"Владислав Романов. Замок с превращениями (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

Надо было видеть лицо Блудовой. Она терпеть не могла Чугунова и он ее
тоже, поэтому выше трояка он никогда не имел, да и, впрочем, в большем не
нуждался, ибо папаша уже зарезервировал ему место в нархозе.
Наконец, третье событие заключалось в том, что после физики Флора
подошла к Маше и сказала: "Слушай, зайдем после уроков ко мне?.. Такие
записи клевые братан достал, полный Обвал Петрович!.. Слушай, а ты классно
похудела! Сколько ты уже в бассейн ходишь?.. Месяц?!
Через час они уже сидели у Флоры на тахте и болтали, забыв про
записи.
- Кофе у тебя есть?
- А как же!
- Ты какой: растворимый или тебе сделать по-турецки?
- Лучше по-турецки, - попросила Маша.
Они болтали о таких интимных вещах, что, услышь их разговор родители
или, не дай бог, учителя, они бы пришли в неописуемый ужас: "Девочки,
с е м и к л а с с н и ц ы, а говорят о таких непозволительных вещах!" Но
они без пяти минут восьмиклассницы, а значит, вполне взрослые. И кто
вообще устанавливает эти границы: вот ребенок, а вот взрослый? Есть
взрослые, которые еще хуже детей, а есть дети умнее взрослых.
"Ляли-баляли, мули-булюли", как любит говорить Яша Голяков, старый мудрый
поэт, когда видит Флору Галимзянову. Пергаментное лицо его, обожженное
иерусалимским солнцем, источает всю сладость жизни, круглится и тает, как
янтарная смола, но кофейные глаза его голубеют, едва завидев Машу.
Ляли-баляли, мули-булюли!.. Нет большего счастья в жизни, чем смотреть на
зеленые буйные побеги, ибо когда слишком молод и всего в избытке, то
тяготишься этим избытком, не понимая, что скоро-скоро он испарится, как
кусок сухого льда в майский полдень.
Маша, заболтавшись, позабыла обо всем на свете, даже о своем
необыкновенном тайном путешествии и, когда Флора позвала ее выглянуть в
окно и показала на одинокого Алика Лаврова, болтающего ногами на высокой
скамейке у доминошного столика, она вдруг рассмеялась, да так
заразительно, что через секунду они с Флоркой уже катались, хохоча, по
полу, разбудили Минерву, которая с перепугу опрокинула ночной столик с
телевизором, телефоном, котом и будильником. Ухнул взрыв, зазвенели
телефон и будильник, а Грымзина, уже двадцать лет ждавшая пожара,
высунулась из окна и завопила: "Горим!" Слесарь Баратынский, не успев
протрезветь, схватил ведро, наполнил его водой и побежал наверх к
Грымзиной, выбил у нее дверь и окатил ее с порога холодной водой.
Венера Галимзянова, ворвавшись в квартиру, закричала: "Выбрасывайте
вещи!", и все, в том числе и Алик Лавров, давно жаждавший подвига во имя
Флоры, побежали к ней, помогая выбрасывать в окно все, что попадало под
руку. Но когда он начал метать хрусталь, Венеру хватил удар. Приехали три
пожарные машины и две "скорых" - для Венеры и Грымзиной. Сбежался народ, а
Шляпников, растянув меха аккордеона, запел: "Прощайте, товарищи, все по
местам! Последний парад наступает..." Баяниста, в свою очередь, поколотили
пожарники, подумав, что шутка с пожаром придумана им.
Так началась эта последняя школьная неделя, смешно и грустно: кто-то
хохотал, а кто-то плакал, и один Азарий Федорович Крюков даже не выглянул
во двор, предчувствуя во всей этой суматохе что-то недоброе.