаривать друг с другом вам запрещается, как и проводить вместе свободное от уроков время. Между прочим, от меня не укрылось, — добавил Раймон с мимолетной улыбкой, — что ты, Сааведра, очень способна для юной женщины. Ты уже в том возрасте, когда у мальчиков и девочек проявляется талант, и мы, воспитатели обязаны следить за его созреванием и выделять наиболее способных подростков.

Сааведру бросило в жар. Она промолчала.

— Наш маленький Неоссо Иррадо уводит тебя с пути истинного. Или ты думаешь, мы слепы? Сааведра, ты хорошая девочка, но слишком легко поддаешься его влиянию. Из-за него нарушила компордотту, а ведь было бы гораздо правильнее, если б не ты с него, а он с тебя брал пример. Или ты думаешь, мы не догадались, кто привел тебя в кречетту? Не в твоем характере нарушать запреты.

На это ей сказать было нечего, хотя голову распирало от мыслей.

— Плохая компания, — наставительно молвил Раймон Грихальва, — даже талантливых не доводит до добра.

Сааведра больше не думала о себе, о том, что сделала, — только о Сарио.

— Агво, но ведь он вовсе не плохой! Он Одаренный, я это точно знаю.

— Что ж, Сааведра, твоя верность дружбе похвальна.

— Агво Раймон, тут дело не только в дружбе. — Решительный тон удивил ее саму. Должно быть, вера в Сарио столь огромна, что ее невозможно скрыть. — Он лучше всех остальных.

Его лицо стало непроницаемым.

— Почему ты так думаешь?

— Я это чувствую. Просто знаю, и все. Это у меня в сердце. — Она коснулась груди. — Он всегда был не таким, как другие, с самого начала. И все об этом знают. Потому-то и обращаются с ним так плохо, дразнят, смеются над ним, внушают, что он слишком маленький… Потому что и они это чувствуют. Сколько бы ни издевались над ним, понимают, что на самом деле он выше любого из них. Агво, у него есть не только подлинный талант, но еще и душа. — Она смотрела в спокойные очи Раймона Грихальвы, искала в них понимания. — Мы делимся на тех, кто всю жизнь мечтает стать лучшим, и на тех, кому незачем мечтать, а надо лишь сделать это. Получить то, что и так тебе принадлежит. — Сааведра печально вздохнула. — Агво, "ему завидуют. Даже муалимы… Они понимают, кем он может стать.

Раймон поднял руку, призывая ее умолкнуть.

— Действительно, мы умеем отличать детей, обладающих столь дорогим для нас талантом. Но без наказания обойтись невозможно, как и без компордотты. Дар лишь тогда приносит семье ощутимую пользу, когда его обладатель понимает, что злоупотребление им чревато опасными последствиями.

Она кивнула, подумав, что Томас об этих последствиях узнал не понаслышке.

— Ты сама видишь, как мало нас нынче. И мы должны заботиться об оставшихся. Мы не можем позволить запальчивому юнцу расшатывать устои нашей семьи.

Она снова молча кивнула.

— Поэтому тебе, Сааведра, лучше держаться от него подальше. Пусть расцветает твой дар, и меньше заботься о Луса до'Орро твоего приятеля, чем о своей собственной.

Она чуть не вздрогнула. Откуда он знает?

Раймон Грихальва улыбнулся.

— Муалимы очень требовательны, угодить им подчас невозможно, но у них тоже отменное чутье на талант. А ты им не обделена, уж поверь.

— Где ему до таланта Сарио!

— Сарио? Да, пожалуй… Но без дисциплины дар — ничто. Какой от него прок, если он неуправляем?

Они ушли от опасных тем, углубились в философию искусства. Сааведра оживала под одобрительным взором Раймона.

— Агво, но ведь в дикой свободе есть высший смысл. Если у художника душа в оковах, надолго ли он сохранит свой талант?

— Безусловно, твои слова не лишены смысла. Но если поступиться правилами, дисциплиной, потеряно будет все.

— Агво, но разве мы не Грихальва? Разве мы не вольны творить, как никакая иная семья?

— А чем же еще мы занимаемся? — Он улыбнулся. — Сааведра, не пытайся меня перехитрить… Я согласен с тобой, что Сарио талантлив, может быть, даже Одарен, — это выяснится довольно скоро. Но неуправляемый талант — лишь помеха семье на пути к ее целям.

— Он хочет стать Верховным иллюстратором, — выпалила она. — И это не пустая мечта! Он прекрасный художник! Да, Сарио вспыльчив, иногда непослушен, но неужели из-за такого пустяка вы лишите род Грихальва возможности заменить Серрано нашим человеком?

— Иногда?

— Агво, он нервничает. Вам ведь тоже случается нервничать. Вот вы говорите, что однажды в детстве зашли куда не полагалось… Ну, и кто вы теперь? Главный наставник, один из самых прославленных иллюстраторов нашей семьи, и по справедливости на место Верховного иллюстратора после смерти Гуильбарро Серрано надо было назначить вас, а не его сына, этого никчемного маляра…

Он очень долго молчал, а она тем временем заливалась густым румянцем, вспомнив, каким тоном должно разговаривать с этим человеком.

— Ты в самом деле считаешь, что Сарио настолько талантлив?

— Он способен написать все что угодно, я в это верю. И стать кем угодно.

Он задумчиво прикрыл глаза.

— Может быть, ты и права. — Он сжал в ладони Золотой Ключ, висящий на цепочке. — Может быть. Что ж, мы с тобой побеседовали, наказание определено. А теперь ступай. Вымойся, переоденься и посмотри, нет ли ожогов. И заруби себе на носу: я своего решения не отменю. Твоя “ссылка”, как ты это называешь, продлится год, и ни днем меньше.

— Да, агво.

Он поцеловал пальцы, держащие Ключ, и прижал его к груди.

— Да будут вечны Их Святые Имена. Можешь идти, Сааведра.

Она повторила его жест, хоть и не носила ключа. И молча (Раймон уже не потерпел бы возражений) покинула солярий.

«Надо рассказать Сарио…»

Только сейчас она осознала всю суровость, всю изощренность наказания.

— Матра Дольча, — прошептала она, и на глазах выступили слезы. — Если ты можешь ускорить время, умоляю, начни сейчас же!

Раймон Грихальва обернулся на звуки шагов и указал на стул с мягким сиденьем и высокой спинкой. Но вошедший сразу направился к окну. И встал спиной к Раймону.

— Да, — задумчиво произнес он. — Теперь я понимаю. Хорошо, что ты меня позвал.

— Премио Фрато, — кивнул Раймон.

— Пожалуй, в наших планах она может сыграть не менее важную роль, чем мальчик. — Он посмотрел на Раймона. — Думаю, теперь нет никаких сомнений, что это — кровь тза'абов. Наша семья всегда была талантлива, но этот талант — иной. Он — выше. И наш дар, и наша кровь теперь иные.

— Генеалогия предполагала, что кровь тза'абов должна заявить о себе, но до нерро лингвы ничего не было заметно, — сказал Раймон.

Его собеседник отмахнулся.

— Может, так оно и было, но не стоит забывать о том, что нерро лингва внесла уйму неразберихи в наши архивы. Вполне возможно, после чумы перемены просто-напросто нигде не фиксировались. И без того дел было невпроворот.

— Да, конечно. — Раймон погладил цепочку на груди. — Не угодно ли вина, Премио Фрато?

— Пожалуй, чуть позже.

Гость — Первый Брат среди Вьехос Фратос — был в летах, угловат и костляв. Сейчас свет из окна заливал половину его лица.

— Я заглянул в папку девочки. Весьма и весьма незаурядный ребенок. Так ты говоришь, ей тринадцать?

— Двенадцать, Артурро.

— Двенадцать. Ладно, время еще есть, хоть и не так много, чтобы бить баклуши. — Артурро Грихальва улыбнулся. — И язычок у нее бойкий, ничуть не хуже рук, верно? Раймон иронично изогнул губы.

— Умом она ничуть не уступает мальчику. По-своему, конечно. Артурро тяжело вздохнул.

— Наш маленький Неоссо Иррадо… Надо будет заняться его воспитанием. Томасу упорно не везло, взять хотя бы этот случай с Пейнтраддо Чиевой. Но Сарио способен доставить нам куда больше хлопот, чем Томас. Он Одаренный — тут девочка совершенно права, — но в его годы нельзя обладать таким неутолимым честолюбием. Сарио не просто мальчик, в нем очень много взрослого; этим-то он и опасен.

— Интересно, — заметил Раймон, — почему самым талантливым всегда недостает самодисциплины?

— Раймон! Кто бы говорил! — Поймав себя на резком тоне, Артурро дружелюбно улыбнулся. — Мне начинает казаться, что это — плата, одно из неотъемлемых свойств Дара… Мальчики, послушно соблюдающие компордотту, проявляют в лучшем случае обычные способности. Они ничего не подвергают сомнению, никому не бросают вызов, не стремятся любой ценой раскрыть свой талант.

— И Дар?

Лицо Премио Фрато посуровело.

— Да, Раймон. Вот почему этот мальчуган способен навлечь на нас беду. Дар и самоконтроль — не пара. Чтобы развить талант, надо спускать его с цепи — пусть резвится на воле, пусть набивает шишки, пусть растет. Но при этом надо добиваться, чтобы он возвращался.

— Как вернулся я, — с иронией сказал Раймон. Улыбка Артурро стала ласковой.

— Эйха, ты вернулся — и за это получил награду.

— А как быть с Сарио?

Пожилой собеседник коснулся своего Ключа.

— Раймон, за ним надо следить. Очень пристально. Надо видеть не только голод в его взоре, не только его удивительный Свет, но и опасность. Наша ставка слишком высока. Мы столько трудились, спасая семью, и теперь наконец у нас есть Дар… — В голосе Артурро звучала озабоченность. — Возрождение семьи — процесс крайне медленный, и мы не вправе его подстегивать. Мы не можем допустить, чтобы до'Веррада заподозрили истинную природу Дара.

— Все равно уже ходят слухи, — тихо произнес Раймон. — Серрано подозревают.

— И пусть. Они.., жалкие маляры. — Улыбка на лице Артурро явствовала, что язвительные слова Сааведры пришлись ему по нраву. — Мы под защитой до'Веррада, а это не такой уж пустяк. Пока семья герцога ничего не знает о Даре, мы можем жить спокойно.

— Сарагоса Серрано все время держит герцога за ухо.

— А его сестра Гитанна держит герцога даже не за ухо, а… — Фраза была дерзка, однако Артурро явно не собирался раскаиваться. Он любил называть вещи своими именами. — Но Бальтран до'Веррада ценит ее вовсе не за ум, хотя в уме ей, пожалуй, не откажешь. А Сарагоса — дурак, безмозглый моронно, ему бы только размалевывать холст в ядовитые цвета. Нет, этот убогий халтурщик нам не опасен. Сказать по правде, гораздо больше я опасаюсь нашего мальчика.

— Но ведь он — Грихальва, — прошептал Раймон.

— Увы, мы и впредь должны действовать, как сейчас. Мы ведь не те, что в былые годы. — Золотой Ключ, свисающий с ворота Артурро, исчез в старческой руке. — За Сарио нужен глаз да глаз. Эйха, он ведь чудо-ребенок, верно? И хотя нам необходим его голод, чтобы оживить Дар, мы будем наблюдать за ним постоянно.

— “Семя нашей гибели — в наших же чреслах”, — процитировал Раймон.

Премио Фрато печально вздохнул.

— И в нашем чудесном Даре. Что ж, пусть все идет, как идет. Мы, Грихальва, созданы не для того, чтобы править. Да и будь у нас такое предназначение, столь малым числом мы бы не сумели взять власть над Тайра-Вирте. Да еще эта “тза'абская порча” — так называет екклезия наше проклятие, быстротечность нашей жизни, слабость нашего семени. Нет, мы никогда не поставим себе цель захватить Тайра-Вирте и править. А вот просвещать, украшать, созидать.., и, конечно, вести нашу родину к процветанию — это несомненно. Но очень неспешно. Исподволь. Мудро.

— Да будет на то'воля Матры эй Фильхо!

— Воистину. — Артурро коснулся губ и сердца. — Я верю, они нас не оставят, тем более что до цели уже рукой подать.