"Виктор Робсман. Царство тьмы (Рассказы и очерки бывшего корреспондента "Известий") [H]" - читать интересную книгу автора

становилось труднее, и мы не скоро пришли к монастырским воротам,
придавленным темнотой.
- Чего надо? Ночь ведь... - ответил сторож на наш стук.
Мы назвали себя и просили пропустить нас к матушке Марии.
- Знаю... - ответил сторож добрея, и снял засов.
- Охальников теперь много развелось, - говорил старик, заправляя
ручной фонарь, который осветил его восковое лицо, обложенное воздушной
бородой, точно белым облаком.
- Не мудрено теперь и доброго человека за злодея принять, - продолжал
он, как бы оправдываясь перед нами. - Держитесь забора, я вас к келии
проведу, - и выступил вперед деревянной ногой, слегка припрыгивая, точно
птица; он был калека.
Не смело переступил я порог келии. Запах ладана сразу отделил нас от
земли. Все было здесь, как в тумане, и вздрагивающий свет лампадки напоминал
вечернюю звезду. Маленькая женщина в черном вышла к нам навстречу,
перекрестила нас худыми пальцами, а потом сказала смутившись:
- Пришли? {18}
- Матушка, не потревожили мы тебя в такой поздний час? - спросила
мама.
- Господь с тобой! Мы здесь без времени живем. Садись, где тебе
лучше...
Долго смотрел я на матушку не сходя с места, и не мог понять: стара она
или молода, точно не было у нее возраста, точно на самом деле жила она без
времени, как всякая доброта, которая никогда не умирает.
- Поди сюда, дитя мог, - позвала меня матушка. - Не в гости ведь
пришел. Ты у меня свой...
А я всг не двигался, всг любовался ею, всг ещг робел перед
превосходством ее, которому не находил названия, потому что было оно не от
мира сего.
- Бедное дитя мое, - сказала погодя матушка, склоняясь молитвенно
передо мной. - Узнала я болезнь твою: у тебя душа неспокойна.

IV

По утрам меня будил колокольный звон, и я спешил к церковной ограде
посмотреть, как работает на колокольне карлик-звонарь, по прозвищу урод.
Мимо меня проходили черной толпой монашенки с поникшими лицами, среди
которых я легко узнавал матушку Марию, совсем не похожую на других. Живые ее
черты не застыли ещг, мягкая улыбка проступала сквозь плотно закрытые губы,
а на дне ее глаз, цвета морской воды, была видна душа, прозрачная и чистая,
как слеза ребенка.
Потом, двое послушниц приводили слепую мать игумению, высокую и тяжелую
{19} старуху, неподвижные глаза которой напоминали мне глаза покойника.
Я не долго слушал церковное пение, умиляясь каждым словом, обращенным к
Богу, пока мой добрый друг карлик не спускался на землю с колокольни и не
уводил меня в лес дышать сосной. Мы уходили с ним в глухие места, где жили
одни лишь птицы. Он был с ними в особой дружбе и узнавал по голосу, чего они
хотят.
- Почему ты позволяешь называть себя уродом? - спрашивал я,
огорченный за него.