"Виктор Робсман. Персидские новеллы и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

не у себя дома, где есть вода, деревья, тень... Что хорошего нашли мы в этой
пустыне с ее усыпляющим зноем, где все живое сожжено солнцем! Пустыне не
видно было конца. Ноги увязали в песке, точно в горячей золе, пылающие волны
зноя обжигали лицо, и не было другого желания, как только припасть к воде. -
Далеко ли еще идти нам? - спрашивали мы робко, не зная, куда они ведут
нас. - Потерпите немного, уже скоро селение... - ободряли нас изнемогавшие
конвоиры, бросая раскаленные винтовки в песок. - Вот видите песчаные наносы,
а за ними - вода, а за водой - горы, а у этих гор лежит селение Башгиран...
Но сколько мы ни шли, нигде не было видно ни песчаных наносов,
перемещавшихся быстрее нас, ни воды, исчезавшей, как только мы приближались
к ней, ни призрачных гор, ни селения Башгиран, которым бредили изнуренные
солдаты. - Где-то здесь, уже совсем близко, лежит селение Башгиран... -
повторяли они, как во сне. - Пустыня не бесконечна; все, что имеет начало,
имеет и конец... - Еще только один мейдан (расстояние не более двухсот
метров), еще один переход... - повторяли они высохшими губами, все чаще
отставая от нас и, бросая свои винтовки, валились в песок. Мы подбирали
брошенные ими винтовки, несли их на себе и строго прикрикивали на своих
конвоиров, когда они отказывались идти. - Бегите! - кричали мы на них, как
возница на завязшую в грязи лошадь. - Разве вы не видите отсюда твердую
землю, деревья, воду, а за нею, сразу - селение Башгиран? Бегите! Нельзя
терять времени! И они, послушно, как дети, бежали навстречу этому обману.
Так шли мы и падали, и снова шли, подгоняя друг друга, как погонщики своих
верблюдов. Но скоро пески стали мельчать, потускнела песчаная поверхность
пустыни, ноги не вязли уже в песке, а легко упирались в красную окаменелую
почву, похожую на суглинок, и мы увидели голый куст саксаула, без листьев,
но живой. - Башгиран! Башгиран!.. - закричали солдаты, как кричат хаджжи -
паломники, увидев святую землю Мекки. Они присаживаются на корточки, очищают
песком руки до локтей и ноги до лодыжек, как этого требует обряд, и
становятся на молитву; их лица вытягиваются, как у пустынников, изнуренных
долгим постом, но они спокойны теперь - они снова на твердой земле! - и все
тревоги оставляют их. Разве не говорили они: все, что имеет начало, имеет и
конец. И вот, мы в казарме. Замухрышка-писарь со слабой грудью равнодушно
заносит нас в инвентарный список и хитрым глазом приценивается к добыче, -
из всего надо уметь извлекать прибыль! Конвоиры, выпив воду из всех глиняных
кувшинов, расставленных по углам, оставляют нас. Они идут в чайхану курить
опиум. Они будут рассказывать там о своей храбрости. Солнце стояло еще
высоко и лучи его проникали во все укромные уголки этого безлюдного
пограничного городка, раскрывали все его тайны, обнажали его стыдливую
неприглядность. Молчаливые горы, погруженные в вечный сон, надменно
возвышались над этим, прикорнувшим у их ног, солнечным селением. Все
дремлет. На горячей улице появляется дремлющий осел с дремлющим на нем
всадником; он так стар, точно несет на себе всю многовековую историю своей
страны. Но на нем отразилось уже и наше время; сморщенное лицо старика,
гладко выбритое, по требованию полиции, кажется неприлично голым, а модная
шапка с козырьком делает его смешным. И опять - ни души. Иногда в полдень, в
самый зной, появляется на улице полицейский урядник в голубом мундире,
расшитом золотым галуном. Медный "Лев и Солнце" сверкает на его пробковом
шлеме, словно червонное золото. В тени шлема скрываются спокойные,
невозмутимые глаза и бесстрастное лицо. Мелкий расчет блуждает, однако, на
его бесстрастном лице, как вдохновение. Какие чары влекут его в эту