Глава 8. В джунглях Вендии

Корабль, покачиваясь на мелкой волне, скользил к берегу, заросшему пальмами и колючей акцией; над ними вздымались зеленые свечи кипарисов и желтовато-серые храмовые башни, сложенные из песчаника. За передовым судном тянулись еще четыре, такие же широкие высокобортные барки под синими парусами, медлительные и неуклюжие, но надежные. Флотилия эта, принадлежавшая купеческой гильдии славного города Базры, была нанята для перевозки Таглурова воинства в державу Ашакана, вендийского раджаса, враждовавшего с владетелем Айодии. Вместе с тремя сотнями бойцов, на кораблях размешались их боевые кони, их женщины, их многочисленное и крикливое потомство, а также припасы и снаряжение.

Что и говорить, и на палубах, и в трюмах было тесновато, а потому морское путешествие не оставило у Конана приятных воспоминаний. Большую часть времени он проспал, устроившись на груде тюков у мачты и вставая лишь для того, чтобы опростать кувшин вина и съесть лепешку с ломтем мяса. Ния То Кама Суддакха Пра Бон, Цветок, Который Распускается в Полнолуние, бдительно стерегла его покой, изредка спускаясь в трюм и проведывая вороного жеребца с гривой, заплетенной в сотню косичек. Правда, большой необходимости тревожиться о коне и его хозяине не было: жеребец похрустывал зерном, а Конан храпел, и ни один из Львов Таглура не решался его беспокоить. Кое-кто из них уже познакомился с бешеным нравом и тяжелой рукой киммерийца, и теперь никто не рисковал бросать на него косые взгляды, обносить вином или тянуть руки к полудетским грудкам его невольницы.

Дорога заняла восемь дней. Базра, один из крупнейших торговых иранистанских городов, располагалась на востоке страны, почти на самом рубеже с Северной Вендией, но добраться оттуда в державу Ашокана сушей не было никакой возможности. Северными землями Вендии повелевали айодийские цари, враждовавшие с независимыми князьями юга, и отряды их кшатриев, разумеется, не пропустили бы войско Таглура дальше трех полетов стрелы от границы. Потому и пришлось болтаться восемь дней в море: сначала плыли на юг, чтобы удалиться от враждебного побережья, затем на восток, прямиком к Заливу Пальм.

Вендийский полуостров вдавался в океан огромным треугольником с изрезанными берегами; на его обширных землях свободно разместились бы Немедия и Офир с Коринфией впридачу. Полуостров делился на две части Заливом Пальм, большим овальным эстуарием, отрытым в сторону Вендийского моря. На севере он омывал айодийские берега, на юге к нему примыкали многочисленные малые княжества, населенные темнокожими и темноглазыми дравидийцами. Государство Ашакана располагалось на сравнительно узком перешейке между заливом и простиравшимся с востока Уттарийским морем; страну эту можно было пересечь от одних соленых вод до других за пару дней.

Именно это Конан и намеревался сделать. Из болтовни таглуровых наемников он узнал, что восточные берега княжества Ашакана дики и безлюдны, если не считать жалких деревушек рыбаков и ловцов жемчуга; ну, а там, где рыбаки, есть и лодки. Захватив посудину понадежнее, он мог отправиться в Уттару или Камбую, в сказочные места, где он еще не бывал, и которые, безусловно, нуждались в самом тщетельном осмотре. Быть может, где-то там, в великих горах на границе с Кхитаем, на побережье Лемурийского моря или на самых дальних восточных островах и скрылись остатки рода Гидаллы?

Но его призрачный спутник утверждал, что от Уттары и Камбуи надо двигаться не на восток, а на юг. Будь его воля, Рана Риорда сразу же направился бы туда, но иранистанская флотилия, выйдя на траверс Залива Пальм, свернула к вендийским берегам. Некоторое время дух секиры подбивал Конана захватить корабль и продолжить путешествие на юг. В этой затее не было ничего невозможного, хоть на судне и находилось шесть десятков опытных воинов. С магическим оружием в руках Конан перебил бы весь отряд, но в планы его не входило устраивать кровавую резню среди иранистанцев. Рорта еще не мог учуять с полной определенностью, где лежит новая родина потомков Гидаллы, а значит, что двигаться на юг, что на восток, все едино. К тому же мореходные качества базрийских купеческих барков совсем не устраивали киммерийца; для дальних и опасных странствий он предпочел бы иное судно, быстроходную галеру вроде "Тигрицы" Белит.

Призрак остался недоволен, но молчал, лишь изредка вторгаясь в Конановы сны и рисуя картины грандиозного побоища, которое он жаждал учинить среди Львов Таглура. Конан старался не обращать на духа внимания, однако раз-другой эти миражи сражений горячили его кровь, и он просыпался с воинственным воплем, сжимая древко своей секиры.

– Тебя мучают демоны, господин, - сказала Ния, сидевшая над ним с пальмовой ветвью в руках. - Когда мужчина ест много мяса, пьет вино кувшинами и спит дни и ночи, к нему всегда приходят демоны, распаляющие страсть.

Конан только ухмыльнулся в ответ; его демон был совсем иного рода.

– Но желание можно успокоить, - продолжала юная уттарийка, не без лукавства поглядывая на хозяина. - В трюме, за лошадиными стойлами, есть немного места… там, где хранят сено…

– Принеси-ка мне лучше мяса и вина, - сказал Конан.

– Но демоны, мой господин…

– Когда они меня совсем одолеют, ты об этом узнаешь, клянусь Кромом! А сейчас - мяса и вина! И поживее, принцесса!

Поджав пухлые губки, Ния отправилась за едой. Затем, пока хозяин насыщался, ей пришло в голову утихомирить демонов игрой на ситаре и песнями, которые девушка сочиняла сама. Совсем неплохой способ, подумал Конан, отхлебывая вино и прислушиваясь к ее чистому звонкому голоску. Пела Ния на уттарийском, и он не понимал ни слова, но мелодия была приятной и в самом деле успокаивающей. Когда песня закончилась, Конан велел повторить - на туранском, который он знал отлично. К его изумлению, Ния не смутилась; пристроив ситар на смуглом колене, она вновь тронула струны и запела. Теперь киммериец понимал все.

К чему эта песня тревожит меня?

Чей зов я пытаюсь понять?

То плачет она, то заходится смехом,

Быть может, совсем ее нет,

И лишь над пустыней разносится эхо,

А я - я бреду ему вслед…

Бреду, вспоминая те звуки,

И струн серебристый звон,

Тону средь песков, простираю руки,

Но слышу лишь эха стон…

– Отлично, девочка, - сказал Конан, когда юная певица смолкла. - Теперь я знаю, чем тебя занять, если ты вновь заведешь разговор о демонах, распаляющих страсти.

Допив вино, он погрузился в дремоту под тихие звуки ситара. В голове его мелькали обрывочные мысли - то о Рана Риорде, заметно помолодевшем после схватки на базрийском майдане, то о награде, обещанной призраком, то о Цветке, Который Распускается в Полнолуние. Конан еще не решил, что с ней делать. Оставить в Вендии, в княжестве славного Ашакана? Взять с собой в Уттару? Но выдержит ли она тяжкий переход по вендийским джунглям и плавание в рыбачьем челне - быть может, без воды, без пищи? Правда, Ния казалась крепкой малышкой, не только приятной на вид, но и выносливой… И голос у нее хорош, прямо перезвон серебряных монет, с ленцой думал Конан. Вот если бы она не спешила так потерять то, что девушки обычно берегут… Или его невольница лишь хочет отблагодарить хозяина за спасение?

С этой мыслью он заснул и пробудился только тогда, когда до берега, заросшего пальмами, колючей акцией и стройными кипарисами, оставалось пять полетов стрелы. Зевнув, Конан оглядел торчавшие над зеленью стены Ашакановой столицы, купола храмов Асуры, главного из местных божеств, широкую дорогу, тянувшуюся от причалов к городу и дальше, в джунгли. По дороге двигалась пышная процессия: слон в алой попоне, с вызолоченными бивнями и башенкой на спине, за ним - сотня всадников на горячих скакунах и сотня пеших, с длинными тонкими копьями, трубами и барабанами. Люди Ашакана, понял киммериец; высланы встретить наемников.

Из кормовой надстройки появился сердар Таглур - в новом роскошном халате и серебристой чеканной броне, с саблей у пояса и плетью в руках. Над плечами его раскачивались бирюзовые серьги, усы торчали вверх, словно наконечники стрел, ноздри крючковатого носа хищно раздувались; он был великолепен, величественен, грозен, и знал об этом.

– Эй, славные витязи! Подымайте-ка свои протухшие задницы! Хватить жрать вино и тискать девок! Все - в кольчуги! Шлемы - на головы, клинки - к поясам, луки за спины, в руках копье и щит! И что б ни один ублюдок не качался в строю! Эй, Хилта, Себар, Чулим, Салед, Итол, Хардара! - он начал выкликать десятников-ун-баши. - Проверить своих людей! Чтоб все глядели львами, а не кастрированными шакалами!

Конан поднялся и начал натягивать кольчугу. Она была ему слегка маловата; пришлось обрубить рукава, чтобы не жала под мышками. Зато штаны малинового шелка и замшевые сапоги были хороши и как раз в пору - Таглуров казначей перебрал груду одежд, пока сыскал подходящее. Неплох был и меч, длиной в два с половиной локтя, слегка изогнутый на конце; Конану, правда, больше нравились тяжелые и прямые аквилонские клинки, но где же взять такой в Иранистане? К тому же он не собирался часто пользоваться этим ятаганом - ведь у него была волшебная секира, способная рассечь любое лезвие будто шаль из кхитайского шелка.

Если мечом и кольчугой он остался не совсем доволен, то уж к луку придираться не стоило. Лук был отличный, из крепких, как сталь, рогов горного козла, насаженных на тисовое древко и перехваченных бронзовыми кольцами. В колчане топорщились опереньем тридцать стрел - боевых, с трехгранными наконечниками длиной в палец. Еще ему полагался кинжал и круглый щит с головой рыкающего льва, гербом Таглуровых наемников. Отличное снаряжение! И стоило-то всего ничего - шесть трупов, понюхавших пыли на базрийском майдане…

Корабль ударился о причал, полетели канаты, загрохотали сходни; воины начали выводить лошадей. Конан шел в своем десятке следом за рябым мунганом, разглядывая его затылок. Круглая голова Алиама сидела на могучих плечах как арбуз посреди скамьи в три локтя, сабля в потертых ножнах волочилась по земле. Кольчуга тоже была ему мала, но мунган терпел, не рубил рукавов. Его спина, туго обтянутая железной чешуей, напоминала Конану крепостные ворота.

Подумав об этом, он вспомнил и про последнюю крепость, в которой случилось побывать. Файон! В Файоне уже несколько дней свирепствовал Шапшум, и один пресветлый Митра ведал, сколько стигийцев оставались еще в живых. Тут Конан довольно ухмыльнулся и потрепал своего вороного по крутой холке.

Иранистанские суда приставали одно за другим, наемники сходили на берег, подгоняемые криками ун-баши и сотников, строились длинными шеренгами; их женщины и домочатцы сбились неподалеку плотной толпой. Где-то там была сейчас и Ния, вместе со своим ситаром и мешком с пожитками. Конан предпочел бы, чтоб она держалась поближе; он собирался удрать без промедления, оставив грозному Таглуру лишь клочок пергамента с оттиском большого пальца. Видать, не судьба сердару с честью привести под вендийские знамена ровно три сотни бойцов! Совесть, однако, Конана не тревожила: во-первых потому, что честь Таглура ценил он меньше ломаного медяка, а во-вторых, сердар счел его безбожником, недостойным звания ун-баши. Кром! За одно это стоило снести ему глупую голову и выдрать из ушей бирюзовые сережки!

Отряд выстроился по сотням, в три ряда. Сердар, вместе с важного вида старцем, прибывшим на слоне, начал обходить свое воинство, нахваливая товар; по словам его выходило, что каждый из бойцов и в самом деле лев рыкающий, повергающий врага в прах одним своим видом. Лицо старца, темное и сухое, словно у мумии, было непроницаемым. За ним шли чиновники с шелковыми шнурами, отсчитывали воинов по десяткам и вязали узелки; насчитав же сотню, прятали веревку в мешок. Отшагав на длинных негнущихся ногах до конца строя, старец благосклонно кивнул; число сабель и копий сошлось с заказанным и оплаченным. Бросив Таглуру несколько фраз, он повелительно махнул рукой в сторону городских стен и направился к слону.

– В седло! - рявкнул сердар.

– В седло! - подхватили сотники.

– В седло! - откликнулись ун-баши.

– В седло, так в седло, - пробурчал Конан, залезая на вороного. Теперь, со спины жеребца, он разглядел свой Цветок в толпе женщин и поманил ее пальцем. Ния тут же подбежала к нему и уцепилась за стремя.

– Как ты красив, господин мой, в своей серебряной кольчуге, в шлеме, со щитом и копьем! Как ты грозен! Как могуч!

Ее глаза сияли, юные грудки взволнованно вздымались. Кром, мелькнуло у Конана в голове, девчонка-то похоже влюбилась! Будь ей на пять лет побольше… ну, хотя бы на три… уж тогда он знал бы, что делать! Но сейчас, по его мнению, Ния годилась лишь для того, чтобы заплетать вороному гриву да наигрывать песенки на ситаре.

Однако бросать ее киммериец не хотел. Если в Иранистане бесхозных рабынь топили в море или закапывали живыми в землю, то в Вендии их судьба могла оказаться и того горше - к примеру, затопчут слонами или сожгут перед алтарем Асуры. Нет, он твердо решил не оставлять здесь свою маленькую невольницу! К тому же она пела и говорила на пяти языках и могда очень пригодиться в Уттаре и Камбуе.

Наклонившись, Конан подхватил ее под мышки и забросил на круп вороного, буркнув:

– Держись за ремень, принцесса.

Шемит, сидевший рядом с ним на гнедом жеребце - один из тех, до кого в Базре не успела добраться Конанова секира, - ухмыльнулся:

– Боишься, украдут твою девку? И то сказать, лакомый кусочек! - он облизнул полные губы и вдруг закашлялся, опаленный яростным взглядом киммерийца.

– Кром любит лакомиться печенкой болтунов, - процедил Конан сквозь зубы. - Пожалуй, я доставлю ему это удовольствие! Крому пойдет печень, а Нергалу - все остальное!

Шемит, потупив глаза, смолчал.

Впереди колоны Таглур замахал саблей, закричал:

– За мной, соколы! Сокровища Айодии ждут нас!

Всадники тронулись. Ния, обхватив Конана за пояс, гордо выпрямила стан; наверное, первый раз в своей короткой жизни ехала она на боевом коне, вместе с могучим рыцарем, что должен был - как полагалось в сказке - увезти ее в свой дворец на вершине неприступного утеса и сделать если уж не раджассой, то по крайней мере кьо, первой женой, госпожой над тысячью рабов. Голосок девочки взвился, зазвенел хрустальным колокольчиком, полетел на запад и восток, над морской гладью и дорогой, утоптаной копытами лошадей и широкими ступнями слонов.

В который уж раз я встаю на рассвете,

Встречая рождение нового дня,

Усталый ездок, так похожий на ветер,

Куда ты спешишь, погоняя коня?

Иль в пыльной дороге ты счастье обрел,

И вечно летишь…

Конан, протянув руку за спину, хлопнул ее по коленке.

– Помолчи-ка, уттарийский соловей. Пока мы не удрали, не стоит привлекать внимание.

– Разве мы собираемся удрать, господин? - прошептала Ния, затрепетав от восторга. Побег, вероятно, мнился ей увлекательнейшим из приключений.

– Конечно. Я не намерен добывать богатство и славу Таглуру под стенами Айодии. Говорят, они очень высоки.

– Но тут много воинов, господин! Как же мы…

– Молчи, я сказал! Иначе мне придется задержаться - но только на день, чтобы продать тебя в гарем Ашакана. А стены его дворца еще выше, чем в Айодии.

Ния испуганно притихла.

Плотный строй всадников, сверкающих доспехами и оружием, начал втягиваться в городские врата. Рядом с воротами восседал на коне Таглур, окруженный сотниками и телохранителями, и, гордо подбоченившись, глядел на свое воинство. Десяток Саледа Алиама двигался в последних рядах, и Конан понемногу начал отставать. Перед ним лежала дорога, и вела она прямо на восток, в джунгли, к берегам Уттарийского моря, к рыбачьим поселкам, к лодкам… Можно было пришпорить коня и скрыться в лесу словно тень, но киммерийцу хотелось напоследок потолковать с Таглуром.

В десяти шагах от сердара Конан натянул поводья и вызывающе уставился в его усатую физиономию.

– Ты, шелудивый пес, сказал, что мой народ, почитающий Крома - дикари, племя шакалов!

Таглур кивнул головой.

– Сказал! И еще скажу: за непочтительные разговоры ты будешь бит кнутом перед моей палаткой, волчье отродье. Клянусь белыми бедрами Иштар и мочой черного верблюда!

– Чтобы отхлестать кнутом, надо сперва поймать, - заметил Конан. - Поймаешь меня, значит твой Митра сильней моего Крома. Ну, а не поймашь…

Он поворотил жеребца и неторопливо тронулся по дороге к лесу.

– Эй, свинья киммерийская, ты куда? - заорал воевода. - Куда, северянин? Тебе заплачено шесть золотых!

– Я давно пропил их в кабаках Базры, - откликнулся Конан. - И не золотые то были, а так, рыбья чешуя!

Пришпорив коня, он помчался к лесу. Ния судорожно цеплялась за его пояс.

– Поймать его! - рявкнул Таглур. - Салед, рябая собака, он ведь из твоего десятка? Бери своих людей, и за ним! Излови мерзавца, или прибей! Не то вычту с тебя шесть монет и цену коня и оружия!

– Изловлю, господин мой, - мунган склонился к конской гриве. - Только люди мне без надобности. Я этого северного суслика и один скручу.

– Коль так, скачи за ним! А в награду… - сердар поиграл плетью, потом швырнул ее рябому мунгану. - В награду спустишь с безбожника шкуру, если возьмешь его живым! Сегодня же вечером, перед моим шатром!

Не поймав, не прибьешь и шкуру не спустишь. Конан позволил, чтобы его поймали. Правда, со шкурой своей он расставаться не собирался.

Когда между ним и столицей славного князя Ашакана пролегло изрядное расстояние, киммериец остановил вороного на обочине, спрыгнул с седла и строго приказал Ние:

– Сиди здесь, с коня не слезай. А начнут метать стрелы, скачи в лес.

– Они убьют тебя, господин!

Конан хмыкнул, бросил взгляд на лезвие секиры - там плавала в крови чья-то голова, но явно не его.

– Не убьют.

– Откуда ты знаешь?

– Кром шепнул.

Не обращая больше внимания на девочку, он встал посреди дороги и повернулся лицом к преследователям. Раздавшийся вскоре дробный топот возвестил, что преследователь одинок. Конан, запустив руку в густые темные волосы, усмехнулся; он знал, кто мчит по его следам.

– Опять хочешь крови, Рорта? - ладонь киммерийца огладила лезвие секиры.

– Кровь, - прошипел невидимый призрак, - крр-роовь… Да, я хочу крови.

– Но то будет кровь мунгана. Стигийцев в отряде Таглура нет.

– Пусть! Это кровь врага, и я выпью ее до последней капли.

Дорога была безлюдна, и Конана мог разглядеть приближавшегося всадника за две сотни шагов.

– Пожалуй, я буду драться с Саледом на мечах, - вдруг произнес он. - А ты, Рорта, отдохни.

– Это почему? Почему? - встревоженно заклекотал дух.

– Мне казалось, что усатый Таглур вышлет в погоню целый отряд… десять или двадцать воинов… Тут бы я не справился без твоей помощи! Но с этим мунганом я хочу биться один на один и равным оружием.

– Почему? Почему?

– Не слишком-то много чести рубить его волшебным топором, который сечет клинки словно ивовые прутья.

– Нет! Я хочу крови!

– Мало тебе тех шестерых, что я прикончил в Базре?

– Так то было девять дней назад, - возразил Рана Риорда. - Мы заключили договор, киммериец: ты поишь меня кровью, и ты обязан доставить меня к наследникам Гидаллы; я же отблагодарю тебя. Разве не так? А теперь ты не даешь мне взять жизнь этого ничтожного мунгана!

– И все же я буду сражаться мечом, - упрямо сказал Конан.

– Боюсь, не получится, - ответствовал дух, и в его клекочущем хриплом голосе киммерийцу почудилась насмешка.

Он не желал больше спорить со своим бесплотным спутником и наклонился, чтобы положить секиру на землю. Но пальцы его были мертвой хваткой стиснуты на топорище, и разжать их Конан не смог. Казалось, его ладони прикипели к этому гладкому темному древку, соединились с ним навсегда, навеки; теперь сталь, дерево и живая плоть составляли единое целое, одну несокрушимую машину убийства.

– Эй, Рорта! Это что за шутки! - Конан вновь попытался избавиться от топора - так же безуспешно, как и раньше.

– Сражайся, потомок Гидаллы! Сражайся! И дай мне напиться крови!

Киммериец нахмурился; ему совсем не нравилось, что Рана Риорда возымел над ним такую власть. Конечно, тут не обошлось без магии! Без древнего волшебства, которым этот Отец Гидалла наделил свое творение! Что ж, придется поставить духа на место… показать, кто хозяин! Или хотя бы равный партнер.

– Ты, ржавый ублюдок, вцепился в меня словно клещ! - гневно рявкнул Конан, наблюдая за приближавшимся всадником. - Ну, тогда я вообще не буду драться. Какое мне дело до этого мунгана? Пусть живет! Его штаны мне уже не нужны, а голова - тем более!

Ответом ему послужил иронический смешок.

Тем временем Салед Алиам, подъехавши ближе, спрыгнул с коня. Узенькие щелочки его глаз мгновенно обежали фигуру киммерийца, застывшего посреди дороги, непроходимые заросли бамбука по обеим ее сторонам, и Нию, сидевшую в седле шагах в тридцати от своего господина. Жаркое солнце Вендии палило немилосердно, но кроны тиковых деревьв, возвышавшихся над золотистыми бамбуковыми стволами, бросали на дорогу густую тень; почва тут была плотно утоптана, и ям либо выбоин не замечалось.

Мунган кивнул и потянулся к сабле, видно решив, что лучшего места для поединка не сыскать. Конан угрюмо взирал на него, не в силах расстаться со своим проклятым топором.

– Ну, киммериец, - произнес Салед Алиам, - тебе по-прежнему нравятся мои штаны?

Конан мотнул головой.

– Теперь у меня есть свои. А потому, не поворотить ли тебе коня, сокол мой, рябая рожа? Или честь Таглура и его глупые приказы тебе дороже собственной головы?

Салед презрительно сплюнул.

– Вот что значат для меня его честь и его приказы! Но ты, северный шакал, пытался меня ограбить, а Салед Алиам не из тех людей, что забывают обиды! Жаль, не выпало случая разделаться с тобой еще в Базре, на майдане… тогда б и девчонка была моя… - Он покосился на тонкую фигурку Нии, замершей в седле за спиной Конана. - Ну, ничего, я до нее доберусь!

– Доберешься, только на Серые Равнины, - сказал Конан, думая про себя, что ублюдок Рорда прав: от драки не уйдешь.

Киммериец сделал шаг вперед, и сталь секиры звякнула о сталь сабли. Выпад Саледа был легким, в едва заметное касание; вероятно, он собирался прощупать противника, а не атаковать сгоряча. Двигался мунган, несмотря на свою огромную массу и высокий рост, на удивление легко, и клинок в его руке летал серебристой птицей. Похоже, он и в самом деле не знал до сих пор поражений.

Некоторое время два великана кружили на дороге, обмениваясь ударами. Конан целил по клинку, рассчитывая перерубить его одним махом: быть может, мунган одумается, оставшись безоружным. Но Салед Алиам оказался не так прост! Он был отличным фехтовальщиком и, вероятно, опасался подвоха: сабля его ни разу не встретилась с режущей кромкой огромного топора, а лишь отклоняла его в сторону быстрыми ловкими выпадами. И пока что мунган не желал переходить в ближний бой, держась на расстоянии пяти шагов от противника. Как бы ни был он зол на киммерийца, ярость не лишила его осторожности.

Вдруг Конан, отступив к обочине дороги, поднял секиру и сказал:

– Эй, отродье Нергала, взгляни на свой ятаган! Клянусь, на нем места целого нет!

Салед, вероятно, заподозрил ловушку. Не опуская клинка, он ухмыльнулся и прыгнул вперед, словно бы решившись нанести удар в голову; но сабля его, описав стремительный полукруг, нырнула Конану под локоть, пробила кольчугу и царапнула под левым соском.

Однако вместе с саблей опустилась и секира. Ее лезвие ударило по клинку почти у самой рукояти, рассекло сталь и, завершая свое неотвратимое движение, оставило кровавый след на бедре мунгана. Он тут же отскочил назад, с изумлением разглядывая зажатый в руке обломок, потом перевел глаза на правую штанину, перепачканную кровью. Впрочем, несмотря на рану, на ногах он держался вполне уверенно.

– Пропали штаны, - заметил Конан, не потерявший еще надежды кончить дело миром. - А скоро пропадет и глупая башка.

– Только не моя!

Взревев, мунган отшвырнул саблю и вырвал из-за пояса метательный нож. То был широкий клинок длиной в две ладони, изогнутый на конце, с костяной рукоятью - привычное для степняков оружие. И Салед Алиам владел им великолепно! Нож, пущенный рукой мунгана, свистнул в воздухе; Конану уже чудилось, что в животе его, пробив кольчугу, сидит холодная гирканская сталь. Но топор внезапно сам собой дернулся вниз, раздался звон, и кривой кинжал Саледа упал на землю.

Однако мунган уже раскачивал в ладони второй клинок, собираясь поразить противника в горло; левая рука его шарила у пояса, где, вероятно, был запрятан еще один метательный нож.

– Руби! - яростно проклекотал голос призрака. - Руби его, киммериец!

Но Конан и сам не мешкал. Он рванулся к врагу, и длинное топорище секиры змеей скользнуло в его руке; острый наконечник пронзил плечо мунгана, и тот с хриплым стоном выронил нож. Затем Рана Риорда взлетела вверх, опустилась, со свистом всасывая кровь; на лезвии ее полыхнули багровые сполохи, тутже сменившиеся чистым серебряным цветом. Тело мунгана лежало в дорожной пыли, голова, отброшенная страшным ударом, откатилась к обочине; узкие глазки совсем закрылись, кожа пожелтела, словно старый пергаментный свиток.

– Кровь! Крр-ровь! - прохрипел дух. - Кровь мунгана ничем не хуже крови стигийца!

– Тебе видней, ублюдок, - рыкнул Конан. Хоть он и не питал большой любви к степняку, эта победа совсем не радовала его.

Подобрав метательные ножи, киммериец сунул их за пазуху и направился к лошади, на которой, скорчившись от страха, сидела его невольница. Он перебросил перевязь секиры через высокую луку седла, затем сел сам, легонько тронул каблуками сапог бока вороного. Жеребец послушно затрусил по дороге, фыркая и кося темным глазом на валявшийся в пыли труп. Когда мертвое тело скрылось за поворотом, Конан обернулся к Ние и сказал:

– Муторно у меня на душе, малышка. Так муторно, будто опился я дрянным стигийским вином… Спой мне что-нибудь… спой, если можешь.

Помолчав, Ния спросила:

– Чего желает мой господин? Веселое или грустное?

– Спой о бренности жизни, - ответил Конан. - Спой такую песню, чтоб достойно проводить душу этого глупого мунгана на Серые Равнины.

Снова молчание. Потом за спиной киммерийца зазвенел тонкий голосок:

Я - пепел, я - пыль, я дым на ветру,

Мой факел уже погас.

Там, где я не был, там, где я был,

Забвенье царит сейчас.

Я в сумраке

Серых Равнин бреду

Тенью в мире теней,

Как птица, смерть взвилась надо мной,

И жизнь улетела с ней.

– Хорошая песня, - сказал Конан, кивая головой. - Но я надеюсь, что над моим трупом такое споют нескоро.

Вороного жеребца пришлось бросить - там, где дорога окончательно превратилась в звериную тропу. Ни в одном из бедных вендийских селений, что изредка попадались по пути, крестьяне не могли разориться на такую покупку. Да и к чему им был этот конь? Они пахали землю на быках, а боевого скакуна не запряжешь в плуг.

Зато кольчугу, шлем и щит Конан сменял в придорожной кузнице, получив целый мешок лепешек из просяной муки, сушеные фрукты, бурдюк с кислым вином и горсточку серебряных монет. Жалкая цена за воинское снаряжение, но большего кузнец предложить не мог. Пока мастер с женой хлопотали, собирая продовольствие, Конан, презрительно морщась, разглядывал кузницу. Быть может, здесь ее хозяин и считался крепышом, но в Киммерии этого коренастого темнокожего вендийца не взяли бы даже раздувать меха. Его молот был вдвое меньше и вчетверо легче чем тот, которым некогда орудовал отец Конана.

В джунглях кольчуга, шлем и щит были ни к чему; лишняя обуза, и только. Копье, после некоторых раздумий, Конан решил оставить. Меч и топор хороши против человека, но зверя - особенно опасного - берут копьем и стрелой. Только копье удержит дикого кабана или тигра на расстоянии шести локтей; только копье даст время, чтобы вытащить меч, выхватить секиру. Правда, размышлял Конан, взвешивая в руке ясеневое древко с острым жалом, его секира - не совсем обычное оружие. Пожалуй, она перерубит напополам и огромного зверя с рогом на морде и массивными копытами, о котором толковал ему кузнец. А может, и слона! Все-таки у магического топора свои преимущества, решил он, но копье однако оставил.

Вскоре путники уже шли по узенькой тропинке, над которой плотно смыкались древесные кроны. Кое-что в этом лесу было знакомо киммерийцу: самшит, магнолия, тиковое и красное деревья росли в Кешане и Пунте, а бамбук и пальмы попадались даже в Шеме, не говоря уже о Стигии. Он не глядел по сторонам, рассчитывая больше на обоняние и слух, чем на глаза, но Ния испуганно озиралась, высматривая ощеренную звериную пасть под каждым кустом. Конан прикрикнул на нее и велел шагать побыстрее. Он надеялся выбраться с закатом к заброшенному городу, о котором говорил кузнец; от руин этого древнего поселения до моря оставался день пути.

Солнце, светлое око Митры, еще не успело скрыться за стволами деревьев, когда тропа вновь превратилась в дорогу. Некогда она была вымощена камнем, но теперь базальтовые плиты растрескались, в щелях между ними зазеленели полоски мха, а кое-где древесные корни заставили вспучиться землю, выворотив целые каменные глыбы. Тем не менее, идти стало легче, и путники, миновав пару рухнувших башен, что некогда поддерживали истлевшие створки ворот, еще засветло очутились в городе.

Об его архитектуре и планировке Конан не мог составить никакого представления, ибо улицы загромождали разбитые блоки зеленого камня, похожего на нефрит, и ни одна сохранившаяся стена не достигала и восьми локтей в высоту. Возможно, тут были величественные дворцы, украшенные стройными колоннами, резные изящные арки и фонтаны, храмы с круглыми куполами или пронзающими небеса шпилями, лестницы, портики и парапеты, облицованные мрамором бассейны и каналы, пышные сады, окружавшие жилища знати, и цветники у домиков простолюдинов… Теперь все лежало в развалинах, в прахе и тлене, столь древнем, что становилось ясно: во времена расцвета этого города никто и слыхом не слыхивал о державе славного Ашакана, ни, скорее всего, о гордой Айодии.

Ния боязливо ежилась, поглядывая на мрачные руины, поросшие акацией, оплетенные лианами и вьюнком. Пожалуй, она предпочла бы провести ночь в джунглях, но Конан напомнил своей юной невольнице, что с наступлением темноты в лесу можно столкнуться с тигром или черной пантерой. Сюда же, в каменный лабиринт, они не полезут - хищники стараются держаться подальше от мест, где некогда обитали люди. Теперь развалины населяли лишь змеи да обезьяны, но от назойливости и тех, и других, мог охранить костер.

Конан разложил его на обширной площади, простиравшейся в самом центре города. Со всех четырех сторон ее окружали груды битого зеленого камня, но посередине оставалось достаточно места для стоянки сотни воинов с сотней лошадей; значит, никакому зверю не удалось бы подкрасться и нежданно выпрыгнуть из темноты. На всякий случай, для защиты от ядовитых гадов, Конан разложил у костра волосяную веревку, а после ужина бросил внутрь кольца свой плащ и велел Ние укладываться на покой. Спала она тревожно, но в конце концов дыхание девочки сделалось ровным и глубоким, тело расслабилось, и с лица исчезло пугливо-настороженное выражение. Тогда Конан поднялся, воткнул в щель меж камней свою секиру и повелел духу явиться.

Рана Риорда возник перед ним в неярких отсветах костра. Впервые его капюшон был откинут, и Конан мог видеть темные волосы, волной спадавшие на плечи. Кожа на лице призрака разгладилась, сапфирово-синие глаза заблестели еще ярче, и если бы не бледность щек и бескровные тонкие губы, киммериец принял его за собственного двойника. Видно недаром призрак утверждал, что происходят они оба от единого корня, от прародителя Гидаллы, коему сам грозный Кром годился бы в правнуки!

Долго и мрачно Конан смотрел на духа секиры, потом произнес:

– Сегодня ты заставил меня сделать то, чего мне не хотелось.

Рорта пожал плечами.

– Какая разница, убил бы ты мунгана мечом или моим лезвием. Все равно бы убил! А так и враг мертв, и я сыт. В туше мунгана было много крови.

– Кровь, кро-овь, крр-роовь! - передразнил Конан клекочущий голос призрака. - Запомни, ржавая железка, я тебе не раб, ты мне не хозяин! Я не люблю, когда меня заставляют… король, демон, бог - все равно! Я - свободен, ясно? И запомни еще одно: мы заключили союз равных, и как заключили, так можем и разорвать, клянусь Кромом!

Рана Риорда уставился на него, но киммериец не опустил глаз. Несколько мгновений они мерялись взглядами, затем дух сказал:

– Как заключили, так можем и разорвать, да? Помнится, в стигийской темнице ты пел другие песни!

– То было в стигийской темнице, а сейчас мы в джунглях Вендии. И завтра я могу разворотить любой из завалов в этом проклятом городишке, а потом упрятать тебя под камни. Валяйся там еще тысячу лет, кровожадное отродье Сета!

Призрак протестующе вскинул бесплотные руки.

– Не оскорбляй меня, киммериец, не оскорбляй своего прародителя Гидаллу! Причем здесь Сет, темный бог, Змей Вечной Ночи? Меня-то выковали из небесного камня, из стали, чистой, как свет луны!

– Скорее, кровавой, как солнце на закате!

Они замолчали, опять прожигая друг друга взглядами. Краешком глаза Конан уловил какое-то движение за границей светового круга - будто бы зеленые искорки стремились приблизиться к костру, и тут же отступали, сдуваемые неощутимым ветром. Нечисть, что ли, лезет? - мелькнуло у киммерийца в голове. Только ее и не хватало! Один призрак тут уже был, и похоже, кто-то еще стремился составить ему компанию.

– Ладно, - вымолвил наконец дух секиры, - давай забудем то, что было. Мы нужны друг другу, киммериец. Я хочу попасть к наследникам Гидаллы, ну, а ты - ты удостоишься награды. И не забывай, что часть ее уже получена.

– Это какая же часть? - Конан приподнял брови. - Не понимаю, о чем ты толкуешь, трухлявое топорище.

– Разве я не помог тебе выбраться из стигийской темницы?

– И я оказал тебе такую же услугу. Тут мы квиты, и в окончательный расчет Файон не входит, - твердо заявил киммериец.

– Квиты так квиты, - согласился дух, - не стану торговаться. Ты будешь доволен наградой, клянусь Древними Богами!

– Сперва поклянись, что перестанешь влезать в мои дела!

Рана Риорда глубоко вздохнул. Вздох этот был столь же бесплотным и неощутимым, как и сам призрак; он не поколебал ни пламени костра, ни дыма, что вился над ним. Конан, однако, заметил, что зеленые искорки, налетавшие из мрака, будто бы отнесло ветерком.

– Клянусь, - произнес призрак, вытянув вверх отливавшую серебром руку, - клянусь Древними Богами и кровью Гидаллы, что не стану больше приневоливать тебя. Этого достаточно?

– Достаточно, - буркнул Конан, разглядывая зеленые искры, мерцавшие в ночи. Они вновь устремились к костру, и киммериец ощутил неприятное покалывание в затылке. Может, не стоило ночевать в этих развалинах, подумал он. Лучше уж схватиться с тигром или пантерой, чем с демонами или призраками! Но сожалеть о свершенном было не в его правилах. Кроме того, он хотел закончить разговор с Рана Риордой.

Бледные губы духа снова зашевелились.

– Если ты удовлетворен, то поклянись тоже… поклянись, что не оставишь меня, не бросишь среди камней, не утопишь в море.

– Ладно, клянусь! - Конан с силой ударил кулаком о ладонь. - Клянусь первым и единственным взглядом Крома, который он бросил на меня!

– Странная клятва, - сказал дух.

– Она нерушима. Видишь ли, когда в Киммерии рождается младенец, Кром смотрит на него, и тот, кому суждено вынести взгляд бога, получает имя и право на жизнь. Умерших же выбрасывают псам на поживу. И больше Крому нет до нас дела.

– Плох бог, который не заботится о своем народе, - заметил призрак. - Отец Гидалла был не таков. Он создал меня, - тут Рана Риорда горделиво выпрямился, - и поручил мне помогать своим потомкам, сражая их врагов. И советуя им в годину бедствий. Даже после смерти он говорит с людьми моими устами… Да, прародитель Гидалла был велик и мудр! Мудрее твоего Крома!

– Зато Кром ни к кому не лезет с непрошенными советами, - буркнул Конан.

– Будь почтителен к Отцу Гидалле, киммериец! Он ведь и твой предок!

– Возможно, - Конан пожал плечами, всматриваясь в темноту. Зеленых искорок стало больше; теперь они вытягивались длинными язычками, будто пытались проколоть невидимую преграду и прорваться к костру. Киммериец оглянулся на Нию, укутанную в плащ. Девочка спала спокойно, но сам он чувствовал, что в затылке колет все сильней и сильней, а в ушах разливается негромкий звон. Вскоре звон этот превратился в невнятное бормотанье, и Конан, скривившись, тряхнул головой.

– Тебя что-то беспокоит? - спросил призрак.

– Эти зеленые огни… Вроде бы кто-то хочет познакомиться с нами поближе, а?

Рана Риорда презрительно усмехнулся.

– Ничтожные душонки погибших… Ни плоти, ни крови, ни толка, ни смысла… Льнут к живому, как стая вампиров, хотят подкормиться… Не тревожься, я удерживаю их без всякого труда.

– В ушах гудит от их болтовни, - потянувшись к костру, киммериец вытащил горящую ветвь. - Сейчас я их шугану!

– Я же сказал, не тревожься. Коль они тебе надоели, сделаем так… - Соединив ладони, призрак нанес рубящий удар по воздуху, и на мгновение Конан услышал стоны, жалобные вскрики и плач. Этот неясный гул тут же смолк, а с ним исчезли и зеленые искры; теперь вокруг освещенного костром пространства царили тишина и тьма.

– Ну, - с довольной ухмылкой произнес Рана Риорда, - не в первый раз повторю, что гожусь не только рубить головы. Прибавится у меня сил, я и вчерашний день смогу вернуть.

– Это еще зачем? - спросил Конан.

– Ради сохранения Великого Равновесия. Если в одном месте убыло, а в другом прибыло, это может не понравиться богам. И тогда нужно повернуть время вспять, восстановив то, что должно быть восстановлено. Даже Древние Боги хранили Великое Равновесие, так как…

– Нергал с ним, с этим Равновесием, - перебил Конан. - Лучше скажи, куда мы должны направиться теперь?

– По-прежнему на юг и восток. Пожалуй, тебе надо подумать о захвате корабля…

– То моя забота. Вот коли у тебя на примете есть что-то подходящее, я не откался бы взглянуть.

– Взгляни, - сказал дух, и Конан, поднявшись, шагнул к секире. На лезвии ее, багровевшем в отблесках костра, плыли смутные видения: два корабля, будто бы плывущие друг за другом. Одно судно было с красными бортами и рядами весел; корпус его имел непривычные для киммерийца очертания, слегка угловатые, делавшие корабль похожим на плавучий сундук. Вторая посудина, постройнее и поменьше размером, явно была купеческой ладьей с резными деревянными украшениями на носу и корме - двумя дельфинами, изогнувшимися дугой. Гребцы на ней отсутствовали, зато на мачтах полоскались треугольные желтые паруса.

Конан хмыкнул, покачал головой.

– Ну, какой годится? - спросил призрак.

– Оба плохи. Красный сундук неуклюж, а купеческая лоханка слишком мала.

– Для нас важна не скорость, а надежность, - заметил Рана Риорда.

– Тогда я бы выбрал красную галеру. Хотя выглядит она странновато.

– Кхитайский корабль, - пояснил дух. - У кхитайцев все странное, даже пища. Они и кашу едят палочками.

– Кром! - изумился Конан. - Как же можно черпать из котла без ложки?

– Узнаешь, - загадочно пообещал призрачный собеседник.

С рассветом Конан и Ния, Цветок, Который Распускается в Полнолуние, тронулись в путь, и на закате уже брели вдоль длинной череды песчаных дюн, усеивавших берег Уттарийского моря. У подножья одного из этих сыпучих холмов они и переночевали; ни духи, ни звери, ни люди не тревожили их сон. Утром киммериец отправился в рыбачье селение и выбрал надежную лодку - баркас с прямым парусом и кормой, прикрытой бамбуковым настилом. Он мог бы просто отнять суденышко, но нищета его хозяев была столь очевидной, что Конан предпочел расплатиться - той самой горстью серебра, что выручил за щит, шлем и кольчугу. Себе он оставил лишь пару монет.

Плата, видать, была царской, ибо тощие смуглокожие рыбаки снабдили путников не только водой и припасами, но и добрыми пожеланиями. То ли молитвы их возымели действие, то ли морские боги мирволили Конану, не обидевшему бедняков, но плавание проходило при попутном ветре и ясном небе. Рана Риорда, закутанная в Конановы штаны, мирно дремала под палубным настилом, киммериец управлялся с парусом, а невольница его пела песни и готовила еду. Так прошло десять дней, и они прибыли в Прадешхан, большой и богатый уттарийский город, стоявший неподалеку от границы с Камбуей.

Через пятьсот лет после Великой Катастрофы, стершей с лица земли Атлантиду, разразилось второе бедствие, которое было названо Малым.

Оно еще больше преобразило древний Туранский материк. Озера, тянувшиеся от гор Ильбарс до северных гирканских гор, слились в огромное море, разделившее Запад и Восток. Со временем этот внутренний континентальный эстуарий назвали морем Вилайет - по имени страны, что лежала некогда там, среди многочисленных озер.

Альмаденские Скрижали, Плита II, строки 44-51