"Татьяна Ивановна Ревяко. Серийные преступления ("Энциклопедия преступлений и катастроф") " - читать интересную книгу автора

метод.
Когда я вскрывал мертвых детей, слышал голоса: жалобные и плачущие.
Сначала думал - слуховые галлюцинации. Потом разговорился с рабочими
крематория. Они признавались, что слышали крики душ, когда сжигали трупы. И
у меня, стало быть, души младенцев плакали, им больно было. Я решил, что
близок час, когда я загремлю в дурдом. Но скоро все прошло. К голосам привык
и даже подстроился под них. Вводил трупу наркоз, и голосов не было. Тогда
душам не было больно...
Неподалеку от Сусумана есть Долина смерти. Несколько тысяч
политзаключенных лежат подо льдом, как живые. Иногда их даже с самолета
видно. Но, знаете, какая там аура... тончайшая... трепетная... Я ездил туда
заряжаться. Души заключенных свили там себе гнездо и дежурят, как на посту.
Меня они не любили, но все-таки подпитывали...
Я имел много денег, потому что в сезон ездил с артелью старателей как
врач. Когда мы возвращались в Магадан, то на три дня закупали кабак и
гудели. Я брал червонцы, как колоду карт, и поджигал этот веер. Официантки
давились от злобы. Потом я швырял под стол пачку денег, и толстые бабы
лазили на карачках, как собаки, рыча и вырывая друг у друга купюры...
Есть такая штука на стыке наук - филологии и физики - качество времени.
Это мера траты жизненных сил в определенный промежуток: когда за день
человек проживает год, а может, и три. Так вот - качество времени моего
магаданского периода можно охарактеризовать небывало концентрированной
растратой жизненных сил. Семь моих колымских лет - это около тридцати
материковых. Там я стал личностью, но там впервые и надорвался, хотя
поначалу и не заметил, что надрыв-то был смертельный. Он повел меня в
пропасть, хотя внешне я рос и прогрессировал. И патологией этого страшного
сдвига управляла душа, вырастившая из него то, что ей очень хотелось:
педофилию. ..
Я жаждал добраться до истоков живого. И чем ближе к этой тайне
стремился, тем похотливее и сладостнее становилась ревность моя ко всему
молодому, молоденькому, младенческому... Порою мне хотелось вообще влезть в
утробу женщины и, уменьшаясь до яйцеклетки, превратиться в то эйронейтрино,
что и есть само тело души. А потом проделать обратный путь: родиться со
знанием тайны жизни и самому создавать живое, так необходимое для моей
страсти.
Я никогда не считал это патологией, не считаю и сейчас. У науки нет
этики, потому что нет ее и в жизни. Ведь все мы рано или поздно сдохнем, и
тогда смерть неэтична, неэтична и жизнь...
Конечно, я мог бы убить себя. Вернее, свое тело. Но душу-то убить
нельзя. Завтра же у нее будет новое тело, и с ним она будет вести себя так,
как с моим. Это неразрешимая проблема. А потом, она очень и очень тонкая.
Божественная, я бы сказал. У нее такие прозрения, что ум мой частенько
содрогался от восторга.
В эти минуты я ее страстно любил и благодаря ей делал чудеса. Как
Христос: возьми постелию свою и ходи! Но все нее достиг я такого искусства
врачевания прямо-таки нечеловеческим трудом...
Я же десять лет с крысами жил. Клетки дома завел, кормил, мыл,
выхаживал. Потом перебивал хребет, пересаживал спинной и головной мозг,
экспериментировал и экспериментировал... И никто мне не помогал, ни одна
собака. А завидовали, сволочи, по-черному. Я открыл несколько тайн.