"Наталья Резанова. Последние Каролинги - 2 (Прод.романа А.Говорова 'Последние Каролинги')" - читать интересную книгу автора

кстати, одна из причин, по которой я забочусь о его сыне.
- Значит, я мог убить тебя дважды... в течение одного дня... - сознание
этого было невыносимо, и он быстро спросил: - Я не понимаю, как ты сумела не
возненавидеть меня?
- А я тебя ненавидела. Ты даже представить не можешь, как. - В голосе
ее появились странные мечтательные ноты. - Бывали времена, когда выжить мне
помогала только надежда убить тебя.
- Тогда почему... ты этого не сделала?
- Потому что я любила тебя. И ничего не могла с этим поделать. Любовь и
ненависть рвали пополам мою душу, но любовь оказалась сильнее.
Они помолчали. Он просто физически ощущал покой и умиротворение,
исходящее от ее тела.
Она продолжала:
- Ты говорил мне: "Не жди, чтобы ненависть моя умерла". Я расскажу
тебе, как умерла моя ненависть. Это было перед взятием Самура. Когда нужно
было переправляться через Лигер. Мой конь боялся воды. Ты подъехал, протянул
руку и сказал: "Садись ко мне. Мы поедем вместе". Тогда был сильный туман. Я
сидела в седле позади тебя и могла бы свободно ударить тебя мечом в спину и
ускакать незамеченной. И тогда я поняла, что никогда и ни за что не смогу
причинить тебе боли.
- И ты больше никогда не испытывала ненависти?
- К тебе - нет. Но к другим... Слишком многие ненавидели меня и
пытались убить... и получали в ответ то, чего желали мне. Но постепенно...
все это стало слабеть... и сходить на нет. И кончилось в тот день, когда я
попала к бунтовщикам. Они избивали меня, а я думала только об одном:
"Господи, прости их, ибо не ведают, что творят".
Он пытался уложить все это в сознании. Но безуспешно.
- Возможно, - тихо сказал он, - тебе следовало бы на той переправе
вонзить меч мне в спину. И все было бы гораздо проще.
- Значит, ты ничего не понял из того, что я сказала. Ненависть - это
болезнь. Авель переболел оспой, и никогда уже снова ею не заболеет. А я
переболела ненавистью.
Теперь он позволил себе повернуться к ней и взять ее руки в свои. Но
разговор был еще далеко не закончен.
- Ты всегда знала, что Одвин тебе не родня?
- Нет. Мне рассказала об этом Заячья Губа.
"Снова ты, матушка. И здесь ты приложила свою руку."
- Что еще она тебе рассказала?
- Что не знает имен моих родителей. Они будто бы были крестьяне, и их
повесили за участие в мятеже. А Одвин из милости подобрал меня в канаве.
- И ты ей поверила?
- А почему бы мне было ей не поверить? Она, конечно, лгала постоянно, а
когда не лгала, то не говорила всей правды...
- Это верно, - подтвердил он, ничего, впрочем, не уточнив.
- Но это согласовывалось с тем, что сказал Гермольд.
- А что он сказал?
- Будто бы за пятнадцать лет до... до своей смерти Одвин объявился в
Туронском лесу со следами тяжелых пыток и с младенцем-девочкой. Он полагал
Одвина моим отцом, но никогда в глаза не видел моей матери. А потом они с
Одвином рассорились.