"Джефри Робинсон. Миллионеры в минусе, или как пустить состояние на ветер (fb2) " - читать интересную книгу автора (Робинсон Джефри)

Крах Уолл-Стрит

Это было лучшее из времен.

Это было худшее из времен.

Грохочущие, ревущие 20-е годы. Линди Хоп. Негры из Нового Орлеана, играющие то, что теперь называется джазом. Белые из Чикаго, «размачивающие» конституционально «сухую» Америку, ввозя контрабандное спиртное из Канады под охраной своих «томпсонов».

Синклер Льюис написал «Главную улицу». Фритьоф Нансен получил Нобелевскую премию за укрепление мира. Крошка Рут сорвала крупный куш. Умер Александер Грейам Белл.

Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти были казнены за убийство, которое они почти наверняка не совершали. Чарльз, Линдберг долетел до Парижа. Родилась Мария Каллас. Пааво Нурми установил мировой рекорд, пробежав милю за 4 минуты 10,4 секунды.

Пий XI правил в Ватикане. Джойс написал «Улисса», а Магритт — свои сюрреалистические картины. На Бродвее открылось «Шоу Боут». Родилась Мэрилин Монро. Коринф был разрушен землетрясением. Англичане избрали свое первое лейбористское правительство. Умер Ленин.

Появились первые номера «Ридерз дайджест». Джордж Гершвин сочинил «Рэпсоди ин блу». В эфир вышла Би-би-си. В штате Теннесси Джон Скоупс был оштрафован на сто долларов плюс судебные издержки за преподавание в школе теории эволюции.

Эл Джонсон стал «королем джаза». Рудольф Валентино стал «шейхом». Джек Демпси стал чемпионом в тяжелом весе. Билл Тилден выиграл Уимблдон.

И рухнула фондовая биржа.

Это был воистину золотой век для миллионеров в минусе.

«Веселое» десятилетие началось в сентябре 1920 года, когда на Уолл-стрит взорвалась бомба, убившая труд цать человек, и закончилось в октябре 1929-го крахом «великой американской мечты», когда биржевые бумаги обесценились настолько, что люди в буквальном смысле выбрасывались из окон.

Это было время, когда успех определяла удача, и оно принадлежало людям, похожим на того, чье второе имя и было «Удача»9.

Томас Форчн Райен, сын нищих шотландско-ирландских иммигрантов, родился в Виргинии. В молодости он работал в магазине одежды в Балтиморе, после чего перебрался в Нью-Йорк, где ему удалось пристроиться на Уолл-стрит. В 1885 году, будучи фондовым брокером, он обнаружил некоторые скрытые возможности в области железнодорожного и трамвайного транспорта. В течение года он подружился с человеком, имеющим капиталовложения в этой сфере. Это был Уильям С. Уитни — из нью-йоркских Уитни, зять самого крупного акционера «Стэндард ойл» и морской министр США в первый срок правления президента Гровера Кливленда.

В те времена общественный транспорт Нью-Йорка представлял собой скопище самых разнообразных независимых компаний. Каждая их них, естественно, блюла свои интересы. Царила полная неразбериха. Словом, урожай созрел, и Райен с Уитни собрали его до последнего зернышка.

Начав с конок, они быстро переключились на электрические трамваи и поезда наземной железной дороги, манипулируя акциями и ценными бумагами этих независимых компаний с таким умением и ловкостью, что задолго до открьггия в 1904 году нью-йоркской подземки практически полностью монополизировали городской общественный транспорт. Они назвали свою компанию «Метрополитен стрит рейлуэй». Ее общий капитал составлял 260 миллионов долларов — 144 миллиона принадлежало пайщикам, а остальное являлось облигационной задолженностью. После того как было продано акций на 236 миллионов долларов, Уитни отозвался о Райене как о «самом ловком, обходительном и мягком человеке в американском финансовом мире».

К несчастью для Нью-Йорка, то, чем занимались Райен и Уитни даже при самом богатом воображении нельзя было назвать законным. И тот факт, что им удалось провернуть это дело, да еще в таких гигантских масштабах, только лишний раз подтверждает старое изречение: если ты украл фунт, то ты — вор, но если ты украл сотню миллионов фунтов, то ты — ловкий, обходительный, мягкий и, возможно, даже романтичный деловой человек.

Однако их проделки все-таки не остались незамеченными. На поле боя вышла пресса, и именно ее атаки подвигли власти на решительные действия. Начались расследования, которые, как водится, затянулись на многие годы. Оказалось, что куда-то подевалось девяносто миллионов долларов и что несколько человек стали вдруг очень богатыми. И прежде всего Уитни и Райен, оказавшиеся в те безумные времена, когда мгновенное обогащение не было особенной редкостью, владельцами двух самых больших и «быстрых» состояний, оставив вдобавок систему нью-йоркского общественного транспорта в ужасающем хаосе и беспорядке. Но к тому времени, когда комиссии и комитеты наконец приступили к чему-то более существенному, чем заседания и обсуждения, Уитни уже умер, а срок давности для предъявления исков истек. Большое жюри закрыло дело, отметив, что перекупка транспортных компаний была бесчестной и, возможно, даже незаконной акцией, но не дающей в обязательном порядке оснований для юридических действий. Ни один человек не подвергся судебному преследованию. Состояние Уитни давно перемешалось с капиталами Гугенхейма и в настоящее время идет на финансирование больниц и музеев.

А Райен, который, по слухам, «стоил» к тому времени 50 миллионов долларов, с успехом занимался табачным бизнесом и панибратствовал с Вандербильтами. В 1906 году король Бельгии Леопольд П нанял его для управления королевскими финансовыми делами в Конго. Спустя несколько лет Райен осуществлял контроль над Обществом по страхованию жизни, обойдя при этом могущественный клан Гарриманов. Райен умер в 1928 году, и газеты в своих некрологах превозносили и восхваляли этого обаятельного жулика как последнего финансового титана 1890-х. «Нью-Йорк таймс» даже назвала его карьеру «одним из лучших примеров в истории Америки, какие возможности могут открыться в этой стране перед бедным, необразованным мальчуганом».

Эллан А. Райен был рожден, чтобы жить в этой Америке.

Как и большинство американцев первого поколения, которые сами не всегда могли получить систематическое образование, Томас Ф. Райен обеспечил своему сыну Эллану лучшее образование, какое только можно было иметь за деньги. Он обучался в частных школах, а затем в Джорджтаунском университете. В 1915 году, когда Эллану исполнилось тридцать пять и он уже успешно прошел под присмотром отца курс наук Уолл-стрит, Томас предоставил ему в награду место на Нью-йоркской фондовой бирже. А еще через три года, когда Томас стал подумывать об уходе от дел, он обратился к Чарльзу Швэбу из «Ю-эс стил» (позже переименованной в «Бетлехем стил») с просьбой присматривать за Элланом. При поддержке отца и покровительстве его закадычных дружков «Эллан А. Райен энд К°» стала играть заметную роль на Уолл-стрит.

К чести Эллана А. надо сказать, что он не во всем был похож на своего отца. Хотя молодой Райер считался «крутым» бизнесменом и полноправным членом братства Уолл-стрит, но (худо это или хорошо) сын не унаследовал пиратских наклонностей своего папаши. Эллан мог не уступать отцу в жесткости с конкурентами и в финансовой смекалке, однако где-то между делом он еще ухитрился получить представление о том, что в бизнесе порядочно, а что — нет, каковые знания отнюдь не принадлежали к достоинствам старого Томаса Ф. Это чувство порядочности наглядно проявилось в 1917 году, когда умерла мать Эллана и скорбящий вдовец уже через две недели окрутился с какой-то финтифлюшкой. Эллан не мог скрыть своего неодобрения. Разрыв между отцом и сыном углублялся. Они перестали разговаривать друг с другом. И вскоре Эллан остался без покровительства.

На рубеже 1919-1920 годов на Уолл-стрит началась самая крупная за все времена игра на повышение. Цены акций взлетели до небес. Эллан Райен, этот вечный оптимист, всегда охотно играл на повышение. Но тем временем в засаде притаились «медведи», готовые биться об заклад, что цена на определенные акции упадет. Тактики «медведей» состоит в том, что, продавая акции по дешевой цене, они тем самым вызывают снижение их стоимости на рынке, надеясь, что в какой-то момент смогут выкупить их обратно еще более дешево. Когда рынок падает, они делают деньги. Когда рынок растет, они их те ряют. Но когда «быки» и «медведи» стараются загнать друг друга в угол, жизнь становится тяжелой и для тех, и для других.

«Быки» видят свою задачу в том, чтобы скупить как можно большее количество акций и, став монополиста ми на рынке, диктовать цену. «Медведи» стремятся не до пустить этого, всеми силами сбивая цены. Отчасти это напоминает игру в покер с высокими ставками. Нужно такие же крепкие нервы и хладнокровие. Но для подобных маневров на минных полях требуется также и воображение шахматного гроссмейстера мирового класса Риск огромен. Неудача чревата полным финансовым крахом. Зато победа сулит сказочные трофеи. Корнелл Вандербильт на протяжении 1860-х провел три очень удачные операции, включая перекупку «Нью-Йорк Гарлем рейлуэй». Он скупил все акции «Гарлем», намеренно распуская слухи о надвигающемся разорении копании. Заморозил цены на отметке девять долларов, за акцию, потом взвинтил их и продал обратно побежденным «медведям» по 197 долларов. Но когда Джей Кук пытался проделать то же самое с Северной тихоокеанской железной дорогой, победили «медведи», и Кук сгорел как свечка.

Среди компаний, где у Райена был контрольный пакет акций, оказалась «Штуц мотор кар компани» — производитель легендарной «Штуц беаркэт». В начале 1920 года акции «Штуц» начали резко подниматься в цене. Если в конце 1919-го их средняя цена составляла сто долларов, то в феврале 1920-го она была уже 134 доллара. Многие считали такую цену завышенной. Поэтому, стремясь вложить деньги в эти акции, «медведи» двинулись в атаку и сбили цены. Заказы на продажу пошли потоком.

Райен быстро сообразил, что для спасения «Штуц» и, главное, самого себя он должен поднимать цены до тех пор, пока ему не удастся выжить «медведей» из этого бизнеса. Его состояние в то время оценивалось примерно в тридцать миллионов долларов. Он был не так богат, как отец, но и не был рохлей. У него имелись средства для борьбы. Он начал скупать все акции «Штуц», которые только появлялись на рынке. Для этого потребовалось огромное количество наличных денег, и кампания первого же месяца обернулась против него. «Медведям» удалось сбить цену. Со 134 долларов акции «Штуц» съехали до ста. Понимая, что дальнейшее снижение приведет к катастрофе, Райен был вынужден бросить в сражение последние резервы — ему пришлось занимать деньги в банках под залог своего личного состояния.

Но этого оказалось достаточно.

На втором месяце сражения цена акций «Штуц» снова стала расти.

Она быстро перевалила отметку 134 доллара.

«Медведей» охватила алчность. Они знали, что, если Райен просчитается, он будет сметен и его проигрыш обернется их выигрышем. Они убедили себя, что он не может вечно поддерживать цену акции «Штуц» на таком уровне, и продолжали продавать. А Райен продолжал покупать. Слабонервных оставили на обочине. Все, кто понял, что замышлял Райен, получили свою прибыль и отошли в сторонку. И только самые могучие «медведи»-тяжеловесы продолжали продавать, заключая пари на что угодно, что акции «Штуц» рано или поздно должны рухнуть.

Акции поднялись до двухсот долларов. Затем до 250.

«Медведи» продолжали продавать.

А он покупал.

Цена поднялась до трехсот долларов.

Наконец на рынке уже не осталось ни одной акции «Штуц». Эллан Райен владел всеми. Но еще оставались «медведи», желавшие продолжать игру. Райен заявил, что; если они хотят, он может одолжить им акции.

Они взяли их в долг, чтобы продавать.

Он отдал их взаймы, чтобы продолжать покупать.

В конце марта цены поднялись до головокружительной высоты — 391 доллар.

И в этот день Райен захлопнул свой капкан.

Это была классическая биржевая комбинация, возможно, самая красивая из всех известных в истории биржи. «Медведи» явно недооценили ресурсы Райена.

Теперь у них оставалось только две возможности. Либо выкупить у него обратно все те акции, которые они по срочным контрактам о продаже были обязаны продать ему же, либо пойти под суд за нарушение контракта. А Райен, со своей стороны, выражал полную готовность помочь им выполнить обязательства и предлагал им купить акции у него, но… по цене 750 долларов за штуку!

Мягко выражаясь, он крепко взял их за одно место.

Комитет по этике бизнеса Нью-йоркской фондовой биржи (НЙФБ) попытался вышибить клин клином и предъявил Райену обвинение в нарушении этики торговых операций. Это была слабая уловка, но они вынуждены были что-то делать, поскольку несколько членов комитета являлись должниками Райена по срочным контрактам. Однако Райен не уступал. Комитет пригрозил исключить акции «Штуц» из торгового перечня. Райен заявил, что если они это сделают, то он поднимет цену с 750 до 1000 долларов. Тогда контрольная комиссия биржи объявила Райену «шах», приостановив торговлю акциями «Штуц». Райен действительно оказался в затруднительном положении, так как всем было известно о его долгах банкам. Но он заявил, что контракт есть контракт и он намерен собрать все, что ему причитается. В ответ на это законодательный комитет биржи объявил все контракты Райена недействительными. Добавив к этой глупости еще и оскорбление, законодательный комитет предложил Райену обратиться в суд, если ему не нравится такое решение.

Тогда Райен сообщил всем своим должникам из числа членов комитета, что они при желании могут вести с ним переговоры en masse, чтобы ему не нужно было тратить время на каждого «медведя» в отдельности. Он не без оснований предполагал, что если они откажутся от контрактов, а он выиграет дело в суде, то репутация одной из самых могущественных финансовых институций в стране (не говоря уж о личных капиталах наиболее уважаемых ее членов) будет безнадежно подорвана.

НЙФБ отмахнулась от этой опасности. Они тоже видели свои козыри. Ведь если Райен проиграет в суде, то он также рискует полным разорением.

На некоторое время ситуация стала патовой. Адвокаты, нанятые НЙФБ, утверждали, что контракты Райена не имеют законной силы. Адвокаты, нанятые Райеном, напротив, уверяли его, что члены НЙФБ должны будут оплатить свои долги.

В этот момент Райен, к общему удивлению, вышел из членов НЙФБ.

В контрольной комиссии долго ломали голову над этим неожиданным ходом, пока их не осенило: выход из НЙФБ освобождал Райена от соблюдения ее неписаных правил. Правда, оставалась надежда, что мистер Райен в любом случае будет вести себя как джентльмен. Но мистер Райен разрушил эту надежду в считанные часы — он обнародовал в прессе имена тех членов биржи, которые пытались отказаться от своих контрактов.

НЙФБ пришлось сбавить тон, и сейчас же оказалось, что ни у кого и в мыслях не было не выполнять обязательства по контрактам, имелось в виду совсем другое, речь якобы шла только о том, каким образом выполнить эти обязательства.

Словом, НЙФБ и глазом моргнуть не успела, как Райен начал одну за другой снимать с доски ее фигуры. Сначала свалились кони. Потом слоны. Потом полетел ферзь. До мата оставалось уже несколько ходов, и Райен официально востребовал возвращения долга.

Даже если бы все контракты были объявлены недействительными и аннулированы, «медведи» все равно должны были вернуть ему долг за акции. Они должны были либо вернуть сами акции — чего они, естественно, сделать не могли, поскольку всеми акциями владел Райен, — либо он мог сам назначить за них любую цену и предъявить счет должникам. Причем все это вполне укладывалось в рамки правил, установленных самой НЙФБ.

Прижатая к стенке НЙФБ учредила согласительную комиссию, но тут было нечего согласовывать. Нужно было что-то предлагать, и они предложили по 550 долларов за каждую из пяти с половиной тысяч неоплаченных акций.

Райен принял предложение, и игра закончилась. Он победил. Но это была отнюдь не бескровная победа. Его задолженность банкам в несколько раз превышала полученную прибыль. Кроме того, теперь его основным капиталом являлись акции «Штуц», а продать их, когда они исключены из торгового перечня фондовой биржи, было весьма затруднительно.

Правда, всегда существовала так называемая «биржа на тротуаре». Ее название вошло в жаргон Уолл-стрит от тех торговцев акциями, которые в буквальном смысле стояли на тротуаре перед НЙФБ и вели свою торговлю, не руководствуясь постановлениями биржи. Сегодня такая торговля ведется при помощи телефона и компьютера, но суть ее осталась прежней. Что-то похожее имеет место и в Лондоне, где покупки и продажи акций осуществляются брокерскими компаниями до и после официального времени биржевых торгов, а также внебиржевыми брокерами, чья деятельность не регулируется биржей. Таким образом, чтобы продать акции «Штуц», Райену было необходимо выйти на эту «биржу на тротуаре». Но даже если бы он оценил каждую акцию в пределах, скажем, от 550 до 1000 долларов, ее цена на этом рынке могла непредсказуемо измениться.

Вдобавок пока шла эта борьба, отнимавшая почти все силы и средства Райена, его остальные инвестиции ушли в банки. А в начале лета 1920 года рынок переживал сильный спад, и стоимость этих вкладов стала быстро испаряться. Чересчур быстро. Похоже, что неудовлетворенные «медведи» открыли второй фронт, чтобы посчитаться с Райеном и постепенно выколотить из него доллар за долларом свои деньги. Когда цены этих акций упали, банки потребовали от Райена поднять стоимость его ценных бумаг до их верхнего предела. Для этого ему снова потребовались наличные. Его место на фондовой бирже было продано за девяносто восемь тысяч долларов, и эти деньги могли бы ему очень пригодиться, но НЙФБ постаралась придержать их как можно дольше. В поисках «быстрых» наличных денег Райен выдвинул против президента НЙФБ и контрольной комиссии иск о диффамации на сумму в один миллион долларов. Он был уверен, что дело кончится полюбовным соглашением и это отчасти успокоит банки. Но соглашение не было достигнуто — ему не удалось напугать их своим иском. И банки набросились на него с новой силой — они буквально повисли у него на загривке.

А он попросту не мог выполнить свои обязательства.

В ноябре банки объявили о создании комиссии по отчуждению предприятий Райена, хотя поспешили при этом добавить, будто бы надеются, что Райен получит прибыль и сумеет вернуть долги. Но на Уолл-стрит успех возможен только при определенном доверии, а в то время мало кто испытывал доверие к Райену. Кредиторы выстроились в очередь. Его наличность исчезала на глазах. Он продал все, что мог, но продавать пришлось по ценам дешевых распродаж.

Наконец деньги кончились.

21 июля 1922 года Эллан А. Райен был объявлен банкротом.

Долги Райена составили 32,5 миллиона долларов, включая миллион долларов Гарри Пейну Уитни, сыну партнера его отца, три с половиной миллиона долларов «Чейз нэшнл бэнк», 8,7 миллиона долларов «Гэрэнти траст компани» и триста тысяч долларов своему наставнику Чарльзу Швэбу. Личное имущество Райена оценивалось в 643 тысячи долларов без учета 135 тысяч акций «Штуц». Фондовой биржи для них не существовало, а «биржа на тротуаре» не захотела иметь с ними дела. В конце концов, к вящему огорчению Чарльза Швэба, они были проданы на аукционе по цене около двадцати долларов за акцию. В свои лучшие дни Швэб считался одним из самых крупных производителей стали в мире. Но стоило ему переключиться на автомобили, как дела пошли из рук вон плохо. «Штуц беаркэт» были сняты с производства в 1920 году, и с тех пор компания не сделала ни одного бестселлера. В 1932 году они еще худо-бедно держались, изготовляя фургоны для перевозки продуктов, а к 1938 году они уже были разорены. В этом же году Швэб умер нищим, потеряв на неудачных делах вроде «Шутц» все, что имел, и вынужденный доживать последние годы на подачки друзей.

Но, пожалуй, история о «Пиггли Уиггли»10 еще более впечатляет.

Клеренс Сондерс никогда не скрывал своей тяги ко всему показному. Он был щедр до такой степени, что это вызывало подозрения, и при том довольно рано овладел искусством выдвигаться. Он родился в 1881 году и к началу первой мировой войны уже нажил состояние на розничной торговле. В Мемфисе и в Теннесси он был известен как «человек, который строит Розовый дворец». Он строил это здание — из розового мрамора, с огромным беломраморным портиком и с полем для гольфа — по собственному проекту и предполагал, что оно простоит сто лет. И хотя Сондерс так и не закончил строительства, этот дворец был настолько экстравагантным, что оставался таковым и более чем полстолетия спустя, когда Элвис Пресли жил в Грейсленде и любое поместье на юге представляло собой не меньший интерес.

Во время послевоенного бума Сондерс организовал сеть однотипных бакалейных магазинов самообслуживания, где покупатели ходили по проходам между прилавками, заваленными продуктами, толкая перед собой тележки, а затем оплачивали все покупки на контроле возле выхода. Сегодня это выглядит обычным, но тогда такая идея казалась совершенно новой и неожиданной. Возможно сам того не сознавая, Сондерс еще в те годы создал модель современного супермаркета.

Ему было не чуждо чувство юмора, и, когда его спрашивали, для чего он дал своим магазинам название «Пиггли Уиггли», он отвечал: «Для того, чтобы люди спрашивали меня об этом, как только что спросили вы».

В 1922 году работало уже 1200 магазинов «Пиггли Уиггли», большей частью размещенных в южных и югозападных штатах, хотя несколько магазинов было и на севере. Около 650 из них принадлежало непосредственно компании «Пиггли Уиггли сторз инк.», на остальные была выдана лицензия.

В июне того же года компания Сондерса стала компанией открытого типа. Акции «Пиггли Уиггли» появились на НЙФБ по цене примерно пятьдесят долларов. Эта цифра оставалась неизменной вплоть до ноября, когда некоторые магазины «Пиггли Уиггли» в Нью-Йорке, Нью-Джерси и Коннектикуте столкнулись с серьезными проблемами. Это были магазины, работавшие по лицензии. Они не принадлежали Сондерсу, и, казалось бы, их трудности не должны иметь к нему никакого отношения. Но когда прошел слух, что ряд магазинов «Пиггли Уиггли» на грани ликвидации, «медведи» «положили глаз» на всю компанию. Они посчитали, что, поскольку ее акции не поднялись со времени регистрации на бирже, слухи о трудностях компании могут привести и к снижению их цены. «Медведи» начали продавать, слухи стали распространяться и акции действительно упали до сорока долларов.

Сондерс, который до «Пиггли Уиггли» вообще не имел дела с котирующимися ценными бумагами, решил поддержать стоимость своих акций. Он поставил на карту все свое личное состояние плюс десять миллионов долларов, занятых в южных банках, чтобы только побить янки в их же собственной игре. Он хотел свести счеты с северянами за Роберта Е. Ли, за Геттисберг, за сожженную Атланту и за «Унесенных ветром». Эти южане, если вы раньше не замечали, люди особой породы.

Спустя годы рассказывали о том, как Сондерс отправился на север с саквояжем, битком набитым десятью миллионами долларов в мелких чеках. Он всегда это отрицал. Однако оставался ли он на юге или на самом деле приехал в Нью-Йорк, но факт остается фактом: руководить своей битвой с «медведями» он нанял легендарного Джесса Ливермора. Это был по меньшей мере странный выбор, потому что Ливермор являлся, вероятно, самым знаменитым «медведем» своего времени.

Из двухсот тысяч акций, находившихся в свободной продаже, Сондерс в первый же день купил тридцать три тысячи. Через неделю он имел уже 105 тысяч. Одновременно он перенес сражение на страницы газет, которые скупал целыми полосами, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, кто хороший, а кто плохой. Одно объявление было озаглавлено: «Будет ли править шулер?» Текст его, вполне соответствовавший стилю человека, способного назвать свой бизнес «Пиггли Уиггли», гласил: «Он въезжает на белом коне. Блеф — его доспехи, защищающие подлое и трусливое сердце. Подтасовки и передержки его шлем. Вероломством звенят его шпоры. Разрушение и разорение несет стук копыт его коня. Неужели честный бизнес отступит? Неужели мы задрожим от страха? Неужели мы станем добычей биржевых спекулянтов?»

К февралю 1923 года Сондерс поднял свои акции до семидесяти долларов. И тогда он снова обратился в газеты. Его предложение было ошеломляющим. Он заявил, что продаст акции любому желающему за пятьдесят пять долларов. На первый взгляд, это выглядело, как будто он дарил пятнадцать долларов с каждой акции. Казалось, что он просто слегка рехнулся.

«Шансы! Возможности! — кричала реклама. — Они стучатся в вашу дверь! Они стучатся! Они стучатся! Неужели вы не слышите? Неужели вы не понимаете? Чего вы ждете? Почему вы бездействуете? Разве явился новый Даниил и львы не растерзали его? Разве пришел новый Иосиф со своими притчами и они оказались понятными? Разве родился новый Моисей и пообещал новую землю обетованную? Почему же тогда, спрашивают скептики, Клеренс Сондерс так щедр к публике?»

Сондерс был весьма далек от помешательства. Он просто изобрел новый гамбит в биржевой шахматной игре. Он понимал, что может произойти в эндшпиле, и не желал повторить ошибку Райена. Меньше всего он хотел бы остаться с грудой бесполезных акций, которые нельзя было бы реализовать. Предлагая к продаже около 25% акций сейчас, еще до того, как он объявлен победителем, он рассчитывал сэкономить на этом кучу денег, когда наконец он получит первый приз. Но в то же время ему нужно было не допустить, чтобы эти акции попали в руки «медведей», и не дать им оружие против себя. Хитрость была в том, что он предлагал акции в рассрочку. Он хотел получить двадцать пять долларов сразу, а три оставшихся десятидолларовых платежа распределить на следующие девять месяцев, только по истечении которых он собирался передать покупателям сертификаты акций. Таким образом он не только смог бы выплатить задолженность банкам (срок этой весьма крупной задолженности истекал в сентябре), но и не выпустить акции на рынок до конца года.

Это было совершенно непривычно. НЙФБ никогда еще не сталкивалась с такой тактикой. Даже Ливермор признался, что несколько смущен.

Несмотря на то что публика довольно скептически отнеслась к его предложению, Сондерс повторил его в марте.

Теперь уже Ливермор выказал свое отношение к происходящему. Как говорил Сондерс, Ливермор «произвел на меня впечатление человека, несколько напуганного моим финансовым положением и не желающего оказаться вовлеченным в какие бы то ни было биржевые скандалы». Пути этих двоих разошлись.

К понедельнику 19 марта Сондерс, стоящий во главе мятежных южан, имел право востребовать 95% акций «Пиггли Убегли». Было уже ясно, что он победил. Поэтому на следующий день он потребовал от должников предоставить ему до полудня среды все принадлежащие ему акции. Цена сперва подскочила до 124 долларов, но вскоре установилась на отметке восемьдесят два доллара в связи со слухами о том, что НЙФБ готовилась приостановить торговые операции с этими акциями.

В среду утром перед открытием НЙФБ действительно объявила о приостановке торговли акциями «Пиггли Уиггли», что автоматически отодвигало и срок их возврата Сондерсу. Позже Сондерс объяснял: «По сути дела, они попытались взять меня за глотку, и поэтому я решил выбить табуретки из-под задниц этой банды шулеров и рыночных спекулянтов. Вопрос стоял так: либо я выживу и сохраню свой бизнес и состояния моих друзей, либо меня вышвырнут на свалку и будут вспоминать обо мне как о дурачке из Теннесси. В результате оказалось, что методы самонадеянных и, казалось бы, неуязвимых воротил с Уолл-стрит были опровергнуты хорошо разработанными планами и стремительными действиями».

Он заявил, что безотносительно к любым решениям НЙФБ он переносит «медведям» последний срок предоставления акций на четверг 22 марта. Причем до этой даты цена акций будет 150 долларов, а после — уже 250. В ответ НЙФБ утвердила запрет на операции с акцияМИ «Пиггли Уиггли» и дала разрешение «медведям» улаживать свои дела до понедельника 26 марта.

В четверг акций поступило очень мало. Большая часть должников устремилась на поиски тех вдов и сирот, которые хранили в чулках акции «Пиггли Уиггли», приобретенные по пятьдесят пять долларов, и с удовольствием расстались бы с ними, ради некоторой прибыли. «Медведи» понимали, что если бы таким образом им удалось раздобыть достаточное количество акций, то они смогли бы рассчитаться с Сондерсом акциями и спасти свои шкуры.

В пятницу Сондерс осознал, что происходит, и в очередной раз изменил тактику. Теперь он заявил, что он примет акции не по 250, а по сто долларов. Меньше всего он был заинтересован в том, чтобы ему платили акциями. Ему нужны были живые деньги.

Мышеловка распахнулась, и «медведи» выскользнули. Кто-то уплатил по сто долларов, но большинство предпочитало на те же деньги купить акции и вручить Сондерсу бумагу вместо денег. Для «медведей» это представляло двойную выгоду, поскольку давало возможность существенно ослабить его положение. Между тем в сентябре он должен был расплачиваться с банками, которым задолжал пять миллионов. Наличных у него больше не было — оставались только акции «Пиггли Уиггли». Но теперь их уже не представлялось возможным продать.

Сондерс снова решил прибегнуть к помощи прессы. Он опять скупил рекламные полосы и стал предлагать акции по пятьдесят пять долларов. Реакция была жалкой. Не растеряв предприимчивости, он организовал благотворительную кампанию по распространению акций. Он воззвал к гражданской гордости южан. Бойскауты и почтенные матроны прочесывали все окрестности Мемфиса, разнося акции по домам, как будто это были щетки Эддиса. Спонсором кампании стала Торговая палата, и даже Американский легион принял в ней участие. Девизом нового сражения с северянами стал лозунг «Акции „Пиггли Уиггли“ — в каждый дом». Но в отличие от лозунга «курица в каждой кастрюле» он не сработал. Местные банкиры были слишком подозрительными и предпочитали держаться в стороне. Вдобавок одна мемфисская газета выразила недоумение по поводу того, что Сондерс тратит деньги на «Розовый дворец», тогда как полгорода бесплатно работает на него, распространяя акции. Словом, благотворительная кампания с треском провалилась.

Потерпев неудачу с акциями, Сондерс начал продавать магазины, пытаясь хотя бы таким образом расплатиться с банками. Но это было уже дурным предзнаменованием и не сулило ничего хорошего. Он обыграл янки на их поле, но как-то так вышло, что при этом остался в проигрыше. К середине августа Сондерс с достоинством признал поражение и освободил пост президента компании. Он также расстался со всем своим личным имуществом, включая и «Розовый дворец». Акции компании были распроданы с аукциона. Они пошли по одному доллару. «Розовый дворец» стал муниципальной собственностью города Мемфис. Городские власти завершили его строительство и устроили в нем музей.

А Клеренс Сондерс был объявлен банкротом.

В течение нескольких лет он пьггался восстать из праха. В 1926 году федеральное большое жюри предъявило ему обвинение в почтовом мошенничестве. Им не понравилось, как он проводил свои пятидесятипятидолларовые акции через почту. Но вскоре это дело было закрьгго. Через два года при поддержке нескольких друзей он открыл новую сеть бакалейных магазинов с еще более странным названием «Клеренс Сондерс, единственный владелец своего собственного имени. Магазины. Инкорпорейтед». Торговля пошла, он снова был при деньгах, переехал в новый особняк и даже стал спонсором мемфисской профессиональной футбольной команды «Соул оунер тайгерз». Затем наступил октябрь 1929 года и крах биржи. К 1930 году «великая депрессия» разорила его магазины и Сондерс снова стал банкротом.

Он дважды поднимался, дважды падал и тем не менее решил попытать счастья в третий раз.

Он явно не учел печальную судьбу своих прежних экстравагантных названий вроде «Пиггли Уиггли» и «Клеренс Сондерс, единственный владелец своего собственного имени. Магазины. Инкорпорейтед» и на этот раз выступил под названием «Кидузл». Это были снова супермаркеты, но уже с некоторыми новшествами по части автоматики. Вместо того чтобы разложить товары на прилавках, Сондерс упрятал их за маленькие стеклянные дверцы. Каждому покупателю выдавался специальный ключ с встроенным механизмом, который при открьггии стеклянной дверцы пробивал на тиккерской ленте стоимость товара. На контроле продавец брал эту ленту, вставлял в счетчик и суммировал покупки, а тем временем покупки проходили по конвейеру и для удобства покупателей упаковывались в мешки или коробки.

Представляете, как поражен был Клеренс Сондерс, когда эта идея не сработала?

Потом он еще придумал «фудэлектрик», супермаркет, в котором все должно было делаться как в «Кидузл», но только без продавца на контроле.

Сондерс умер в 1953 году, не успев привести этот замысел в исполнение.

Ричард Уитни был гораздо осмотрительней в выборе названий.

Ричард не имел никакого отношения к Уильяму С. Уитни. Его предки происходили из семей первых американских переселенцев, приплывших в 1630 году из Англии на «Аренелле», корабле, который отправился через океан вслед за «Мэйфлауэр». Ричард родился в 1888 году в семье банкира из Бостона, имевшего давние связи с «Домом Моргана» — тем самым, легендарным инвестиционным банком Дж. П. Моргана. Получив к 1912 году дипломы университетов Гротона и Гарварда, Ричард занял в семье деньги, чтобы купить место на НЙФБ, и в уже в 1916 году создал «Ричард Уитни энд К°». В основном он занимался ценными бумагами. Его старший брат Джордж, один из наиболее способных и уважаемых партнеров в «Доме Моргана», обеспечил свое будущее, женившись на дочери старшего Моргана. Ричард последовал примеру брата и в свою очередь обеспечил свое социальное положение женитьбой на девушке из состоятельной семьи, принадлежавшей к «Юнион лиг клаб». Имея все необходимые связи, Ричард быстро приобрел известность как «брокер Моргана». Но к сожалению, громкий титул не давал ему никаких реальных доходов.

А этот высокий, представительный мужчина жил на широкую ногу. Он всегда был очень ухожен и безупречно одет. Рабочую неделю он проводил в своем нью-йоркском доме, а на уикэнды обычно отправлялся в Нью Джерси. Там у него было поместье в 500 акров, где он занимался разведением эрширского скота и псовой охотой, что, естественно, требовало большого штата обслуги. Было также известно, что время от времени он украдкой наведывается в Балтимор на свидания с некой дамой, которой он обеспечивал определенный уровень жизни. Он однажды признался, что его месячные затраты превышали пять тысяч долларов даже во времена «великой депрессии». И эта цифра скорей всего указывала только на нижнюю границу.

К сорока годам Уитни занял пост вице-президента НЙФБ. Но его снобизм, высокомерие, упрямство и эгоцентричность заслужили ему среди рядовых членов биржи репутацию «самого непопулярного из всех, когда-либо занимавших этот пост». И хотя он вращался в высших сферах — обедал в Белом доме с президентом Гувером, часто встречался в Нью-Йорке с Морганами, Бернардом Барухом, руководителем «Дженерал моторс» Джейкобом Рэскобом и т.д. — его деловые качества были безусловно ниже, того уровня, который подразумевали его общественные связи.

Если называть вещи своими именами, то Ричард Уитни был по сути своей мошенником.

Чем бы он ни занимался, у него никогда не хватало денег поддерживать тот уровень жизни, к которому он привык. А решать свои финансовые проблемы он предпочитал главным образом с помощью займов и не слишком честных сделок. Он начал занимать деньги у своего брата еще в 1921 году. Впрочем, большую часть своих долгов того времени он вернул. Но к середине десятилетия суммы займов стали увеличиваться, а возвращал их он все реже. В 1926 году Ричард выколотил у Джорджа сто тысяч долларов на покупку дома в Нью-Йорке. Через два года он «одолжил» у него же для каких-то сомнительных капиталовложений 340 тысяч долларов, которых брат уже никогда не увидел. Однако на следующий год Джордж и один его знакомый брокер ссудили Ричарду еще почти шестьсот тысяч долларов на покупку акций нескольких рискованных предприятий. Эти деньги также не были возвращены.

Во всяком случае, никто не смог бы обвинить этого человека в том, что он мелко плавает.

Помимо прочих финансовых «воздушных замков», Ричард приобрел большое количество акций флоридской сельскохозяйственной компании по производству удобрений. Но эти акции вскоре сами обратились в навоз. Примерно такую же сумму он ухнул во флоридский концерн по добыче полезных ископаемых. И снова безвозвратно.

Постоянные займы позволяли Ричарду вести роскошный образ жизни. Но с каждым новым займом Джордж все больше беспокоился, что рано или поздно кто-то из старших Морганов увидит действительное положение вещей. И тогда репутация Ричарда покатится к чертям, а вместе с ней и его бизнес. Естественно, Джордж считал себя ответственным за будущее своего младшего брата. Когда в 1929 году Ричард попросил у Джорджа еще почти полмиллиона долларов, чтобы купить себе новое место на фондовой бирже, Джордж написал Ричарду письмо, в котором постарался объяснить, как тому следует обращаться с деньгами. Он старался предостеречь брата от очевидной опасности. Однако чек приложил.

На протяжении 1929 года финансовое положение Уитни еще более ухудшилось. У него было уже почти два миллиона долларов долгу. И как раз в это время президент НИФЦ Эдвард Гарриман Симмонс, чей срок на этом посту уже подходил к концу, объявил, что считает Уитни единственным кандидатом, который мог бы баллотироваться на эту должность.

«Брокер Морганов» теперь превратился в вероятного наследника. Это открывало ему возможности для новых займов.

Судьба распорядилась так, что во время октябрьского краха биржи престарелый Симмонс вкушал с молодой супругой прелести медового месяца на Гавайских островах. Причем было известно, что перед отъездом он продал большое количество акций. Так что, когда начался весь этот хаос, фактическим президентом биржи оказался Дик Уитни. И как это ни странно, за то время пока пепелище биржи дотлевало у его ног, он неожиданно для самого себя стал считаться героем. После больших катастроф всегда появляются герои, и в этом, очевидно, есть резон. Восхищение подвигами героя помогает людям пережить ужас трагедии. Нью-йоркская пресса (главным образом, бульварные листки) утверждала, что в «черный четверг» 24 октября Дик Уитни собственноручно спас «Ю-эс стил». Если верить газетам, то именно Уитни с гордо поднятой головой пришел на разваливающуюся биржу и приобрел большую партию акций этой компании по цене, превышавшей рыночную. Согласно одной из версий, Уитни по распоряжению консорциума банков потратил ни много ни мало 250 миллионов долларов, чтобы вернуть доверие к бирже. Другая, более поздняя и менее романтическая версия предполагает, что на самом деле ничего подобного не имело места — он пытался потратить деньги, но так и не смог.

Впрочем, когда речь идет о героях, не так уж важно, как все происходило в действительности. Важна легенда, а легенды строятся на том, во что верят люди. И пока пресса прославляла его и люди верили тому, что читали в прессе, ему было нетрудно стать героем. Возможно, в то время он оказался единственным подходящим человеком для этой роли. А может быть, он и в самом деле по мог спасти «Ю-эс стил». Главное, что Америка захотела в это поверить. Обладая врожденной склонностью к саморекламе, Уитни как должное принимал все восхваления, умудряясь при этом скрывать, что кризис проделал в его кармане дыру еще на два миллиона долларов.

Весной 1930 года он успешно прошествовал к трону президента НЙФБ на первый из четырех последовавших затем годичных сроков. Однако в течение года он оказался в такой тяжелой финансовой ситуации, что буквально впал в отчаяние. Его компания, некогда оперировавшая миллионами, оценивалась в какие-то жалкие тридцать шесть тысяч долларов.

И снова Уитни решил, что может спасти положение займом в полмиллиона долларов.

Но, как и большинство займов, этот также очень быстро исчез.

Примерно в это же время у Уитни созрел план капиталовложения, который выглядел почти разумным. Ричард понимал, что рано или поздно «сухой закон» будет отменен и, когда это произойдет, начнется бум спиртного. Поэтому он сделал крупные вложения в одну компанию из Нью-Джерси, которая должна была получить большие прибыли на яблочной водке под названием «Джерси лайтнинг». Этот «благородный» напиток до отмены «сухого закона» широко изготовлялся в домашних условиях, и Уитни рассчитывал, что после отмены «сухого закона» при должной рекламе и грамотном маркетинге «Джерси лайтнинг» вполне может стать национальным напитком. В чем другом Ричард и мог ошибаться, но насчет отмены «сухого закона» он оказался прав. Это произошло в 1934 году, и в первые несколько недель цена на акции «Уитни дистиллд ликерз корп.» поднялась до сорок пяти долларов. Он мог продавать их направо и налево и действительно заработал на этом кое-какие деньги. Но в Америке быстро стал появляться вкус к настоящим напиткам. На канадских складах скопились огромные запасы виски, готовые наводнить жаждущую Америку. И чем больше шотландского виски переправлялось через границу, тем быстрее забывали о «Джерси лайтнинг». Цены на акции упали до десяти долларов. Ричард Уитни снова проиграл.

Он оказался в той классической ситуации, когда был вынужден брать новые займы только для того, чтобы выплачивать проценты по старым. Кроме этой игры в «догонялки», ему теперь уже ничего не оставалось. Деньги, поступавшие в компанию на счета клиентов, представляли слишком большой соблазн и вскоре перекочевали на личные счета Уитни. Дважды он использовал доверенную ему собственность клиентов для обеспечения займов. В 1936 году, будучи казначеем нью-йоркского яхтклуба, он присвоил принадлежавшие клубу ценные бумаги на сумму 150 тысяч долларов, которые использовал в качестве обеспечения кредита по банковскому займу на двести тысяч долларов. После этого он таким же образом употребил более миллиона долларов в ценных бумагах и наличности, принадлежавшие Поощрительному фонду НЙФБ.

Сначала одалживая, а потом и воруя, Уитни тщетно пытался поправить дела. Каждый такой шаг вперед отбрасывал его на два шага назад. Он заложил все, что мог, и на своих домах и скаковых лошадях получил еще полмиллиона долларов. Но и это не помогло. Финансовая трясина засасывала его все глубже. Миллионы были промотаны. Теперь пришла очередь основных фондов.

Считают, что в период между ноябрем 1937-го и февралем 1938-го Уитни сделал свыше ста займов на общую сумму, превышающую двадцать семь миллионов долларов. Около трех миллионов он был должен своему брату и примерно половину этой суммы — другим своим друзьям. Причем большая часть этих займов была выдана ему безо всякого обеспечения. «За красивые глаза», как он это называл. В одном из исследований о его разорении упоминается, что уже ближе к концу Уитни мог подойти к совершенно незнакомому человеку на бирже и попросить в долг сто тысяч долларов.

В конце концов последовала расплата.

8 марта 1938 года «Ричард Уитни энд К°» объявила о своем банкротстве.

Через два дня прокурор округа Нью-Йорк Томас Е. Дьюи, человек, который едва не стал президентом Соединенных Штатов, выдвинул обвинение против Уитни. Вслед за этим сейчас же последовало исключение из НЙФБ. Это потрясло Америку. Герой был низвергнут с пьедестала. Журнал «Нэйшн» писал: «Даже если бы Дж. П. Морган был пойман при попытке стащить деньги с тарелки для пожертвований в соборе Св. Джона, это не могло бы смутить Уолл-стрит в большей степени».

Вслед за обвинением Дьюи последовал обвинительный вердикт уголовного суда.

Апрель еще не кончился, а Ричард Уитни уже обосновался в здании с видом на реку Гудзон в Оссенинг, штат Нью-Йорк Последующие три года его адресом значилась тюрьма Синг-Синг.

После освобождения из тюрьмы он жил очень тихо, чтобы не сказать смиренно, и умер в 1974 году. Его финансовый крах знаменовал собой конец целой эпохи. Однако его история в определенной степени является уникальной. В те годы, когда каждый, имевший деньги и общественное положение, мог без особых усилий приумножить и то и другое, когда на НЙФБ процветали всяческие незаконные операции и спекуляции с ценными бумагами, не суметь воспользоваться всем этим, как умудрился сделать «герой черного четверга», значило поднять планку человеческой глупости и бездарности на новую высоту.

Окончательные подсчеты показали, что всего Дик Уитни пустил по ветру более шести миллионов долларов.

Англичане появляются в нашем рассказе с 20-х годов, имея за плечами богатую историю финансовых крушений.

Первая была связана с аферой компании «Саус Си».

На рубеже XVII — XVIII веков парламент учредил несколько компаний, предоставив им эксклюзивные права на освоение новых земель, торговлю, банковское дело и страхование, с тем чтобы эти компании взяли на себя часть государственного долга. По мнению законодателей, это должно было укрепить статус Британии как мировой торговой державы, а также несколько облегчить бремя налогов.

В 1711 году Роберт Харли, чье имя сегодня ассоциируется с лондонской улицей, где располагаются частные клиники и врачебные кабинеты, был канцлером казначейства. Это он разработал план сокращения национального долга путем создания компании с объединенным капиталом под названием «Управляющий и компания британских торговцев. Предпринимательство и рыбные промыслы в южных морях и других частях Америки». Через парламент Харли добился для компании эксклюзивных прав на торговлю и рыбную ловлю в Карибском море, в Южной Америке и в южной части Тихого океана, что сулило баснословные прибыли. В обмен на эти права компания согласилась принять на себя десять миллионов фунтов национального долга.

Эта компания, более известная как «Саус Си компани», выпустила акции номинальной стоимостью в сто фунтов, хотя в течении четырех последующих лет они продавались через кофейные магазины в лондонском Сити по значительно меньшей цене.

В это же время в Париже объявился один шотландец по имени Джон Лоу. Это был аферист, прославившийся и разбогатевший, выпустив в 1716 году ценные бумаги на предъявителя на свой собственный «Банк женераль», которые также принимались в счет уплаты налогов. Благодаря некоторому уменьшению процентной ставки цены на эти акции резко подскочили.

Затем Лоу взялся за свой «план Миссисипи». Идея была в том, чтобы объединить «Френч Луизиана компани» с «Кэнэда компани» и таким образом взять под контроль всю торговлю от устья Миссисипи в Мексиканском заливе до границы Канады, прихватив также области вдоль рек Миссури и Огайо. Замысел, что и говорить, был грандиозным, и подписка на акции превысила намеченную сумму. Единственной ложкой дегтя в бочке меда оказалось то, что Лоу не обладал абсолютной монополией, и, когда новая компания столкнулась с конкурентами, цены на ее акции начали падать. Однако к этому времени он уже успел превратить свой «Банк женераль» в «Банк рояль», чьи банкноты гарантировал тогда еще десятилетний король Людовик XV.

Следующим шагом Лоу сумел ввести в структуру «Луизиана компани» компанию «Френч Ист Индиз энд Чайна компани» и назвал новое объединение «Компании дез Индиз». Этой компании было дано разрешение чеканить свою монету. По сути дела, она держала в руках всю экономику Франции, поскольку выплачивала государственный долг. Цены на акции продолжали расти вплоть до 1720 года, когда Лоу объединил «Компани дез Индиз» с «Банк рояль». Однако верхушка этой пирамиды оказалась тяжелее основания. Конструкция зашаталась и через несколько месяцев рухнула. Лоу исчез неизвестно куда.

Но идея контроля над государственным долгом нашла преемника в лице сэра Джона Бланта, который в то время был директором «Саус Си компани». В 1719 году он обратился к правительству с заявлением, что в обмен на дополнительные права и субсидии его компания готова взять на себя остаток национального долга в тридцать один миллион фунтов. Члены обеих палат парламента быстро сообразили, что таким образом можно уменьшить внутренние налоги. В то время государственный долг составляли непогашаемые облигации 99-летней давности, непогашаемые облигации 32-летней давности и погашаемые облигации 4-процентного и 5-процентного займов. Блант предполагал обратить все это в акции «Саус Си». Он, правда, не поставил в известность никого из членов парламента, что собирался сорвать на этом хороший куш, монополизировав все эти акции.

Правительство согласилось на сделку, и Блант в огромном количестве выпустил новые акции «Саус Си». Публика заинтересовалась, и цены поползли вверх. С ростом цен публика заинтересовалась еще больше. Опять же, чем выше становились цены, тем меньшее количество акций уходило на выплату государственного долга, а Блант и его дружки прибирали к рукам все остальное. С февраля до июня 1720 года акции «Саус Си» поднялись со 129 до 890 фунтов.

Подобно истории с выпуском акций «Бритиш телеком» в 1985 году, ажиотаж был так велик, что подписка почти на все последующие выпуски превысила предложение. Казалось, рынок помешался на акциях «Саус Си». Ситуация усугублялась еще и тем, что законы, регулирующие выпуск акций, были довольно расплывчатыми. Вдобавок за акции можно было платить в рассрочку. Скажем, в июне «Саус Си компани» предложила к продаже акции на общую сумму пять миллионов фунтов по цене тысяча фунтов за акцию, из которых только 10% выплачивалось сразу, а на остальные давалась рассрочка на пять лет. Кто тут мог отказаться? Это было выгодно даже самым мелким вкладчикам. Тем не менее Бланту нужно было во что бы то ни стало поддерживать уровень продаж на прежнем уровне. Сложность была в том, что теперь почти все английские компании занялись тем же бизнесом. Рынок оказался наводненным акциями компаний, созданных буквально в считанные дни и не имеющих никакого реального бизнеса, кроме торговли акциями. Это, естественно, выкачало часть тех капиталовложений, которые могли бы оказаться в «Саус Си». При наличии такого широкого выбора биржевые спекулянты стали разборчивее — они покупали только те акции, цены на которые росли. Для того чтобы поддерживать рост этих цен и вовлекать в игру новых вкладчиков, Бланту и К° приходилось объявлять все большие и большие дивиденды. А деньги для оплаты этих дивидендов они могли получить только от продажи новых акций. И как только биржевые спекулянты поняли, что происходит, начался спад, который очень быстро стал лавинообразным.

К ноябрю акции «Саус Си» упали до 135 фунтов.

Когда парламент занялся наконец расследованием этого дела, вскрылись весьма серьезные нарушения, незаконные выплаты и столкновения интересов. Компании был предъявлен счет на возмещение ущерба, согласно которому она должна была вернуть несколько миллионов фунтов из директорских фондов. Но все это были уже запоздалые меры. Трудно даже представить, сколько людей разорилось на этом деле.

Был еще и Горацио Боттомли.

Он вырос в лондонском приюте для сирот и учился на судебного стенографиста. Но в 1880-х годах он сумел проложить себе путь в газетный бизнес. В то время были очень распространены дискуссионные клубы, которые регулярно проводили свои заседания. Живя в Хэкни и принимая участие в заседаниях местного дискуссионного клуба, Боттомли сообразил, что можно неплохо заработать, публикуя отчет о еженедельных заседаниях этого клуба. Он назвал этот отчет «Хэкни хэнсард». Дело пошло, и он стал выпускать отчеты о заседаниях других дискуссионных клубов. Спустя некоторое время он уже соперничал с очень популярной в то время «Файнэншл ньюс». Боттомли назвал свое новое детище «Зе Фай нэншл таймс». Забавно, что «ФТ» были созданы именно этим человеком, который умудрился довести до банкротства больше компаний, чем кто-либо другой, и был, вероятно, одним из самых крупных мошенников за всю историю Британии. Однако воздержимся от комментариев.

После разрыва с партнером, к которому отошла «ФТ», Боттомли каким-то образом сумел заключить контракт на издание настоящего «Хэнсарда». Подобно «Конгрешнл рекорд» в Соединенных Штатах и «Журнал оффисьель» во Франции, «Хэнсард» с начала XIX столетия представлял собой регулярный официальный отчет заседаний парламента. Надо ли говорить, что до заключения этого контракта все неуклюжие имитации Боттомли не имели ничего общего с оригиналом.

Но теперь, имея в кармане подписанный контракт, он объединил четыре типографии и издательства в консорциум «Хэнсард принтинг энд Паблишинг юнион». Пригласив в правление нескольких весьма уважаемых бизнесменов (некоторым из них он даже платил за использование их имен), Боттомли добился, что акции «Хэнсард юнион» на обшую сумму в пятьсот тысяч фунтов были зарегистрированы и внесены в список для продаж на 1889 год.

Для начала Боттомли истратил 430 тысяч фунтов на покупку бумажных фабрик и печатных цехов. Затем он обратился к правлению с просьбой вдвое увеличить акционерный капитал. Они согласились. Следующим шагом он объявил вполне приличные дивиденды, что, разумеется, привлекло к нему новых вкладчиков.

Знакомая картина?

У него в правлении сидели весьма уважаемые люди, его учетные книги показывали прибыль сорок тысяч фунтов за первый год, он платил хорошие дивиденды — поэтому никто особенно не пытался вникнуть в дело поглубже. Но если бы кто-нибудь удосужился это сделать, то можно было легко установить, что для выплаты дивидендов Боттомли делал займы под основные фонды, надеясь привлечь в дело новые капиталы и таким образом выплачивать еще большие дивиденды. А попутно набивал и свои карманы. Когда же основные держатели акций компании поняли, что их деньги уходят, Ботгомли попытался тянуть время. Он был вынужден это делать, поскольку этих денег у него уже не было. Устав ждать, основные вкладчики взяли компанию в свои руки и только тогда, разобравшись в учетных книгах Боттомли, обнаружили, что из миллиона фунтов основного капитала 600 тысяч связано долгами и что еще по меньшей мере сто тысяч вообще куда-то исчезли. «Хэнсард юнион» была разорена.

Боттомли был объявлен банкротом и обвинен в мошенничестве. Обвинения, выдвинутые против него, выглядели неопровержимыми. Но тут во всем блеске проявились его адвокатские способности. Досконально зная законы и прекрасно чувствуя судебную интригу (сказались годы работы судебным стенографистом), он сумел защитить себя. Судебное разбирательство длилось двадцать два дня. Жюри пришло к решению менее чем за полчаса. Вердикт был: невиновен.

Шел 1893 год.

Год золотой лихорадки в Западной Австралии. Очень модными стали акции золотых приисков. Известность, приобретенную широким освещением в прессе его судебного процесса, Боттомли решил использовать по-своему. Он начал продавать акции золотых приисков от лица компаний, которые, казалось бы, не могли разориться… но большей частью все-таки разорялись. У него было несколько удачных предприятий, и они законным образом принесли ему миллион фунтов. Однако во всех других компаниях, от лица которых он выступал, дела шли по одному и тому же, вполне предсказуемому сценарию: — щедрый первый дивиденд привлекал большое количество новых вкладчиков, а затем компания прекращала свое существование. В одном из исследований карьеры Боттомли отмечается, что из пятидесяти его компаний не менее двух дюжин были реконструированы, а двадцать остальных добровольно пошли на ликвидацию.

За счет обнищания своих клиентов мистер Боттомли к 1896 году стал мультимиллионером, обзаведясь всеми необходимыми атрибутами вроде особняка на Пэл Мэл, загородного поместья и скаковых лошадей.

В течение следующих десяти лет он начал издавать, но вскоре продал газету «Зе сан» (девизом этой вечерней газеты было «Если вы прочли это в „Зе сан“, значит, это действительно так», и она не имела никакого отношения к одноименной нынешней лондонской газете), был избран в парламент от либералов Южного Хэкни, с успехом издавал дешевый еженедельный журнал «Джон Буль» и проводил массу времени в судах, с блеском защищаясь от обвинений во всевозможных мошенничествах, злоупотреблениях и банкротствах.

Между тем благодаря журналу «Джон Буль» он стал в глазах широкой публики чем-то вроде народного героя. Журнал имел репутацию «разгребателя грязи», не боялся критиковать членов парламента (пелибералов) и горой стоял за монархию. При журнале даже было собственное детективное агентство, которое занималось розыском «жареных фактов». Все это приводило ко множеству судебных исков по обвинению в клевете, но и способствовало успеху у читателей. Не прошло и года, как о «Джоне Буле» писали как о «величайшем достижении современной журналистики». Цитата, впрочем, с полным правом могла быть адресована и редактору журнала Горацио Боттомли, который в редакторских колонках с особой яростью и язвительностью обрушивался на «акул» из Сити.

Между тем он сам вполне мог бы стать объектом разоблачений в «Джоне Буле», поскольку к этому времени изобрел новую махинацию. Когда одна из его компаний разорялась, он позволял акционерам перевести свои акции в другую компанию, предоставляя кредит на 75% предполагаемой стоимости акций. Но в этом случае акционеры либо должны были покрыть разницу в 25%, либо потерять все во время ликвидации. Таким образом, ликвидировав компанию с капиталом в миллион фунтов, он мог ожидать быстрой и легкой прибыли в 250 тысяч фунтов.

Этот метод срабатывал до 1906 года, когда его «Джойнт сток траст энд Файнанс корпорейшн» вместе со своим крупнейшим кредитором «Селектед голд майнз оф Острэлиа» объявили о добровольной ликвидации. Боттомли предполагал сделать состояние на этих двух банкротствах, но, к несчастью, адвокат одного держателя незначительного количества акций отказался от денежной компенсации и начал настаивать на назначении независимого официального лица для ликвидации неплатежеспособной компании. Вновь Боттомли было предъявлено обвинение в мошенничестве. Очередное судебное разбирательство, где Боттомли снова защищал себя сам, тянулось двадцать восемь дней. Казалось, теперь обвинитель должен был легко выиграть, но, ко всеобщему изумлению, вердикт снова был: невиновен.

К началу первой мировой войны Боттомли лишился своего места в парламенте, так как в очередной раз обанкротился, теперь уже на сумму 233 тысячи фунтов. Но это оказалось временным явлением. В 1918 году, когда его банкротство было аннулировано, он вернулся в парламент на новый четырехлетний срок. В годы войны он занимался мошенническими военными лотереями и жульническими облигациями «Победа». Полученные наличные деньги он употребил на покупку двух убыточных газет: «Нэшнл ньюс» и «Санди ивнинг телеграф», но они серьезно истощили его ресурсы. Постепенно публика, пресса, а затем и Скотленд-Ярд стали открывать для себя его истинное лицо. Весной 1922 года Боттомли было предъявлено двадцать четыре обвинения по Закону Ларсени. Разумеется, он сам защищал себя в суде. Но через одиннадцать дней, после того как он подьпожил судебное разбирательство словами: «Вы не признаете меня виновным. Не родился еще человек, который бы признал меня виновным по этому делу», удача отвернулась от него. Он был признан виновным по двадцати трем из двадцати четырех обвинений и приговорен (в возрасте шестидесяти двух лет) к семи годам заключения. В следующем году он был объявлен личным банкротом в последний раз. Он украл и промотал свыше пяти миллионов фунтов и отсидел в тюрьме по году за каждый миллион, после чего был выпущен из тюрьмы под честное слово и провел остаток жизни (он умер в 1933 году), сочиняя статьи для газет и умоляя правительство о пенсии по старости. В качестве последнего унижения ему отказали и в этом.

Однако миллионером со знаком минус, который вывел Англию на арену двадцатых годов, был Клеренс Хейтси, «рисковый человек» новой формации.

Ему было семнадцать лет, когда в 1906 году умер его отец, оставив ему в наследство убыточный семейный шелковый бизнес, справиться с которым молодому Хейтри оказалось просто не под силу. Дело это развалилось, и он остался с восемью тысячами фунтов долга. Но тут нашелся человек, который подсказал ему, что можно сделать хорошие деньги на страховании, и Хейтри подыскал себе работу в брокерской страховой конторе. К двадцати трем годам он не только выплатил свои долги, но и зарабатывал по двадцать тысяч фунтов в год.

Впервые его поразительные способности проявились во время послевоенного бума, когда, по рассказам, Хейтри стал владельцем «Лейленд моторс»… на один день. Рассказывают, что он каким-то образом купил пакет акций «Лейленд» за 350 тысяч фунтов и продал его в течение суток почти вдвое дороже. Хотя, вероятнее всего, ему даже не пришлось платить за них — или он сейчас же нашел покупателя, или он у него уже был заранее. Впрочем, в документах «Лейленд» эта акция не зафиксирована, да и в то время вся эта компания принадлежала одной семье и маловероятно, чтобы кто-то посторонний мог завладеть контрольным пакетом. Но вполне возможно, что Хейтри просто купил и продал большую партию акций. Это выглядит очень вероятным, поскольку он уже тогда имел репутацию игрока и «рискового человека» и такие дела были вполне в его духе.

Как бы то ни было, но он где-то в то время загреб большие деньги, потому что в 1920 году сумел создать «Коммершл бэнк оф Ландон», позже сменивший свое название на еще более звучное: «Коммершл корпорейшн оф Ландон». Кроме того, Хейтли еще в 1919 году основал «Бритиш гласе индастриз». Обе компании с успехом продавали свои акции, и к 1922 году он «стоил» 2,25 миллиона фунтов. Он жил в особняке на Грейт-Стэнхоуп-стрит, неподалеку от «Дорчестер Хоутел» в Парк-лейн. Он держал более десяти человек домашней прислуги. Цокольный этаж его особняка был отделан под старый английский пэб. На первом этаже был плавательный бассейн. У него был загородный дом в Сассексе, скаковые лошади, произведения искусства и вторая по величине в мире гоночная яхта. Чтобы держать ее на плаву он содержал постоянный экипаж в сорок человек.

Но при том, что он владел «Дрейпери энд Дженерал инвестмент траст», который позже вошел в «Дебенхэм груп», а также контролировал компанию по муниципальным займам «Корпорейшн энд Дженерал секьюритиз», он с самого начала своей карьеры был склонен завышать свои возможности и переоценивать свое искусство в области финансов. Так, «Коммершл корпорейшн оф Ландон» была ликвидирована в 1923 году. Пытаясь спасти компанию, Хейтри вложил в дело часть своего личного состояния, но только потерял на этом 750 тысяч фунтов. Через три года последовал крах «Бритиш гласе». Примерно в то же время он вывел на рынок «Джут индастриз», и вскоре потребовалось крупное сокращение акционерного капитала, чтобы спасти эту компанию.

Но Хейтри был не из тех, кто долго переживает неудачи. Сколько раз его сбивали с ног, столько раз он снова поднимался. «Лоу таймс» писала по этому поводу: «Мало кто ожидал, что после своих первых неудач Хейтри сумеет вернуться. И то, что он сумел это сделать, является одним из удивительнейших фактов во всей истории бизнеса».

Во второй раз сколачивая состояние, Хейтри в течение нескольких лет обдумывал план перекупки «Юнайтед стил компаниз», контролировавшей около 10% производства стали в Британии. С мая 1927 года под личиной «Остин фрайэз траст» он начал закупки нескольких сотен чугунных литейных цехов и наконец объединил их в «Эллайд айронфаундерз лтд.». С этого плацдарма в мае 1929 года он нацелился на «Юнайтед стил». Стальная промышленность переживала тяжелые времена. В лучшие годы «Юнайтед стил» оценивалась в двадцать семь миллионов фунтов, а когда Хейтри начал охоту за их акциями, стоимость компании составляла меньше 20% от этой цифры. Помимо серьезных проблем с наличностью, у «Юнайтед стил» было трехмиллионное превышение кредита в банках. Выплаты дивидендов запаздывали, и кредиторы установили мораторий. Но Хейтри был убежден, что главный бизнес компании имеет надежную основу. Он согласился оплатить превышение кредита и выкупить бывшие в обращении акции по рыночной цене на общую сумму пять миллионов фунтов. Это означало, что всего ему требовалось восемь миллионов.

С помощью друзей из Сити ему удалось собрать половину этой суммы, но после встречи с лордом Берстедом в «Монтегю Стэнли» он обрел уверенность, что банк поможет ему со второй половиной.

Они договорились о новой встрече через пару недель.

Однако за эти две недели в Англии пришло к власти второе в ее истории лейбористское правительство, и место Стенли Болдуина занял Джеймс Рамсей Макдональд. Сити отреагировало так, как оно всегда реагирует на лейбористские правительства. Мужчины в деловьи костюмах в полоску сменили котелки на боевые шлемы. Цены на акции упали, и банки стали закрываться.

Когда Хейтри вновь пришел в «Монтегю Стэнли», Берстед заявил, что никакой договоренности между ними не существовало.

Хейтри был просто убит.

Речь шла о его репутации, и кроме того, если он отказывался от дела, многие из сорока тысяч акционеров «Юнайтед стил» имели бы основания предъявить ему претензии. Если же он собирался продолжать, то ему была необходима немедленная поддержка. Об Уолл-стрит не могло быть и речи, поскольку она традиционно не доверяла лейбористскому правительству, а в Сити вдруг начали поговаривать о возможных национализациях, что вызывало естественное недоверие к перспективе бьггь вовлеченным в такое опасное в этом смысле дело, как производство стали. Оставались только коммерческие банки. Однако они были осведомлены о затруднительном положении Хейтри, и если бы даже ему и удалось с ними сговориться, то условия оказались бы весьма тяжелыми. Вдобавок, если он не сумеет добиться поддержки банков, в Сити это могло бьпь расценено как отсутствие доверия, что должно пагубным образом сказаться и на других его делах.

Еще больше усугубляло положение то, что тогдашний управляющий «Бэнк оф Ингленд» Монтегю Норман давно собирался свести счеты с Хейтри. Эти двое никогда не были друзьями, и Хейтри писал в своем дневнике, что Норман («мой давний недоброжелатель») тайно орудовал за кулисами, чтобы («самым серьезным образом») помешать его планам. «Вполне возможно, в глазах лондонского Сити я выглядел опасным выскочкой, вносящим смуту в их отлаженный деловой мир. Теперь как раз представлялся случай преподать мне заслуженный и сокрушительный урок».

Вполне сознавая, что ведет игру на невыгодных условиях, Хейтри тем не менее пытался любой ценой найти источники финансирования. И кое-что ему удалось собрать. Но до искомой суммы не хватало еще девятьсот тысяч фунтов. И тогда в последний момент Хейтри и его друзья состряпали план, который помог бы им получить на время столь необходимые деньги. Они решили выпустить поддельные облигации муниципального займа под грифом «Корпорейшн энд Дженерал секьюритиз». Предполагалось, что они продадут бумаги в рассрочку, получат деньги за первый платеж и сразу же перенесут дату регистрации. Это отсрочит также и дату второго платежа, а тем временем их стальной бизнес принесет наличные деньги, на которые можно будет выкупить обратно свои фальшивые облигации.

Разумеется, это было незаконно. И, разумеется, они знали, что это незаконно. Не существовало никаких облигаций муниципального займа. Но Хейтри и его друзья убедили себя, что это только экстренная временная мера и через несколько недель все будет в порядке.

А между тем в Сити уже пошли слухи о том, что у Хейтри неприятности. Акции некоторых его компаний, и в особенности «Остин фрайерз траст» начали падать в цене. Для того чтобы поддержать цены, Хейтри был вынужден покупать собственные акции. Ему понадобилось почти полтора миллиона фунтов, чтобы удержать «Остин» на плаву. Кроме того, из 1,6 миллиона фунтов, которые они рассчитывали получить за фальшивые облигации, удалось собрать только половину, и это вовсе не приблизило их к цели.

Слегка впав в панику, оттого что обман не сработал, Хейтри в августе 1929 года запрятал гордость в карман и отправился к Монтегю Норману. Говорят, что их беседа была весьма откровенной. Хейтри пытался убедить Нормана, что при поддержке центрального банка слияние может пройти безболезненно и «Юнайтед стил», а также вся двадцатимиллионная империя Хейтри еще могут быть спасены. Однако Норман, по всей видимости, не желал об этом даже слышать. Он вроде бы выразил мнение, что Хейтри слишком много заплатил за «Юнайтед стил». Таким образом, опасения Хейтри подтвердились. Управляющий «Бэнк оф Ингленд» действительно собирался преподать ему жестокий урок. Встреча закончилась тем, что Норман решительно отказался оказать какоелибо содействие.

14 сентября один из ближайших партнеров Хейтри итальянец Джанни Джальдини отправился в краткосрочный отпуск. Но вместо того чтобы, как планировалось, поехать в Швейцарию, Джальдини отправился домой в Италию, у которой не было соглашения с Англией о выдаче преступников. В его чемодане лежали 400 тысяч фунтов, принадлежащих Хейтри.

А через пять дней Хейтри был вызван к сэру Джильберту Гарней, одному из самых уважаемых в Сити аудиторов. К его компании «Прайс уотерхаус» обратился «Ллойдз бэнк» с просьбой провести ревизию учетных книг Хейтри.

Его акции падали в цене, его книги подлежали ревизии, ему ничего не оставалось, как признаться в выпуске поддельных бумаг. Он пытался объяснить, что это было как бы полумерой, только для того чтобы заполучить «Юнайтед стил», и тогда все долги были бы выплачены. Но по подсчетам Гарней, при девятнадцати миллионах фунтов долга основные фонды Хейтри составляли только четыре миллиона. И к тому же теперь обнаружилось мошенничество.

Как подобает джентльмену, Хейтри предложил сэру Джильберту сопроводить его в ближайший полицейский участок. Но к удивлению Хейтри, Гарней (вероятно, также в духе клубных джентльменских традиций Сити) сказал, что дело еще можно спасти и что он лично поговорит с Монтегю Норманом.

Гарней поспешил к Норману.

А Хейтри поспешил к своему адвокату.

В тот же день, когда Хейтри и члены его совета встретились с Гарней, сэр Джильберт объявил, что «Бэнк оф Ингленд» ответил отказом. Норман забил тревогу. Был предупрежден президент фондовой биржи, и продажа акций Хейтри была приостановлена. На следующее утро Хейтри и члены его совета явились в офис генерального прокурора и признались в совершении колоссальной мошеннической операции.

В тот же вечер Клеренс Хейтри оказался в тюрьме.

Он все еще ожидал суда, когда биржа лопнула.

Наконец в январе 1930 года состоялось слушание дела.

Поверженный Хейтри отдался на милость суда. «Когда я увидел, что дело приняло серьезный оборот, я поставил на карту все, что имел, до последнего пенни, мою репутацию и мою свободу, чтобы только предотвратить это ужасное крушение. Я пошел на огромный риск, хотя мог бы позволить делам идти своим чередом и остаться свободным человеком. В этом случае бремя потерь обрушилось бы на тысячи держателей акций по всей стране, тогда как сейчас несчастье постигло сравнительно небольшое количество людей».

Далее он заявил: «Более того, пойдя на этот риск, я теперь окончательно и необратимо разорен. Мое имя стало притчей во языцех, и если я буду признан виновным, то, когда бы я ни вышел из тюрьмы, наказание будет попрежнему преследовать меня».

Затем, поблагодарив друзей и семью за поддержку, он заявил судье: «Я не хочу прикидываться дураком. Я прекрасно понимал, на что иду, но в равной степени у меня были все основания считать, что я спасаю положение и таким образом защищаю моих кредиторов. Сэр Джильберт Гарней уже говорил, что ни одно пенни из денег, добытых незаконным путем, не попало ни к кому из нас в карман. Пока мне предоставлена возможность оправдаться (а мне это сделать нетрудно), я постараюсь доказать вам, что все мои действия, как ни дико это может прозвучать в свете всех последующих событий, были продиктованы лишь желанием поступить как должно и что мотивы моих действий были чисты и бескорыстны. А теперь, сэр, я готов безропотно принять любое наказание, которое меня ждет».

Но обвинитель остался равнодушен ко всему этому. Дело было настолько сложным и запутанным, что ему понадобилось четыре дня, чтобы разъяснить суду суть самого мошенничества. Хейтри признал, что им были допущены некоторые «нарушения», и генеральный прокурор построил на этом свое заключение: «Слово „нарушения“ не совсем подходит для подобных действий. Если это называть „нарушением“, то что же тогда „преступление“?» Он заявил, что, без сомнения, Хейтри и его ребята все время надеялись выкрутиться и как-то расплатиться за фальшивые бумаги, до того как все это вылезет наружу. «Я думаю, что в истории было много таких случаев, когда человек брал кассу, собираясь поставить деньги на лошадь или на что-то еще в этом роде, и надеялся в случае выигрыша непременно вернуть деньги».

Хейтри был приговорен к 14 годам. Нельзя сказать, что он принял этот приговор «безропотно», поскольку подавал апелляцию (впрочем, вполне безуспешно). Выйдя из тюрьмы в 1939 году, он написал книгу под названием «Сасг из тьмы», в которой отстаивал теорию, что причиной политической и экономической нестабильности является неудачное распределение населения на земле и взаимозависимость наций. В 50-х годах он попробовал проворачивать кое-какие дела, но успех был незначительным. Хейтри умер в июне 1965 года.

Однако настоящим королем среди всех миллионеров со знаком минус был неотесанный, грубый, стройный, женолюбивый, непрерывно курящий (десять гаванских сигар в день) выходец из Новой Англии по имени Джесс Лористон Ливермор.

К концу 20-х годов он был живой легендой Уолл-стрит.

Он родился в Новой Англии в 1877 году и впервые почувствовал вкус к акциям и облигациям в четырнадцать лет, когда за доллар в неделю выписывал мелом на доске котировки на брокерской бирже в Бостоне. Он мог бы там и остаться, если бы не его уникальная способность моментально считать в уме. Он быстро понял, что может с ходу выдавать проценты и таким образом определять колебания цен. А когда он начал каждый вечер записывать эти проценты и цены в записную книжку, он также осознал, что может проследить некоторые тенденции в этих ценах.

В то время Бостон кишел нелегальными брокерскими конторами. За витриной почти каждого магазина скрывались заведения, где биржевые маклеры заключали пари на движение цен на акции. В Англии сегодня существует несколько хорошо организованных «индексных» компаний, которые занимаются в точности тем же самым. В «Лэдброук индекс» или в «Ай-джи индекс» принимают по телефону ставки от клиентов, которые полагают, что могут предсказать подъем или падение индекса Доу Джоунса, индекса Хенг Сепг, ФТ 100 и так далее. Вы ставите деньги на каждый пункт — пять фунтов, пятьдесят фунтов, пятьсот фунтов, сколько хотите, — и если индекс поднимается на десять пунктов, вы получаете в десять раз больше, чем поставили. Если индекс падает на десять пунктов, вы проигрываете в десять раз больше, чем поставили. Современные «индексные» компании по заключению пари имеют небольшой «спрэд» между ценой покупки и ценой продажи, поэтому могут, подобно футбольным и беговым тотализаторам, страховать свои позиции. Причем некоторые из этих служб по заключению «индексных» пари дают несколько отличную котировку цен на покупку или продажу. Таким образом, сообразительный биржевой спекулянт может придумать систему мини-арбитражной операции, при которой он ни в каком случае не останется в проигрыше.

Математические способности Ливермора и его система ставок очень скоро привели к тому, что его отлучили ото всех нелегальных контор в окрестностях Бостона. Не помогала даже маскировка. Поэтому в возрасте двадцати одного года, имея в кармане две с половиной тысячи долларов, он направился в Нью-Йорк.

Натренировавшись в провинции, он явился со своими талантами прямо на Уолл-стрит. И продолжал выигрывать. Одни умеют жонглировать тарелками, другим дано играть Гамлета, а Ливермор, казалось, был рожден для фондовой биржи. У него было природное чутье, подсказывающее ему, когда акции той или иной компании дошли до своего предела и должны пойти вниз. Поэтому он заделался профессиональным «медведем».

Он был хорош в своем деле, и все знали об этом. Но однажды вечером в 1906 году он сделал шаг от хорошего к великому. Он гулял со своей подружкой в Атлантик-Сити (там были самые фешенебельные места для прогулок на всем Восточном побережье) и заглянул в брокерскую контору, чтобы мельком взглянуть, как идут дела. Акции были на подъеме. Погоду делали «быки». Но тут его внимание привлекла одна компания. Это была «Юнион пасифик рейлроуд». Ее акции шли очень высоко. Он понял, что они должны скоро пойти вниз, и дал брокеру распоряжение продать три тысячи акций. Они продолжали подниматься. На следующий день он продал еще две тысячи акций, отделался от подружки и рванул назад в Нью-Йорк.

Это было 18 апреля.

Акции «Юнион пасифик рейлроуд» поднимались все выше и выше. И тут грянуло землетрясение в Сан-Франциско.

Железные дороги превратились в груду обломков. Акции компании резко пошли вниз. И еще до исхода вечера Джесс Лористон Ливермор стал миллионером.

Не прошло и года, как Ливермор снова продавал вопреки растущему рынку. Перед самым крахом НЙФБ. В этот период его дневная прибыль доходила до сотен тысяч долларов.

Разумеется, ему не всегда удавалось попасть в яблочко. В 1908 году он потерял на хлопке ровнехонько миллион долларов. Зато первая мировая война принесла ему громадные прибыли на стали и на бензине, причем некоторое время он даже играл на повышение, небезосновательно полагая, что война будет способствовать расцвету этих отраслей промышленности, а затем, как только было подписано перемирие, вернулся в лагерь «медведей», поскольку понимал, что солдаты, возвратившиеся с фронта, создадут безработицу, которая, в свою очередь, вставит палки в колеса «перегретой» экономики.

И хотя с той поры Комиссия по ценным бумагам и биржам и ввела всевозможные ограничения на игру на понижение, к этому времени Ливермор был уже настолько могущественным «медведем», что порой достаточно было только пройти слухам, что он продает какие-то акции, как цены на них действительно начинали скатываться вниз.

К 1925 году поговаривали, что он «стоит» двадцать пять миллионов долларов. Разумеется, к этому прилагалось все, что должен иметь состоятельный человек: великолепная квартира (в доме 817 на Пятой авеню) с окнами на Центральный парк, собственный вагон для путешествий по железной дороге, виллы в Европе, поместье на северном побережье Лонг-Айленда и даже роскошь, почти неслыханная для тех лет — собственный самолет.

Естественно, богатство, которое он и не думал скрывать, превращало его в постоянную мишень для прессы. Газеты шпыняли его на каждом шагу за приверженность к игре на понижение и за неуклонное стремление продавать вопреки рыночным тенденциям. Но именно на этом пути ему почти всегда сопутствовала удача, что вкупе с шикарным образом жизни порождало постоянную зависть. Его нельзя было назвать чересчур щепетильным в отношении женщин. Одно дело — содержать любовниц на своих виллах, разбросанных по всему свету, но трезвонить на весь мир о своих любовных успехах и сексуальных достижениях — это уже совсем другое. Его излюбленным вечерним развлечением было раскатывать по Нью-Йорку в своем желтом «роллс-ройсе» и «снимать» девочек. Этот парень с тягучим бостонским акцентом, оскорблявший английский язык бесконечными «dems» и «dees», мог цитировать Библию (результат строгого новоанглийского кальвинистского воспитания) и тут же, через запятую, рассказывать о подробностях своих ночных приключений. Впрочем, что касается бизнеса, то здесь он был гораздо менее откровенен.

Его офис располагался на одиннадцатом этаже «Хекшер билдинг» на Пятой авеню, причем швейцару у входа платили за то, чтобы он на все вопросы отвечал, что никогда не слышал о человеке по имени Ливермор. Если же посетитель заявлял, что его ждут, швейцар должен был найти его фамилию в списке назначенных посетителей. Следующую проверку осуществлял телохранитель перед входной дверью в офис. За этой дверью почти полсотни человек суетились вокруг десятков телефонов, телеграфных и телетайпных аппаратов. Кроме того, на большом табло непрерывно демонстрировались самые свежие котировки акций. Это был оборудованный по последнему слову техники командный пункт экспертов и аналитиков, помогавших Ливермору быстро понять и оценить тенденции рынка. Сюда же поступали данные от секретныхплатных осведомителей, разбросанных по всей Уоллстрит.

В двадцатых годах Ливермор наращивал свое состояние, совершая короткие «медвежьи» набеги на биржу. Но когда накатил 1929 год и место в Белом доме занял Герберт Гувер, Ливермор понял, что нестабильность экономики создала на фондовой бирже такую ситуацию, о которой раньше и мечтать не приходилось. Как-то мартовским утром он начал продавать акции промышленных компаний, затем переключился на железные дороги, а когда по бирже пронесся слух, что он вышел на тропу войны, взялся за нефтяные компании. На следующий день, когда цены пошли вниз, он выкупил обратно все, что продал, и за три часа стал богаче на двести тысяч долларов.

Летом и особенно в начале осени 1929 года американская экономика была на подъеме. Все вокруг говорили, что настали хорошие времена. Деньги на Уолл-стрит стекались не только из Европы (впрочем, английские деньги не могли достаточно быстро обращаться в американские акции, поскольку британские инвесторы безуспешно пытались бороться с лейбористским правительством), но и из всех уголков Соединенных Штатов. Казалось; вся страна ринулась на фондовую биржу. Вступительный взнос сравнялся с ценой газеты. Гигантская армия мелких спекулянтов сняла со счетов банков свои сбережения в несколько сотен долларов, чтобы играть на бирже.

Но Ливермор старался трезво смотреть на эту всеобщую эйфорию. Тщательнейшим образом изучив финансовую прессу и сопоставив эту информацию с полученной через свои разведканалы, он пришел к выводу, что американская промышленность и американские банки стоят на пороге катастрофы. Экономика попросту не может постоянно перегреваться — рано или поздно пар должен выйти наружу.

А это, по его предположению, могло означать начало грандиознейшей игры на понижение, которую когда-либо видел свет.

Первый сигнал поступил в сентябре 1929 года, когда в газетах появились сообщения, что Британия обеспокоена положением стерлинга. Слух о скандале с Хейтри дошел до Америки, и Ливермор заинтересовался, почему «Бэнк оф Ингленд» не помог Хейтри. Не захотел или не мог? Заинтригованный этим, он стал наводить справки через своих английских «агентов». Они сообщили, что в Британии пытались найти возможность поднять престиж фунта стерлингов. Это могло означать традиционное в таких случаях повышение учетных ставок «Бэнк оф Ингленд». Американский Федеральный резервный банк поднял свои учетные ставки на 1%, и британцам не оставалось ничего другого, как последовать этому примеру. А в этом случае поток английских денег на Уолл-стрит должен был иссякнуть. Следовало также ожидать, что британские держатели акций начнут массовые продажи акций. По мнению Ливермора, все это должно было привести к падению цен.

В это же время Ливермор узнал, что известный экономист Роджер У. Бэбсон собирался выступить со своим традиционным вступительным словом на ежегодном собрании «Нэшнл бизнес конференс». Ливермор знал, что Бэбсон, как и он сам, был «медведем» и в течение двух последних лет давал самые пессимистические прогнозы. Еще в 1928 году он заявил, что если Эл Смит и демократы придут к власти, то это приведет к серьезнейшему экономическому спаду. Однако Эл Смит и демократы не пришли к власти. К власти пришел Гувер и республиканцы. Поэтому пророчества Бэбсона не были приняты всерьез. Впрочем, разбирая свои досье, Ливермор мог заметить, что и в прошлом мрачные предсказания Бэбсона не пользовались особой популярностью. Но несмотря на то, что и сам он никогда не был склонен придавать значение пророчествам Бэбсона, он не мог не предположить, что в какой-то момент они действительно могут сбыться.

Обобщив всю эту информацию, Ливермор обратил внимание на то, что в последние несколько месяцев все газеты старались переплюнуть друг дружку, воспевая «лучшее из времен». Но все это уже несколько поднадоело, а никаких других новостей не намечалось. И если сейчас могло появиться что-то, что бы заставило газетчиков всей страны иначе взглянуть на это «лучшее из времен», то, по мнению Ливермора, такую роль способно было сыграть именно выступление Бэбсона.

Он посадил своих сотрудников на телефоны, и в редакции газет прошла «утечка информации» о том, что Бэбсон должен выступить с речью огромной важности. Как только машина была запущена и пресса встала на изготовку, Ливермор через своих брокеров по всей стране начал продавать акции.

К тому времени, когда Бэбсон вышел на трибуну, Ливермор уже продал акции на обшую сумму триста тысяч долларов.

Не прошло и получаса после того, как Бэбсон заявил собравшимся, что «рано или поздно наступит кризис, который поглотит основные капиталы и приведет к падению барометра Доу Джоунса на шестьдесят — восемьдесят пунктов», как печатные агентства уже сообщали по всем видам связи: «Экономист предсказывает падение фондовой биржи на шестьдесят — восемьдесят пунктов!»

Ливермор продолжал продавать.

Эти новости появились практически во всех дневных газетах и прозвучали практически во всех радиопрограммах.

Он продолжал продавать вплоть до самого прекращения торговли, а к этому времени другие экономисты выступили с упреками и резкими выпадами в адрес Бэбсо. на и его сверхразрекламированной речи. На следующее утро Ливермор выкупил обратно все акции, которые про дал накануне. Через несколько дней на бирже все встало на свои места. Так Джесс Ливермор провернул еще одн из своих блестящих комбинаций.

Затем наступил октябрь.

Первый взрыв, разорвавший биржу в клочья, гряну в четверг 24 октября.

Состояния рассеивались, как грибовидные облака.

Второй взрыв доконал ее во вторник 29-го.

Но Ливермор, подобно горстке других, уже давно все распродал.

Имея более чем достаточно денег, чтобы обеспечит себе весьма экстравагантную старость, он тем не менее остался в игре.

Но, к сожалению, его время прошло.

К 1930 году что-то в нем сломалось. Трудно сказат что могло произойти, но Джесс Ливермор начал теряя свое чутье. Возможно, на него таким образом повлиял возникшие семейные проблемы. А может быть, как каждый великий спортсмен, он просто прошел свой пик вслед за которым всегда идет катастрофический спад. Кто знает? Впрочем, так ли это важно? Просто велит «медведь» внезапно впал в зимнюю спячку.

К концу 1931 года половина его состояния улетучлась.

К 1933 году не стало и второй половины.

Около 30 миллионов долларов было потеряно на «верных» делах, где, казалось, проигрыш был невозможен, делах, подобных тем, которые он с блеском обделывал прежде…

К тому времени Комиссия по ценным бумагам и биржам изменила многие правила игры на понижение. Если раньше была установка «пусть остерегается покупатель», то теперь она превратилась в «пусть остерегается продавец». Это и подкосило Ливермора.

К 1934 году он спился. От прежнего Ливермора осталась лишь тень. Он был растерзан биржами и брошен на потеху старым врагам. Денег у него уже не осталось совсем. 4 марта 1934 года он объявил о банкротстве. Его долги составляли 2,26 миллиона долларов, тогда как его имущество оценивалось в 184 тысячи, и даже эта цифра была небесспорна.

Едва перебиваясь с хлеба на квас, он сумел 1940 году издать книгу «Как вести торговлю на бирже». Но он явно опоздал с этим на десяток-другой лет. В его лучшие годы она могла бы принести миллионы. Но кому нужны советы неудачника? Книга с треском провалилась. В ноябре того же года он зашел в мужской туалет отеля «Шерри Низерлэнд», вынул из кармана пистолет и выстрелил себе в голову.

Он оставил записку: «Моя жизнь не удалась».