"Сергей Рокотов. Кто последний за смертью?" - читать интересную книгу автора

площадной руганью. Его отношения с ни в чем не повинной Клавой стали вообще
невыносимыми. Он встречал ее с явной враждебностью. Входя в квартиру, Клава
видела старика в драном халате с "Беломориной" в пальцах, шаркающего
спадающими пальцами по пар кетному полу и бубнящему под нос: "У, пролетары
окаянные, до чего довели страну. Давить вас всех надо, как клопов..." При
этих словах он чуть ли не тыкал своим длинным пальцем несчастной Клаве в
лоб. - "Вы что, с ума сошли, Владимир Владимирович?" - возмущалась Клава. -
"Что вы ко мне цепляетесь?" - "Это вы ко мне прицепились! Как банный лист
прицепились!" - орал старик. - "Кто расстрелял моего Кирилла? Не твой ли
батюшка?" "Моего батюшку раскулачили в тридцатые", заплакала Клава. - "А мы
по миру пошли, семеро детей, только я, старшая, и выжила, да Федька на
войне погиб, остальные с голоду померли. А вы говорите..." - "Ладно,
извини", - успокаивался старик. - "С левой ноги встал. Давай чайку попьем".
Но на следующий день упреки возобновлялись.
Почему-то вспомнилось Нине Владимировне, как она предложила отцу
сделать в квартире ремонт. Квартира очень запущенна, рваные обои,
облупившаяся краска, замасленный паркет. Хотелось как-то облагообразить быт
больного человека. Реакция же отца была просто бешеной. "Подохну - делайте
хоть сто ремонтов! Хоть бульдозером здесь проезжайте! А мне это не нужно!"
Однажды Нина Владимировна увидела странную сцену. Она вошла в комнату
и обнаружила отца, стоявшего на четвереньках возле своего неподъемного
дивана и вцепившегося своими старческими пальцами в этот диван, словно он
хотел сдвинуть его с места. Он весь напрягся, тяжело дышал, хрипел. Пап,
что с тобой? Ты что?! - испугалась Нина. Отец вздрогнул и поднялся на ноги.
Таблетка вот завалилась.... - он какими-то мутными глазами поглядел на нее
и добавил со вздохом: - Устал я, однако, от жизни, дочка...
В ноябре 1968 года старик позвонил дочери и попросил ее срочно
приехать к нему. Как раз в это время ему стало гораздо лучше, он пролежал
месяц в больнице, потом поехал отдыхать в санаторий "Узкое" и вернулся
домой посвежевшим. Даже стал принимать у себя аспирантов и коллег. Стал
следить за собой, перестал говорить гадости Клаве. А у Нины Владимировны в
то время как раз заболел Кирюша, ему было тогда четыре годика. Она сказала,
что никак не сможет приехать. Мне нужно немедленно с тобой поговорить, -
настаивал Остерман. - Нина, это очень важно. Пап, у Кирюши тридцать девять
и пять! Ты понимаешь! Владик на работе, у него сегодня операция. Я никак не
могу приехать. Ты можешь об этом сильно пожалеть, злобно заявил старик и
бросил трубку.
Температура у Кирюши держалась несколь ко дней. Нина Владимировна не
знала, что и делать. Использовала любые средства, но он горел, как в огне.
Простуда обернулась воспалением легких, она уже хотела госпитализировать
его, но неожиданно температура стала падать, и он начал поправляться.
Только тогда она позвонила отцу. Подошла Клава. Клава, это я. Позови папу.
Плох он, Нина. Не встает уже второй день. А чего же ты не звонишь? Он
не велел. Злой такой. Не звони ей, говорит. Ладно. Я сейчас приеду. Отца
Нина застала в плачевном состоянии. Он полу-спал, полу-бредил. Ты кто
такая? - спросил он дочь. Я Нина, твоя дочь. Врешь. Нина тут уже была. И я
все ей рассказал. Она все знает, и я могу помирать спокойно. Мой тайник в
надежных руках. Какой тайник?! О чем ты говоришь? Я знаю, о чем. Вы идите,
идите отсюда, вы от меня ничего не получите, пролетары окаянные. Только моя
дочь получит все, только моя дочь, понятно вам, гегемоны? Да это я, Нина! -