"Андрей Владимирович Романов. Военный дневник " - читать интересную книгу автора

видеть, куда ты едешь?" Я ему сказал. Он спросил: "А ты рад ехать на войну?"
Потом спросил, по-видимому, не желая, чтобы другие поняли: "Comment vont les
affaires?" {Как идут дела? (франц.)} На мой благоприятный ответ он сказал:
"Dieu merci" {Слава Богу (франц.)}. Тут же стояла сестра. Он попросил дать
ему поесть. На столике в блюдечке стояло мороженое, но совсем растаявшее.
Сестра хотела принести свежее, но он попросил именно это растаявшее
мороженое. Когда сестра дала ему попробовать, он сказал: "Это невкусно", и
сестра принесла свежее мороженое. "Вот это вкусно"; но, покушав очень
немного, сказал: "Довольно", взял платок, обтер себе рот и грустно на меня
посмотрел. Затем он откинулся назад, и уставил свой взор в потолок, и
глубоко вздохнул. Стоявший рядом доктор быстро схватил его руку, чтоб узнать
пульс. Олег как будто очнулся и спросил: "Как пульс?" "Хороший", - был ответ
доктора. "Сестрица, сестрица, - позвал Олег, - скандал! - И, обращаясь ко
мне: - Je te demande pardon, mais je crois que je vais vomir" {Прошу
прощения, но я думаю, что меня сейчас вырвет. (франц.)}. Видя, что я стесняю
его, я вышел на минуту и скоро вернулся.
Проф[ессор] Оппель сидел у него и утешал: "Мы скоро его поправим, мы
теперь молодцом". Олег улыбался. Мне пора было ехать. Простился с ним. "Que
Dieu te garde {Пусть Бог тебя хранит. (франц.)}, спасибо, что заехал ко мне.
Всего хорошего". Пожелав ему скорее поправиться, я вышел. В соседней комнате
я нашел ген[ерала] Ермолинского. Мы оба молча посмотрели друг на друга. Не
жилец Олег. Как ни утешали нас доктора, но достаточно было на него
посмотреть - ни кровинки в лице. Цвет восковой белизны. Несмотря на страшную
рану, никаких страданий. Темпер[атура] 36,8, пульс 160. Проф[ессор] Цейге
говорил, [что] лучше бы он страдал. Ему впрыснули накануне морфий, но это
оказалось излишним. Он не только не чувствовал боли, но и не сознавал
серьезности своего положения. В его улыбке, разговоре было столько простоты,
что казалось, он не хотел признать, что умирает за отечество. Свой поступок
как будто он считал в этой огромной войне столь незначительным фактом, что
не стоит об этом и говорить. Он даже ни разу не говорил о Георгиевском
кресте[19], который только утром получил от Государя. Он умирал героем,
скромным и в скромности великим.
Через два дня я лишь узнал о его кончине в этот самый день в 8 ч. 10 м.
вечера, то есть он скончался через шесть часов после того, что я его видел.
К 5 ч. ждали его отца и матерь. Они, как я потом узнал, застали его еще в
живых, и он скончался у них на руках {См. "Дневник" за 1915 г., запись от 10
октября.}.
В 3 ч. дня я выехал из Вильны на ст[анцию] Лида, куда прибыл в 5 ч. 45
м. и через 10 минут выехал на Барановичи. В Лиде я расстался с Кубе, который
поехал на Волковыск снять лошадей и мотор. В 9 ч. 30 м. вечера приехал в
Барановичи. Кн[язь] Ливен[20] меня встретил на вокзале и отвез на моторе к
Кириллу в вагон " 11. Около часу я сидел у него, затем пошли к Николаше. Он
долго расспрашивал про Олега. Пил у него чай и около 12 ч. ночи вернулся к
Кириллу, где пил [за] его здоровье по случаю завтрашнего его дня рождения.
После этого мы вместе поехали на станцию. В 1 1/2 [ч.] он уехал в Двинск на
встречу к Диску[21], а я в 7 утра уехал на Белосток.
Возвращаюсь к посещению Верх[овного] глав[нокомандующего]. Поезд, в
котором жил Кирилл, стоял в лесу. Так как я прибыл поздно вечером в
Барановичи, было совершенно темно и ориентироваться не было никакой
возможности. Проводил меня до поезда Николаши кн[язь] Ливен. Мы шли по