"Роберт Рэнкин. Мир в табакерке, или Чтиво с убийством " - читать интересную книгу автора

- Цыгане едят своих детей, знаешь? - сказал он.
- Ну не едят.
- Едят, - кивнул Норман. - Мне папа сказал. На свете одновременно
живет только девятьсот девяносто девять цыган. Это потому что у них есть
волшебная сила, типа там предсказывать будущее или как найти клад. Этой силы
хватает только на девяносто девять человек. На одного больше - и они ее
потеряют. Поэтому новый цыган не может родиться, пока не умрет старый. А
если рождается, они его убивают и съедают.
- Ужас, - сказал я.
- Это еще ничего по сравнению с тем, на что они еще способны. Мне папа
все о них рассказал.
- У тебя папа, видно, много знает про цыган.
- Еще бы не знать, - сказал Норман. - Моя мама сбежала с цыганом.
Т.С. Давстон вернулся и сказал: - Все нормально, пошли за мной.
Мы пошли за ним между высоких фургонов в круг, где усатые женщины в
наколках устанавливали палатки для аттракционов и собирали карусели,
распевая песни на своем родном наречии. В данный момент они трудились над
палатками "Обдери щенка" и "Понюхай сыр".
Мужчины отдыхали на складных верандах. Разряженные в цветные халаты и
босоножки, они прихлебывали мартини и собирали замысловатые композиции из
цветов.
- Вот эта жизнь для меня, - сказал Норман.
И кто бы стал с ним спорить?

5
Они не просто едят своих собственных детей. Словно этого мало, они
перемалывают косточки, что остаются после того, как их сжирают, и делают
нюхательный порошок, который вдыхают через трубки, сделанные из костей
побольше. А из черепов убитых детей они делают пепельницы, которые продают
потом добрым христианам вроде нас.
Грязные цыганские сволочи!
Отец Нормана

Я никогда, ни до того, ни после, не встречал человека, похожего на
профессора Мерлина. На его голове, такой маленькой, что в дрожь бросало, был
старинный завитой парик лилового цвета. Нос его был словно клюв сказочной
птицы, а глаза блестели, как две бирюзовые запонки. Над тонкими губами,
растянутыми в золотозубой улыбке, были прочерчены тоненькие нафабренные
усики. А под улыбкой начинался подбородок, настолько выдающийся вперед и
такой длинный, что когда профессор Мерлин закрывал рот, подбородок едва не
смыкался с носом.
Одет он был, как проходимец эпохи Регентства: высокий накрахмаленный
воротник и белый шелковый галстух. Жилетка его была красной, тихо звенела
брелками на цепочке от часов, и служила прекрасным фоном расшитым лацканам
зеленого фрака. Профессор Мерлин был стар, высок и худ. Он был чарующе
чудовищен.
При нашем появлении он протянул длинную, тонкую, бледную,
наманикюренную руку и взял ею грязную ладонь Т.С. Давстона.
- Мой дорогой маленький Берти, - сказал.
- Берти? - удивленно прошептал я.