"Мэри Рено. Маска Аполлона " - читать интересную книгу автора

- Ты на Вестника не смотри, - сказал он мне на репетиции. - Ты не
должен знать, что он говорит, хотя любой нормальный ребенок сразу бы понял.
Все твои реплики только ко мне.
Он послал меня в амфитеатр посмотреть, как выглядят маски со стороны
зрителей. Забравшись высоко, над почетными местами, я изумился, насколько
человечны они оказались, и печальны. Пока я там сидел, он играл Кассандру, в
божественном безумье, с факелами. Эту роль я знал наизусть: слышал, как он
ее репетирует. Все говорят, что это была его лучшая роль. Потом он менял
маску и становился Андромахой. Это та сцена, где ее привозят из
разграбленного города на телеге, заваленной добычей; она - и ребенок у нее
на руках - тоже добыча, в той же куче. Замечательная сцена. Ее просто
невозможно провалить.
Я был так мал, что еще не успел отвыкнуть от женских рук. Странно было
держаться за платье и ощущать под ним твердую мужскую грудь, и слышать, как
задерживается каждый вдох, а потом выпускается вместе с произносимой фразой,
и чувствовать как вибрируют ребра, будто корпус лиры... Если вдуматься,
наверно сыновья большинства мужчин умерли бы от стыда, услышав как их отец
плачет и жалуется женским голосом. Но поскольку он никогда не пропускал
своих упражнений, я наверно слышал их с самого первого дня жизни своей:
старики и молодые мужчины, царицы и грозные тираны, герои, девы и цари. По
мне, любой мужчина имел право на семь разных голосов; только женщины были
созданы обходиться одним.
Когда наступил день спектакля, я очень горевал, что маски для меня не
будет, хотя мне уже много раз объясняли, что детям они не полагаются. "Не
расстраивайся, - сказал отец, - придет твое время." И надел свою маску, где
улыбчивое лицо переходило в мрачное. В прологе он был Афиной.
Телега с позолоченной добычей из Трои, запряженная четверкой волов,
стояла у самого выхода на сцену. Наконец, появился рассыльный, а с ним и мой
отец, в бледной маске вдовы с обрезанными волосами. Он забрался на телегу,
кто-то поднял меня к нему, он усадил меня на колени, и волы тронулись.
За высоким проемом открылась громадная чаша театра. Я был привычен к
пустым скамьям; а теперь, заполненный людьми, он казался бескрайним и
незнакомым, рокочущим и опасным, как море. Отец прошептал: "Не смотри на
зрителей, ты пугаешься чужих. Думай о том, как изрубили твоего бедного
старого дедушку. Прижмись ко мне."
Сам бы я подавал Астианакса по-другому. Он сын Гектора; я предпочитаю
его бойким и смелым, не представляющим себе ничего плохого, пока оно не
началось. Но и отец знал свое дело. Даже мужчины вздыхали в голос, когда мы
медленно въезжали на орхестру; а на басовом мужском фоне слышались
приглушенные вскрики и всхлипы женщин. Вдруг меня охватило странное чувство.
Это мы с отцом, сами, заставили так переживать пятнадцать тысяч человек; мы
можем забрать их всех с собой в Трою; и они будут видеть нас такими, какими
мы сами захотим... Я до сих пор ощущаю вкус того первого глотка власти.
А потом я почувствовал, как меня обволакивает их энергия. Это было,
словно прикосновение любящего человека, который говорит без слов: "Будь
таким, как я хочу". Ну да, за власть тоже приходится платить... Я прильнул к
Андромахе, матери моей, прижался к ее груди, - но мне ответили руки актера
Артемидора. И когда он мял меня, как воск, добиваясь нашего полного
единства, я понял, что тот многоглавый возлюбленный захватил и его; через
обе наши кожи оно чувствовалось. Но отец оставался при этом непорочен и