"Том Роббинс. Натюрморт с дятлом" - читать интересную книгу автора

биологических и социальных запретов, наложенных на ее пылкое от природы
естество, а ради совсем иных целей? Не придуманы ли они по коварному замыслу
ханжей от капитализма, чтобы механизировать секс, разбавить его тягучие
соки, усмирить его неистовый огонь, держать в узде его сладкую
непристойность, сделать его стерильно-чистым (как больничную койку, как
лабораторный автоклав), подвести под единый стандарт, максимально
обезопасить, исключить риск неукротимых страстей, противных логике
обязательств и глубоких привязанностей (заменив эти опасности менее
таинственным и более понятным риском инфекций, кровотечений и гормонального
дисбаланса)? Может, они созданы, чтобы сделать из секса нехитрую, шаблонную,
гигиеничную процедуру, столь безыскусную и небрежную, что он перестанет
служить проявлением любви вообще, но превратится в обезличенную, почти
механическую кроличью случку для удовлетворения сиюминутной потребности -
потребности, никак не связанной с будоражащими ум загадками Жизни и Смерти?
Может, весь процесс запрограммирован таким образом, чтобы эта случка ни в
коем случае не мешала истинному предназначению человека в капиталистическом
пуританском обществе - производству и потреблению материальных благ?
Поскольку ответить на эти вопросы Ли-Шери была не в состоянии - от
одной только мысли на эту тему у нее начиналось головокружение - и поскольку
коротким свиданиям с возлюбленным на заднем сиденье его колымаги,
припаркованной на платной стоянке, явно не хватало того романтического
флера, который у ее высочества неизменно ассоциировался с сексом, она решила
вторично отправить себя в изгнание, а именно - отказаться от плотских утех.
Однако не успела принцесса пересечь воображаемую границу, как состоящее на
службе у организма Бюро Внутренних Доходов накрыло ее и предъявило счет по
всем статьям.

10

Любовник-футболист умолял принцессу "принять меры", а Ли-Шери тихонько
плакала, упершись лбом в зеркальную стену вегетарианского ресторана, где они
обедали. "Нет, - сказала она. - Нет, нет и нет".
В девятнадцать она уже сделала один аборт и второго бы просто не
вынесла. "Нет", - повторила она. В уголках ее синих глаз показались две
слезинки, похожие на толстых кумушек, свесившихся с балкона многоэтажки.
Слезинки дрогнули, помедлили в нерешительности и задрожали снова, будто
опасаясь сомнительного путешествия вниз по щекам. Не покидая укрытия,
слезинки на мгновение отразили глянцевый блеск соевого творога на тарелке
принцессы. "Больше никаких вакуумных отсосов, никаких кюреток. Лучше пусть
мне выскоблят душу, выскоблят мозги, чем еще раз дотронутся до моей матки. С
прошлой чистки прошло больше года, а внутри у меня до сих пор открытая рана.
Все, что я ощущаю, - горечь, боль и стыд. Смерть закатила холостяцкую
вечеринку в самом сокровенном уголке моего тела. Всё! Отныне это место
предназначено для жизни".
Всякий раз, когда техника вторгается в благословенный естественный
процесс, чуткие носы улавливают запах серы. Для принцессы Ли-Шери от абортов
не просто несло тоталитаризмом - ей чудился в них пронзительный крик
обманутой живой плоти. И все же, хотя принцесса и слышать не могла о
прерывании беременности, перспективы этого пришедшегося не ко времени
материнства так же не казались ей радужными - и не только по обычным