"Мелани Роун, Дженифер Роберсон. Золотой ключ (том 1) (fb2)" - читать интересную книгу автора (Робертсон Дженнифер, Роун Мелани, Эллиот...)

Глава 29

Небрежным взмахом руки Алехандро отпустил молодого человека, который вызвался его проводить. Грихальва пора усвоить, что в их огромном Палассо герцог по крайней мере не заблудится по пути к комнатам Сааведры. Он бегом поднялся по лестнице, на верхней площадке Отворил дверь, прошел через гостиную в ателибрро. Сарио Грихальва стоял у растворенного настежь окна и смотрел на внутренний двор.

Верховный иллюстратор оглянулся, как только Алехандро подошел к мольберту с незаконченной картиной. Решимость герцога сменилась замешательством и благоговением.

— Матра Дольча! Такого я не ожидал!

— В самом деле? — Красивое, выразительное лицо Грихальвы было бледным, губы собраны в трубочку, словно он намеревался плюнуть. — А я совсем недоволен. Начну заново.

— Заново? Зачем? Она же великолепна!

— Убогая мазня. — Грихальва подошел к мольберту, небрежно накинул ткань на картину. — Начну сначала. Алехандро был напрочь сбит с толку.

— Постой, но если мне нравится…

— Ваша светлость, я всю жизнь учился живописи, не правда ли? Граццо, позвольте мне признать, что это далеко не лучшая из моих работ. Я бы никогда не осмелился судить о том, как вы правите герцогством.

И тут Алехандро вспомнил, зачем пришел. И оживился.

— Я как раз об этом и хотел тебя попросить, — произнес он скороговоркой. — Ты не против?

Грихальву этот вопрос застиг врасплох. Впервые Алехандро видел его в такой растерянности.

— Вы хотите, чтобы я.., стал вашим советником?

— Согласен?

На лице Грихальвы за краткий миг сменилось столько выражений, что герцог не успевал их распознавать. Последнее выражение задержалось подольше. Мрачное высокомерие.

— Ваша светлость, это они вас подговорили? Испугались за вас и Тайра-Вирте?

— Ты о ком? Кто меня подговорил?

— Конселос. Скорее всего, марчало до'Нахерра, Серрано, консело до'Саенса… — Темные глаза были бездонны. — Да, ваша светлость? Они сговорились и роют мне яму, хотят выставить на посмешище…

У Алехандро вырвался смешок.

— Ошибаешься. Это у тебя есть шанс выставить их на посмешище.

Побледнев, Грихальва резко отвернулся к окну и застыл, одеревенел — спина прямая, голова высоко поднята, мышцы судорожно напряжены. Он изо всех сил пытался скрыть рвущиеся наружу эмоции.

«Что-то здесь не так. — подумал герцог. — Я от него ждал совсем другого…»

Алехандро тяжело вздохнул, подошел к столу, ногой подтянул к себе стул, уселся верхом, руки положил на обтянутую велюрро и обитую медными гвоздями спинку, а на руки опустил подбородок. И сказал, старательно выбирая слова и сдерживая волнение:

— Я на тебя рассчитываю. Грихальва напрягся еще сильнее.

— Ты мне поможешь. — На сей раз Алехандро ощутил в себе решимость под стать той, что звучала в голосе. — Я намерен позаботиться о том, чтобы конселос не смогли разрушить мои планы. Я намерен позаботиться о том, чтобы Сааведра Грихальва не расставалась со мной, пока мы не захотим расстаться. — Он разглядывал складки изгвазданной рубашки, которая висела на плечах Грихальвы как на вешалке. — Мне предстоит женитьба на пракансийской принцессе, но я буду любить Сааведру и заботиться о ней. И о ее семье.

Грихальва наконец ожил. Мгновенно повернулся — точь-в-точь как солдат с мечом в руке, ожидавший нападения сзади. Глаза его сверкали, губы кривились. Алехандро встревожился.

— Вы будете заботиться о нас?

— Так я сказал.

— То есть добьетесь, чтобы никто в Тайра-Вирте не причинил нам зла?

Легкая тревога сменилась недоумением. Герцог нахмурился.

— У вас, есть охранная грамота, — Что в ней проку, ваша светлость? — Улыбка Грихальвы была неприятной, хотя почтительности в голосе не стало меньше. — Вы же знаете, что Премиа Санкта настраивает против нас екклезию. В любой момент к ней может присоединиться Премио Санкто.

Алехандро раздраженно отмахнулся.

— Это уже в прошлом. Я распорядился, чтобы вас оставили в покое.

— Вы очень великодушны и благородны, ваша светлость. — Придворный этикет, не более того. — Но вы же понимаете, что в покое нас не оставят. Сейчас двое из нашего рода занимают важнейшие места при дворе, но в вашем окружении немало влиятельных лиц, которые спят и видят, как бы стереть нас с лица земли. Дай им волю, и они нас изведут под корень.

Пришел черед Алехандро выпрямлять спину, вскидывать голову и напрягать все мышцы, сдерживая возмущение.

— Этому не бывать.

— Ваша светлость… — Красивое лицо с прямым как меч тза'абским носом омрачилось озабоченностью. — Ваша светлость, среди ваших советников немало очень умных, предприимчивых и упрямых людей. Запреты их не остановят.

— Так помоги мне, Грихальва! Я не заинтересован в том, чтобы твою семью извели под корень, не хочу расставаться с Сааведрой. Найди способ это предотвратить, скажи, что сделать, чтобы Эдоард до'Нахерра, Риввас Серрано, Эстеван до'Саенса и иже с ними не причинили нам зла. — Он подумал немного и добавил:

— Впрочем, Серрано и до'Саенса уже не столь влиятельны, чтобы всерьез их опасаться. Марчало — да, способен навредить, но, по-моему, он предпочитает подождать лет двадцать, пока ты не умрешь. Ведь он — стратег, прекрасно понимает, что измор зачастую выгоднее приступа. — Вздохнув, он принялся грызть обломанный ноготь большого пальца. — Но я не могу обещать, что он не передумает.

— Вы — герцог. — Грихальва с вызовом смотрел на собеседника, провоцируя его. — Ваше слово — закон. Алехандро оставил ноготь в покое.

— Мое слово — это всего лишь слово молодого, неопытного и, сказать по правде, испуганного герцога, для которого предпочтительнее, чтобы его отец был жив и сидел на троне. И конселос это видят. И берут это в расчет. — Алехандро опустил голову на руки; зубы врезались в нижнюю губу. Голос его зазвучал глуше. — Я герцог, а ты Верховный иллюстратор. Мы необходимы друг другу, но мало кто это понимает. — Он посмотрел на Сарио. — А потому я тебя прошу лишь об одном: помоги защитить твою семью. И мою Сааведру.

Грихальва вновь, отвернулся к окну. Он заслонял почти весь свет, и герцогу не удалось разглядеть ничего, кроме его силуэта.

— Алехандро, в любой ситуации можно что-нибудь придумать. Герцог не обратил внимания на фамильярность.

— Эн верро? Грихальва кивнул.

— Если каждая наложница будет из моей семьи…

— Каждая? Ты имеешь в виду всегда?

Помимо воли Верховный иллюстратор заговорил отрывисто и быстро:

— Я имею в виду соглашение. Между родом Грихальва и родом до'Веррада. Чтобы только Палассо Грихальва поставлял герцогам фавориток. И чтобы одна из них была в ранге придворного — та, которой он предложит Марриа до'Фантоме. — Грихальва стремительно обернулся и далее сопровождал слова энергичными жестами. — Ваша светлость, нет необходимости связывать мужчину с одной-единственной женщиной. И вы, и ваш наследник, и его наследник вправе заводить столько подруг, сколько пожелаете, но при каждом герцоге лишь одна из них, Грихальва, будет занимать официальную должность фаворитки. — Он воздел руки с узкими, изящными ладонями. — Одна супруга, признанная екклезией, и одна фаворитка, прошедшая ритуал Марриа до'Фантоме.

— При таком варианте я получаю Сааведру, — согласился Алехандро. — А что получаешь ты?

— Ничего, — ответил Грихальва. — До'нада, ничего, кроме утешительной мысли, что моя семья будет жить спокойно.

— И тебе этого достаточно? Грихальва негромко рассмеялся.

— Я стал Верховным иллюстратором. Ни о чем другом я отродясь не мечтал… Но долг перед семьей… — Он на миг приумолк. — И, конечно, перед герцогом. Несчастный Верро и все Верховные иллюстраторы из рода Грихальва верой и правдой служили герцогам Тайра-Вирте.

Алехандро поразмыслил над этими словами. Очень ясно представил, что скажет советникам и как они отреагируют. И в нем проснулся азарт.

— Подожмут хвосты. — Он ухмыльнулся. — Эйха, еще как подожмут.

— И, надеюсь, поймут, кто в доме хозяин. — Грихальва поцеловал кончики пальцев, прижал их к груди. — Вы — не ваш отец, да благословит Матра его имя. И пора им это признать.

Алехандро встал.

— Решено! — Он рассмеялся; мир вокруг снова был светлым, красочным, многообещающим. — Берись за кисть, Верховный иллюстратор. Оформи мой указ. Увековечь на полотне. Я сейчас уезжаю в Каса-Варру, а когда вернусь, все придворные, и даже Серрано, узнают, что я намерен предложить Сааведре Грихальве Марриа до'Фантоме.

Лицо Сарио Грихальвы приобрело странное выражение.

— Это гораздо больше, чем было у Гитанны Серрано, — задумчиво сказал он.

— И у Премиа Санкты? — Алехандро рассмеялся. — Мы с тобой пускаемся в дальнее плавание, Грихальва. Нас ждут бури и рифы. — Он придвинул стул к столу. — Мне пора. Сделай, как я сказал, и моя поддержка тебе обеспечена. Всегда и во всем. До конца твоих дней.

— Двадцать лет? Или двадцать пять? — Невесело улыбаясь, Грихальва повел плечом. — Эйха, разве это важно? Даже за такой короткий срок можно сделать немало.

— Начинай безотлагательно, — велел Алехандро. Командовать было легко — помогала уверенность в своей правоте. Он твердым шагом вышел из комнаты.

Граццо Матра, коридоры-были безлюдны. В такие прекрасные дни, как этот, семья большей частью выбиралась на свежий воздух; одни расставляли мольберты и этюдники среди колонн внутреннего двора, другие с альбомами для эскизов отправлялись в сады. Детей уводили за городскую окраину, учили тонкостям пейзажистики; когда-то Раймон и сам бывал на таких уроках — и эсту-до, и муалимом.

Внешнее кольцо коридоров изобиловало высокими стрельчатыми окнами и днем освещалось прекрасно, а здесь, в недрах Палассо Грихальва, разросшегося вопреки хирению рода, господствовали сумрак и тени.

И такой же сумрак, такие же тени царили в душе Раймона. Злость угасла, горечь осела, боль притупилась. Что сделано, то сделано. Что сказано, то сказано.

Он шел медленной и твердой стариковской поступью. Год за два, полжизни за жизнь — если ты Грихальва, мужчина, Одаренный. Но даже годы — не самое страшное, даже костная лихорадка.., если ты Грихальва, мужчина, Одаренный.

"Номмо Матра эй Фильхо. Номмо Чиева до'Орро”.

По коридорам внутреннего кольца, сквозь сумрак и тени — в мир света, признания, уважения. В мир, сулящий спасение.

Он задержался у двери. Повернул ключ в замке, поднял щеколду.

Галиерра Вьехос Фратос. Со стен как живые глядят предки и современники. Братья, дяди, племянники.

Но среди них нет отцов и сыновей. Таким, как Раймон, в роскоши отцовства отказано.

Пейнтраддо Чиевы. — Все. Кроме одной.

Среди них — копия. Одна из нескольких. Как умно. Как предусмотрительно. Впервые в жизни Раймон искренне позавидовал Сарио, ведь ему хватило смелости проникнуть в свою сущность и увидеть не только путь к достижению главной цели, но и неизбежные последствия.

Сарио — умница. Сарио — гений.

Сарио Грихальва заглянул себе в душу и увидел свет — такой яркий, что способен ослепить, такой жаркий, что способен испепелить. И он ослепил. Испепелил.

"И, наверное, не только меня, — думал Раймон, — но и всех, кто был ему нужен, а потом стал для него опасен”.

Он подошел к своему автопортрету, пригляделся. Как молод он был в пятнадцать лет… Лицо свежее, без единой морщинки, во взоре надежда, бодрость и вера в себя.

Вера в то, что он может стать Верховным иллюстратором.

"Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро”.

Он не стал Верховным иллюстратором. Зато он его создал.

Он выжал из легких весь воздух. Вот если бы с такой же легкостью выжать из сердца всю горечь и боль!

— Эйха, — сказал он, — какая разница? Просто иначе они это сделают сами, как было с Томасом… Может, и с Сарио надо было так поступить…

Он снял со стены Пейнтраддо Чиеву, коснулся изувеченной ладонью своего молодого лица, рельефного слоя красящих и связующих веществ, лака. Рецепт взят из Фолио.., из Кита'аба. Да, это он. Одаренный, иллюстратор, Вьехо Фрато.

Тот, кем он был до Сарио.

Раймон Грихальва согрел в кулаке Золотой Ключ. Потом сорвал его с шеи, размахнулся и пронзил Чиевой до'Орро лак, краску, холст. И сердце.

Сарио стоял перед незаконченной картиной, столь восхитившей герцога. Нельзя сказать, что похвала герцога не доставила удовольствия художнику; вместе с тем она вызвала пренебрежительную, угрюмую ухмылку. Но Алехандро уже не мог ее увидеть.

— Нет, — процедил сквозь зубы Сарио. — Впредь я этого не допущу. Никто не вправе судить мои картины, кроме меня. Потому что никто не знает, сколько я отрываю от себя и вкладываю в них.

В эту картину он вложил мало. Не было самого главного, о чем просил Алехандро, — любви, сердца и души. Были ревность, обида, злость. И это проявилось. По крайней мере Сарио это видел.

— Верховный иллюстратор?

Тонкий голос. Женский. Он обернулся и махнул кистью руки — позволил войти.

Диега. Женщина из рода Грихальва, но и только. Мечтает наплодить детей от бездарного мужчины, иной доли не чает.

Она прижимала к груди глиняный кувшинчик; крышка была залита воском.

— Ставь. — Он указал на стол. — А еще?

Диега поставила горшок и, пятясь, покачала головой. Она боялась Сарио, и он об этом знал. Эйха, его это вполне устраивало: не проболтается. В обмен на помощь и молчание ей был обещан миниатюрный портрет мужчины, которого она прочила себе в мужья. Не просто картинка: пока она будет в целости и сохранности, мужчина не охладеет к Диеге. Задача не такая уж сложная для того, кто постиг тза'абскую лингву оскурру; разумеется, никаких секретов Сарио этой женщине не раскрыл. “Видно, она и сама не понимает, о чем просит, — решил он. — Если потом захочет расстаться с мужем, ничего не выйдет, пока кто-нибудь из них не умрет”.

— Нет? — спросил он строго. — Ты убираешь ее комнаты, стираешь простыни, — неужели такую ерунду не смогла раздобыть? Диега снова замотала головой.

— Верховный иллюстратор, у нее давно не было месячных.

— Давно не было… — У него перехватило дух, несколько секунд он хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. А потом так стиснул зубы, что они хрустнули и заныли.

Конечно. Ребенок. От Алехандро.

Почему он даже мысли не допускал, что это может случиться? Он не думал, не пытался вообразить, чем они занимаются в постели, — во-первых, имел силы об этом не думать, а во-вторых, был поглощен работой. К тому же Алехандро и Сааведра люди скрытные — огнем своей страсти не делились ни с кем. Только друг с другом.

«Ребенок от Алехандро. Рос под ее сердцем, пока я писал портрет. Даже сейчас он там…»

Он спохватился: Диега еще здесь, ждет, боится. С трудом изобразил улыбку.

— Эйха, делать нечего. Разве что порадоваться, эн верро? У нее родится малыш, побочный сын самого герцога. — Подумав, он добавил:

— Или дочь. Не надо забывать, женщины тоже бывают полезны. Ты из их числа, а? — Он одарил Диегу улыбкой, от которой у нее мороз пошел по коже. — Эйха, можешь идти. И не волнуйся, получишь ты своего… Доминго?

— Алонсо.

— Ну да, конечно. Алонсо. Прости. Через десять дней приходи ко мне в Палассо Веррада, все будет готово. Она расстроилась.

— Десять деней? Целых десять?

— Что, неужели трудно подождать? Она промолчала. Слишком боялась его.

— Ладно, пять, — сжалился он. — Но ни днем меньше, у меня работы прорва.

Она кивнула и вопросительно посмотрела на него — можно ли уйти? Он нетерпеливо махнул рукой.

Когда Диега ушла, он поймал себя на том, что дрожит. Лишь мгновение Сарио недоумевал: он же принял страшную правду, примирился с ней, — но тут боль нахлынула с новой силой, пронзила его до самых глубин души. Удар был сокрушительный; Сарио повалился на колени, вдавил кулаки в живот и клонился, клонился, клонился вперед, пока голова не коснулась пола.

Он качался взад и вперед, скулил и плакал как ребенок. Хотел исторгнуть из себя пищу, вино, горе, страх, боль, слезы, освободиться от всей этой мерзости, от всей этой тяжести, от мучительной мысли, что она потеряна навсегда.

Она поняла это раньше него. И сразу смирилась. Сразу утешилась в объятиях Алехандро до'Веррады.

Для него не было и не могло быть кары страшнее, чем эта. Единственная женщина, достойная его, единственная женщина с таким же, как у него, Светом, хладнокровно, с легкостью отвергла свой Дар. Отвергла Сарио.

Пресвятая Матерь! Разве он ставил непременным условием, чтобы она с ним спала? Искусство заменяло ему плотские утехи; при необходимости, при желании он звал какую-нибудь женщину, и она приходила. К тому же недавно он открыл, что постельные битвы — лишь напрасная трата семени, силы, жизни.

Эйха, дело вовсе не в этом. Дело в том, что он теперь один как перст в окружении врагов. Она его бросила в час, когда он более всего в ней нуждался. Теперь в ее жизни другой мужчина, а в утробе — чужое семя. Плодородное семя, пустившее корень.

А семя Сарио никогда не пустит корень. Сарио никогда не даст ей то, ради чего можно пожертвовать Даром.

Он, чтобы спасти свой Дар, преступил все законы, нарушил все клятвы. Если бы он этого не сделал, его бы давно раздавили. Ведь он был один против всех, один-одинешенек, и только Сааведра всегда была рядом, всегда заступалась за него, с готовностью жертвовала собой ради его Дара.

Она погасила его Свет. Ослепила его внутреннее око.

Она даже способна сжечь его настоящую Пейнтраддо Чиеву. Точно так же, как когда-то сожгла портрет Томаса.

Подобно Вьехос Фратос, она губила его Дар. Выхолащивала неустанно и методично. Похитила гордость — ведь он достиг наивысшей цели, а она дала понять, что это ее заслуга, а не его. Считала позором совершенную им подмену Пейнтраддо, благодаря чему он обезоружил тех, кто был властен над его руками и глазами. Обвинила в отступничестве от веры, в сумасшествии. Лишила его своей беззаветной верности, готовности жертвовать собой ради него. Зачала ребенка от другого мужчины. А он не способен никого зачать. Он не в силах передать свой Дар никому.

Но почему свет клином сошелся на проклятом деторождении? У Грихальва другое предназначение! Судьба наделила их Даром, о котором известно лишь то, что он существует и что он бесценен. Бесплодие — благо, ибо связано с ним неразрывно. Но в бескрайнем холодном мире, где вынужден жить Сарио, в глазах бесчисленных герцогов, советников, иностранных вельмож и королей он не человек, а всего лишь мальчишка, умеющий рисовать красивые картинки. Мальчишка, в чьих чреслах нет плодородного семени. Мальчишка, который никогда не станет мужчиной.

Они это считали важным. А потому это не могло не быть важным для Сарио.

Он выпрямил спину и устремил невидящий взор на недописанный портрет. Алехандро приказал вложить в него любовь, сердце и душу. Эйха, быть посему.

Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро.

Он встал, спустил рукава рубашки и стал укладывать инструменты. Для того, что он задумал, лучше всего подойдет его собственное ателиерро.