"Судьбы солдатские" - читать интересную книгу автора (Селянкин Олег Константинович)

4

Казалось, только поддался сну, казалось, только на мгновение забыл о том, что находится на передовой, — покой разметал предупреждающий возглас:

— Воздух!

Дмитрий вскочил, бездумно метнулся к тому месту, откуда ему надлежало вести огонь по врагу. Скорее всего, и изготовился бы к стрельбе; возможно, и стеганул бы в небо длинной нервной очередью. Помешал Егорыч, который проворчал добродушно:

— Не мельтеши перед глазами. Первым делом каску напяль, а потом садись на дно окопа, сожмись в комок и жди… Самое поганое для солдата время, когда его самолеты атакуют.

На пункте подготовки молодых солдат, где Дмитрий пробыл около месяца, старшина самозабвенно и не раз рассказывал о том, что какой-то взвод однажды огнем из своего стрелкового оружия сбил фашистский самолет. И Дмитрий сделал вывод: только так впредь и надо поступать при налете вражеской авиации — лупи по фашистским самолетам из всего, что стрелять может! А здесь и Егорыч, и все другие бывалые солдаты — даже Трофим! — просто сидели в окопе и вроде бы равнодушно дымили махрой. Будто их не волновало: а куда грохнет следующая бомба.

Дмитрий тоже сел на дно окопа, тоже закурил.

В это время и появился командир роты, которого сопровождал их взводный — ровесник Дмитрия и, судя по всему, впервые участвующий в бою: и с лица спал, и пальцами правой руки непрестанно дергал себя за поясной ремень, словно проверял, по-уставному ли он затянут.

Флегонт Иванович шел спокойно, будто и не видел и не слышал фашистских бомбардировщиков, которые уже начали заваливаться на крыло, чтобы, спикировав, обрушить бомбы на окопы, где в молчаливом ожидании сидели солдаты.

Около Егорыча командир роты остановился и спросил вполне доброжелательно:

— Как жизнь, солдат? Опять на излом проверяет?

— Или впервой нам? — без промедления ответил Егорыч, намереваясь встать, но Флегонт Иванович положил ему на плечо свою руку, как бы прижимая к земле.

— Что о нашем новом товарище скажешь?

— Характер имеется.

Эти двое говорили спокойно, вроде бы с легкой усмешечкой, а бомбы уже впились в землю, рвали ее, сотрясали так, что порой она была готова выскользнуть из-под ног.

Сквозь грохот взрывов прорвался чей-то крик:

— Носилки сюда!

И снова только взрывы бомб, снова комья земли барабанят по каске, плечам и спине.

Дмитрий не сразу заметил, что в небе появились советские истребители и без промедления набросились на фашистские бомбардировщики; прозевал даже тот момент, когда сбили одного фашиста; увидел и услышал только взрыв на склоне небольшого кургана, в который самолет врезался со страшной силой.

Так начался этот день, в течение которого фашисты еще раз и еще менее удачно бомбили окопы их полка, неоднократно обрушивали на них многие десятки снарядов и мин. Всего этого для Дмитрия было столь много, что ощущение смертельной опасности несколько притупилось, как бы отошло на задний план, уступив первое место навязчивой мысли: что еще предпримут гитлеровцы, чтобы убить его, солдата Дмитрия Сорокина, убить всех его товарищей?

Наконец фашисты решились атаковать. Прикрылись завесой из разрывов мин и снарядов и бросились в атаку. Кричали они что-то или бежали молча — этого Дмитрий не мог утверждать: все тонуло в грохоте взрывов и стоне пуль, которые стаями проносились над головой; и столько было этих пуль, что оторваться от земли или высунуть голову из окопа казалось невозможным.

Но Егорыч встал на приступочку, деловито изготовился к стрельбе. Помедлив, занял свое место и Дмитрий, впервые глянул в сторону окопов фашистов. Ничего особенного: земля как земля, и по ней, ощерившись в безумном крике, бегут гитлеровцы, бегут на Дмитрия и его товарищей. Чтобы убить, бегут, строча из автоматов.

Фашистских солдат, как показалось Дмитрию, было невероятно много, хотелось убить всех сразу, чтобы сохранить жизнь себе, и он дал длинную очередь, поведя стволом автомата, веером бросив пули. Попал или нет в кого — этого с уверенностью сказать не осмелился бы: рядом короткими очередями били товарищи, ровно и могуче рокотали станковые и ручные пулеметы, да и разрывы наших снарядов и мин то и дело вспыхивали среди атакующих.

Самое же радостное и удивительное — только начал стрелять по фашистам, как почти перестал слышать стоны многих пуль, проносящихся около головы.

Вскоре над окопами, прижимая к земле ревом моторов, пронеслись наши штурмовики, хлестнули по фашистам из пушек и пулеметов.

— Атакуем по зеленой ракете! — от солдата к солдату пролетел чей-то приказ.

Никогда не думал Дмитрий, что столь тягостно, даже мучительно ожидание начала собственной атаки…

Наконец над окопами взвилась зеленая ракета, изогнув дымный след в сторону фашистов, уже изо всех сил спешивших убежать с нейтральной полосы.

Взвилась зеленая ракета — командир взвода метнулся из окопа, но Трофим, все время боя стоявший рядом, ухватил его за поясной ремень, осадил назад. Отсюда младший лейтенант и прокричал:

— Взвод! В атаку, за мной!

Егорычу, как показалось Дмитрию, было трудновато выбраться из окопа, и он подсадил, почти вытолкнул его на бруствер. И в ту же секунду оказался рядом, даже рванулся вперед, к своему удивлению вопя что-то несуразное, дикое.

Кругом стреляли и что-то вопили товарищи, но Дмитрий все же услышал глуховатый голос Егорыча:

— Куда попер, телок? Не ломай цепь!

Почти ничего толком не видел, не запомнил Дмитрий из того, что было за минуты этой быстротечной атаки. Какие-то вроде бы разрозненные отрывки. Вот Егорыч кричит, что справа у фашистов пулемет и кому-то надо обойти, подавить его. Это запомнилось, а обошел ли кто-то тот пулемет и уничтожил его, расправилась с ним артиллерия или они просто поперли напролом — этого не знал.

И еще в памяти засела спина какого-то фашистского солдата. Она была вроде бы ничем не примечательна, но именно в нее он старательно целился и не попал: спрыгнул тот в свой окоп.

Дмитрий думал, что, захватив вражескую линию обороны, они остановятся, чтобы хоть немного передохнуть, однако Флегонт Иванович, вдруг появившийся перед ротой, поднял над головой автомат и крикнул:

— Вперед!

И снова бросок на пределе сил. До тех пор вперед бежали и даже шли, пока огонь фашистов не стал убийственно плотен, настолько убийствен, что за считанные минуты только в их отделении трех бойцов вывел из строя.

Окапывались быстро, умело. Сначала каждый для себя вырыл ячейку, и лишь после этого соединили их ходами сообщений. И все это под огнем фашистов, которые, мстя за свое недавнее отступление, не жалели ни мин, ни снарядов.

Работу закончили почти к полуночи. И лишь теперь, с наслаждением закурив, Дмитрий вспомнил, что за весь день не едал ничего. Рука сама потянулась к вещевому мешку, где хранились ржаные сухари, но Егорыч остановил:

— Потерпи, вот-вот обед и ужин сразу принесут, — Помолчал, глядя на звездное небо, и добавил: — Ты, Митрий, если тебя не просят, человека из окопа не выпихивай. За такую самодеятельность и пулю запросто схлопотать можно.

— Пулю? За то, что помог товарищу?

— Вовсе не каждый, кого ты выпихнешь, сразу поймет, что ты ему помощь оказываешь, иной в горячке боя и до самого плохого додуматься сможет. Будто ты его, как мишень, под вражеские пули подсовываешь. Чтобы себе участь облегчить. Или, считаешь, сладко одному под огнем врага во весь рост торчать?.. Тут за секунду малую человек запросто может жизни лишиться.

Сразу вспомнилось, как Трофим схватил за поясной ремень командира взвода и тем самым заставил из окопа отдать приказ к началу атаки. Значит, оберегал Трофим жизнь командира, может быть, и уберег…

— Выходит, он опять подвиг совершил? Выходит, его опять к награде представлять надо?

— Кого его-то?

— Трофима. — И Дмитрий торопливо рассказал то, что видел собственными глазами.

Егорыч молчал сравнительно долго, потом заговорил неторопливо и с легким упреком:

— Дурак ты, а не лечишься. Или мне тоже награда полагается? За то, что тебя, телка, уму-разуму учу? Может, и ты ее заслужил? Ведь помог мне выбраться из окопа?.. Не подвиги это, Митрий, а сама жизнь. Фронтовая. Какая она есть. — И тут же обрадованно засуетился, доставая из-за голенища ложку, протирая ее тряпицей: — Что я говорил? Вот и обед пожаловал!