"Михаил Ромм. Размышления: советский и зарубежный кинематограф" - читать интересную книгу автора

повествование совсем по-другому. Жизнь течет. Правда, течет она немножко
странновато. Нет кофе. (Очевидно, и Южная Америка, и Цейлон, и Аравия - все
это уже не существует, догадывается зритель.) Перестали доставлять на дом
молоко. (Может быть, бензина нет? Или продавцы побросали работу?) Где-то уже
начали вырабатывать пилюли для легкого И приятного самоубийства. (Очевидно,
они скоро понадобятся в огромном количестве, но пока лейтенант старается
достать их на всякий случай. Достать трудно. Почти невозможно. Спрос
большой.)
Люди живут, кормят детей, ходят в гости. Никто не говорит о войне, о
надвигающейся лучевой болезни. Эти слова стараются не произносить. Вместо
слов "гибель, смерть" говорят: "это"... Когда "это" придет... До "этого"
осталось четыре месяца... Но о чем бы ни зашел простейший разговор, он
неизбежно упирается в "это".
В аристократическом клубе лакей подает одному из заправил рюмку
портвейна. Отличный портвейн.
- Сколько у нас бутылок этого портвейна? - спрашивает джентльмен.
- Четыреста, сэр.
- Четыреста?! Винная комиссия сошла с ума! Мы не успеем выпить
четыреста бутылок за четыре месяца!
И именно нелепость гнева клубного заправилы, который сокрушается, что
вино не будет до конца распито, хотя через четыре месяца и вино, и деньги, и
клуб, и все его члены полетят к черту, - именно эта нелогичность более всего
убедительна.
Подводная лодка отправляется в разведывательный рейс: посмотреть, не
осталось ли в мире хоть что-нибудь живое. Она всплывает в гавани
Сан-Франциско. Командир первым подходит к перископу, с треском откидывает
ручки - и перед нами проходят панорамы абсолютно мертвого, беззвучного
города. Никаких следов разрушений, но и ничего живого. Пустота.
Командир с треском складывает ручки перископа. Их откидывает старший
офицер, глядит в визир. Снова напряженное ожидание - и снова сухой треск
сложенных ручек. Подходит третий. Четвертый. Пятый. Шестой. Седьмой...
Однообразный металлический треск сложенных ручек - и ни слова. Это убеждает
в том, что мир мертв, сильнее, чем могли бы убедить десятки кадров
грандиозных разрушений, чем целые горы трупов. Кстати, в картине о гибели
мира нет ни одного мертвеца!
Сбежал с подводной лодки матрос, житель Сан-Франциско. Наутро его
находят: он сидит в утлой лодчонке и ловит рыбу, босой и счастливый. Из
воды, рядом с лодкой, вырастают чудовищные рога перископа.
- Как вы себя чувствуете? - спрашивает откуда-то из глубины залива
металлический голос командира, и тусклые глаза перископа поворачиваются к
матросу.
- Отлично, сэр.
- Вы что-нибудь ели на берегу?
- Съел порошок и выпил морской воды, сэр!
(Короткое молчание: матрос пил радиоактивную воду, - значит, он не
только обречен, но его уже нельзя взять обратно в лодку: он заразит других.)
- Не нужна ли вам помощь? (Имеется в виду яд для самоубийства.)
- В городе двести аптек, сэр...
Здесь нет аффектации, это точно, и это - кинематограф, которому веришь.
Один из лучших кусков картины - эпизод автогонок. Это уже после