"Александр Ромаданов. Плоть, прах и ветер" - читать интересную книгу автора

могу подобрать слов, чтобы объяснить.
- Стихи - это как любовь, - наконец, произношу я после
долгого молчания.
- Значит, ты меня не любишь? - спрашивает она,
нахмурившись, но не серьезно, а игриво.
- Я люблю тебя как сестру, - притворно вздыхаю я.
- Тогда сочини... - она оглядывается по сторонам, - вон
про ту бабочку!
Я смотрю на красивого и большого, причудливо порхающего
махаона, и вижу вокруг него мерцающие черные точки. Я
присматриваюсь к необычной ауре - это кусочки от
разлетевшегося кокона, в котором он превратился из прикованной
к земле мерзкой волосатой гусеницы в красочное радующее глаз
существо, непринужденно летящее по небу. Знала ли личинка, что
ей предстоит переселиться из двухмерного мира в трехмерный?
Конечно, не знала, но что-то ведь ее заставило сплести для себя
кокон... Какое-то предчувствие у нее все же должно было быть!
Я приоткрываю рот, и слова сами выходят из меня, как из
чревовещателя:
Может ли кокон прочесть откровение на крыльях
порхающей бабочки?
Веда завороженно молчит, потом неожиданно спрашивает:
- А почему кокон, а не гусеница? У кокона глаз нет, он
прочесть не сможет, даже если захочет.
Терпеть не могу объяснять стихи.
- Ну... - неохотя отзываюсь я, - имеется в виду не сам
кокон, а то, что в коконе. То есть, может ли личинка, к тому же
спящая, прочесть через стенки кокона откровение, начертанное на
крыльях бабочки?
- Тогда да, - вздыхает Веда.
Очарование разрушено. К тому же, пора возвращаться: мне
надо быть в столовой к началу полдника.
Это мое стихотворение - единственное запомненное мной,
потому что оно было последним. Когда оно разошлось по Интернату
и дошло до учителей, меня вызвал к себе Главный воспитатель. С
виду он был добродушным сморчком лет трехсот (во времена его
молодости средство для бессмертия уже изобрели, но старость
предотвращать еще не научились), однако отличался въедливостью
и педантизмом.
- Поясните, Стип, что вы имеете в виду этим вашим белым
стихотворением? - спросил он, задумчиво покусывая маленький
розовый ластик на конце карандаша.
Я смутился: никогда до этого взрослые не интересовались
моими стихами. Взяв себя в руки, я рассказал ему примерно то же
самое, что и Веде.
- Любопытно, - сказал он и надолго погрузился в
размышления.
Наконец, через несколько мучительно долгих минут он вынул
изо рта кончик карандаша, резко встал, одернул идеально
подогнанный под фигуру черный мундир и официальным тоном