"Екатерина Вторая. Мемуары " - читать интересную книгу автора

оно заключало. К несчастью, я его сожгла в том же году, во время несчастной
истории графа Бестужева, со всеми другими моими бумагами, боясь сохранить у
себя в комнате хоть единую. Граф Гюлленборг возвратил мне через несколько
дней мое сочинение; не знаю, снял ли он с него копию. Он сопроводил его
дюжиной страниц рассуждений, сделанных обо мне, посредством которых старался
укрепить во мне как возвышенность и твердость духа, так и другие качества
сердца и ума. Я читала и перечитывала несколько раз его сочинение, я им
прониклась и намеревалась серьезно следовать его советам. Я обещала это
себе, а раз я себе обещала, не помню случая, чтобы это не исполнила. Потом я
возвратила графу Гюлленборгу его сочинение, как он меня об этом просил, и,
признаюсь, оно очень послужило к образованию и укреплению склада моего ума и
моей души.
В начале февраля императрица вернулась с великим князем из Хотилова.
Как только нам сказали, что она приехала, мы отправились к ней навстречу и
увидели ее в большой зале, почти впотьмах, между четырьмя и пятью часами
вечера; несмотря на это, я чуть не испугалась при виде великого князя,
который очень вырос, но лицом был неузнаваем: все черты его лица огрубели,
лицо еще все было распухшее, и несомненно было видно, что он останется с
очень заметными следами оспы. Так как ему остригли волосы, на нем был
огромный парик, который еще больше его уродовал. Он подошел ко мне и
спросил, с трудом ли я его узнала. Я пробормотала ему свое приветствие по
случаю выздоровления, но в самом деле он стал ужасен.
9 февраля минуло ровно год с моего приезда к русскому двору. 10 февраля
1745 г. императрица праздновала день рождения великого князя, ему пошел
семнадцатый год. Она обедала одна со мной на троне; великий князь не
появлялся в публике ни в этот день, ни еще долго спустя; не спешили
показывать его в том виде, в какой привела его оспа.
Императрица меня очень ласкала за этим обедом. Она мне сказала, что
русские письма, которые я ей писала в Хотилово, доставили ей большое
удовольствие (по правде сказать, они были сочинены Ададуровым, но я их
собственноручно переписала) и что она знает, как я стараюсь изучить местный
язык. Она стала говорить со мною по-русски и пожелала, чтобы я отвечала ей
на этом языке, что я и сделала, и тогда ей угодно было похвалить мое хорошее
произношение. Потом она дала мне понять, что я похорошела с моей московской
болезни; словом, во время всего обеда она только тем и была занята, что
оказывала мне знаки своей доброты и расположения.
Я вернулась домой очень довольная этим обедом и очень счастливая, и все
меня поздравляли. Императрица велела снести к ней мой портрет, начатый
художником Караваком[xl], и оставила его у себя в комнате; это тот самый,
который скульптор Фальконет[xli] увез с собою во Францию; я была на нем
совсем живая.
Чтобы ходить к обедне или к императрице, мне с матерью приходилось
проходить через покои великого князя, который жил рядом с моим помещением;
вследствие этого мы часто его видели. Он приходил также по вечерам на
несколько минут ко мне, но безо всякой охоты; наоборот, всегда был рад найти
какой-нибудь предлог, чтобы отделаться от этого и остаться у себя, среди
своих обычных ребяческих забав, о которых я уже говорила. Через несколько
времени после приезда императрицы и великого князя в Петербург у матери
случилось большое огорчение, которого она не могла скрыть. Вот в чем дело.
Принц Август, брат матери, написал ей в Киев, чтобы выразить ей свое желание