Глава 6. Львы Таглура

Кутруб летел быстро, и прохладный ветерок, плескавший в лицо, вскоре разбудил Конана. Сидя на могучих плечах Шапшума, он принялся размышлять о том, почему дикому кутрубу, не умевшему ни пахать, ни сеять, ни разводить скот, ни дубить кожи, ни пользоваться челноком ткача или плотничьим инструментом, было даровано волшебное искусство полета. Как такое могло случиться? Быть может, темные боги желали посмеяться над людьми, наделив этой чудесной способностью бесполезную и кровожадную тварь? Но куда же глядел Митра, Светлый Заступник, Податель Жизни? Если уж ему не захотелось отнимать у гулов и кутрубов магический дар парения над землей, то почему он не облагодетельствовал им род человеческий, научив летать всех и каждого?

С другой стороны, люди и так неплохо устроились в мире сем. Уж они-то умели и пахать, и сеять, и пасти скот, и ковать плуги да мечи, и выпускать кишки ближним своим! Так или иначе, честными ли трудами, разбойничьим ли ремеслом, люди умели заработать кусок хлеба насущного. Другое дело - кутрубы, огромные, ленивые и прожорливые. Пожалуй, без своего таланта к полетам они бы просто сдохли с голода. Как иначе такому неповоротливому чудищу настигнуть караван в пустыне и растерзать путников? Как пасть с небес на быстрое судно и разделаться с мореходами, пожрав их тела, отправив души на Серые Равнины?

И все же в этом ощущалась какая-то несправедливость. Парить в вышине, под яркими звездами или золотым солнцем, нестись на крыльях ветра, пронизывать кисею белоснежных облаков, спорить с грозовыми тучами, обгоняя их в стремительном полете… Мечта! Прекрасная и величественная мечта! Но только мечта - для человека, разумеется. Шапшум, хейворк, людоед, не предавался мечтам; он летал наяву. Летал, высматривал, вынюхивал, выискивал кусок послаще и ел, пока его не засадили в стигийскую темницу, сковав заколдованной цепью. Ну, туда он еще вернется, - подумал Конан, - не в темницу, конечно, а в Файон… вернется и не уйдет, камни будет грызть, клыки сточит, но сожрет всех до последнего… Жестокое племя кутрубы и гулы, - продолжал он свои рассуждения, - но и стигийцы не лучше, в особенности их жрецы. Одни умеют летать и жрать, другие напускают чары… Вот и тягались бы друг с другом на радость Нергалу и прочим темным богам!

Внезапно ринувшись вниз, Шапшум приземлился, тяжело шлепнувшись на песок, и тут же встал на четвереньки. Звезды над головами путников уже померкли, небо на востоке порозовело; золотой глаз Митры готовился взойти над миром и слал вперед алые свои лучи, будто предупреждая: ночь кончилась, день настает! Конан глубоко втянул воздух, наполненный солеными морскими запахами, и слез с шеи гиганта. Песок под его босыми ногами был теплым и мягким, где-то неподалеку рокотали волны, а в двух полетах стрелы подрагивали, трепеща на ветру, взъерошенные кроны пальм. Киммериец потянулся и зевнул.

– Куда ты меня привез, протухшая задница? - спросил он, озираясь по сторонам.

– Куда велено, хозяин, в Иранистан, - Шапшум сел, скрестив ноги, и начал почесывать грудь - там, где виднелся багровый рубец от стигийской цепи.

На иранистанском побережье Конану бывать не приходилось. Правда, он встречал иранистанцев, превосходных воинов, горячих нравом и быстрых в обращении с кинжалом; люди эти говорили, что правит в их стране владыка Ксаркас Девятый, Его Безмятежное Величество, но в пустыне и горах власть его не слишком крепка; там все решают вожди кочевых племен. Городами же владеют князья, данники Ксаркаса, и богатейшие из купцов; городов же тех много, и земли вокруг них плодородны и обширны.

Поразмыслив на сей счет, Конан пнул кутруба в колено и произнес:

– Иранистан велик, сын осла. Это что за край?

– Хороший край, хозяин, богатый! Там, - огромная лапа кутруба протянулась на восток, - стены, сады, дома, люди, много людей! Лошади, верблюды, овцы и козы тоже есть, - добавил он, помолчав, - но люди вкусней.

– Хмм… - протянул Конан. - Выходит, ты меня притащил прямо в свои охотничьи угодья? Ну, ладно, Нергал с тобой, место не хуже прочих… А теперь скажи-ка, как называется здешний город и далеко ль до него?

– Город называется Базра, - с готовностью доложил великан, - а идти до него половину дня.

Киммериец скривился.

– Ты мог бы опуститься и поближе, волосатая шкура!

– Видишь ли, хозяин, если нас заметят из города, то тебе придется туго, когда я улечу. Шапшума в этих краях знают, - кутруб многозначительно облизнулся. - А здесь все тихо и спокойно. Иди себе теперь вдоль берега, и дойдешь до Базры, словно обычный путник.

– Я и есть обычный путник, - буркнул Конан, подумав про себя, что Шапшум, невзирая на звероватую внешность, вовсе не глуп. По меркам гулов и кутрубов, разумеется.

Гигант уставился на него в нетерпеливом ожидании.

– Ну, господин мой, доволен ли ты? Исполнен ли наш уговор? Может ли Шапшум возращаться? Рассвет близко, и Шапшум хочет есть…

Поглядев на розовеющее небо, Конан кивнул:

– Господин доволен. Убирайся!

Гуль привстал, подпрыгнул и с ликующим ревом взвился в небеса, обдав хозяина фонтаном песчинок. Выругавшись, Конан принялся развязывать узел на груди. Освободив топор, он воткнул его древко в землю и обмотал набедренную повязку вокруг пояса.

– Ну, Рорта, что будем делать? - поинтересовался киммериец, покончив с этим занятием.

Дух явился незамедлительно, окружив древко секиры туманным серебристым облаком. Выглядел он получше, чем в прошлый раз - стан выпрямился, тощие руки и ноги округлились и даже морщины на лице словно бы начали разглаживаться. Видно, кровь стражей Файона пошла ему впрок, подумал Конан, всматриваясь в мерцающие сапфировые глаза. В призрачных чертах Рана Риорды он улавливал нечто знакомое, вот только не мог понять, что.

Киммериец хмыкнул и потер щеку в темной щетине.

– Похоже, ты начинаешь молодеть, Рорта!

– Сила моя возросла, хоть ты и не дал мне напиться кровью вволю, потомок Гидаллы, - заявил дух. - Ну, ничего; предчувствую я, что ждет нас битва. Славный бой! И случится он после полудня.

– Не хотелось бы лезть в драку с пустым брюхом, - пробормотал Конан. Воспоминания о фляжке со стигийской кислятиной и сухарях из прихваченной с собой сумы уже испарились, и он снова хотел есть и пить. Только не хлеб и воду, а мясо и вино! Он припомнил, что иранистанские вина славились даже на берегах моря Вилайет, и сглотнул слюну.

– Будет битва, - проклекотал Рана Риорда, - будет кровь для меня и тебе пожива! Что же касается дальнейшего нашего пути, то лежит он по-прежнему на юг и на восток. Там, я чувствую, обосновались потомки Гидаллы, и туда я должен попасть!

Конан нахмурился. На юге побережье Иранистана омывало Вендийское море, а за ним лежал безбрежный океан. Как утверждалось в древних сказаниях, в нем были какие-то острова и земли, но давно, еще до Первого Потопа, уничтожившего Атлантиду. Что случилось с ними во времена Великой Катастрофы? Опустились ли они на дно, либо наоборот встали из пучины морской новыми материками, о коих слыхом не слыхивали в хайборийских королевствах?

Кто знал об этом? Кто ведал?

В душе Конана разгоралось любопытство. Как все варвары, он жаждал славы и богатств, и, вероятно, к своим годам мог бы добиться того или другого, если б не тяга к перемене мест и неистребимая склонность к авантюрам. Вор, пират и наемник, он не раз накладывал руки на сказочные сокровища, не раз дороги его пересекались с путями владык, но и богатства земные, и почести, и награды проскальзывали меж пальцев. Быть может, потому, что он не пытался их удержать? Он был еще молод, и страстное желание повидать мир и поучаствовать в опасных приключениях превозмогало соблазн высоких постов и власти. Он мог бы сделаться одним из первых военачальников в полудюжине хайборийских держав - скажем, в Немедии или в Офире, - но предпочел королевской службе палубу "Тигрицы" и любовь Белит. И свободу! Свободу идти туда, куда влекло сердце, делать то, чего просила душа.

А в результате?

Вот стоит он на морском берегу, в чужой стране, снова утратив все, чем владел; он голоден, грязен и наг, и лишь клочок ткани на бедрах принадлежит ему… Но разве, вступая на новую дорогу, не стоит отряхнуть прах старой? И хоть он все потерял в стремительных водах Стикса, но надеялся, что вместе с мечом и арбалетом в них утонули и те несчастья, что преследовали его в последнее время. Пусть Кром пожрет воспоминания о проклятых Черных Королевствах! Лишь память о Белит ему хотелось сохранить.

Нагота же, голод и грязь были явлением временным и преходящим. Грязь смоет вода, а золото, украденное или взятое в сражении, поможет утолить голод и прикрыть тело. Главное, у него была теперь цель! Он вдруг почувствовал, что не меньше своего призрачного спутника жаждет попасть в таинственные края, где нашли пристанище потомки рода Гидаллы. Увидеть их далекие земли, сказочные города, встретить новых друзей и новых врагов… Неведомое тянуло его; к тому же, Рана Риорда обещал отслужить за труды! Отплатить добром за добро!

Встало солнце, и яркие лучи светила брызнули Конану прямо в глаза, прервав его раздумья. Он повернулся лицом к морскому берегу, вытянул руки.

– Там, на юге, океан, и ни один кормчий не рискнет повести туда корабль… Жаль, что я отпустил Шапшума! Этот малый мог бы доставить нас куда угодно быстрее урагана!

– Не жалей, - проскрежетал Рорта. - Я ведь еще не знаю, куда мне угодно. Я только чувствую, что путь лежит на юг и восток. Когда сила моя возрастет, я скажу точнее.

– Ну, раз мы не можем идти на юг, отправимся на восток, - сказал Конан. - Там, за Иранистаном, Вендия… Хорошо бы найти в этой Базре попутный корабль… - он вдруг усмехнулся и добавил: - Мы с тобой, приятель, могли бы разжиться славным суденышком! Выйдем в море, а там…

Тонкие губы Рана Риорды сложились в понимающую усмешку - первую, увиденную Конаном на этом призрачном и мрачном лице. Дух кивнул; боец с полуслова понимал бойца, разбойник - разбойника.

– Пора идти, - Конан потянулся к древку секиры. - Шамшум, этот мешок с дерьмом, говорил, что до города тащиться полдня… Клянусь бородой Крома! Только-только успеем к той драке, которую ты напророчил!

– И напророчу еще! Если ты подаришь мне каплю своей крови.

– Это к чему? - Сильные пальцы Конана сжали древко.

– Я же сказал, киммериец, что умею не только рубить головы. Пои меня кровью врагов, и сила моя вырастет стократно; я смогу перенести тебя над водами, равнинами и горами быстрее волосатого Шапшума, смогу вернуть тебя во вчерашний день, смогу предсказать будущий… О, я многое сумею, когда буду сыт! Я и сейчас кое-что предвижу… но смутно, смутно… Капля крови потомка Гидаллы поможет узреть яснее.

– Узри, - согласился Конан и надавил большим пальцем на отточенную кромку топора. Алая капля лизнула острую сталь, тонкой красной ниточкой потекла вниз, но не успела скатиться на землю - лезвие, полыхнув багряным отсветом, поглотило ее. Затем в сияющей голубовато-серебристой глубине появилось чье-то лицо - широкоскулое, толстощекое, смуглое и рябое, с узкими щелочками век. Его сменила другая физиономия, горбоносая и усатая, с властными высокомерными чертами; под конец вроде бы мелькнула лукавая рожица ребенка - пухлые губки, нежные щеки, черные блестящие глаза.

– Ну, что ты разглядел? - поинтересовался призрак.

– Троих. Две разбойные рожи и какого-то сорванца. Похоже, девчонку… Кром! Только девчонки мне и не хватало!

Рана Риорда кивнул.

– Трое, все верно. Ты встретишь их сегодня еще до заката, киммериец.

– Лучше бы я встретил хорошую харчевню, - отозвался Конан.

Взвалив секиру на плечо, он зашагал вдоль берега на восток.

Конан шел быстро, движимый нетерпением и голодом. Вскоре, в трех полетах стрелы от морских волн, обнаружилась тропинка; она превратилась сначала в тропу, затем - в дорогу, хорошо натоптанный тракт, от которого ответвлялись другие тропы, тянувшиеся то к пальмовым и масличным рощам, то к виноградникам, то к посевам ячменя или к рыбацким хижинам, ютившимся на берегу. Край этот, видно, был изобилен и богат, как и утверждал Шапшум; горы, вздымавшиеся на севере, прикрывали окрестности Базры от знойного дыхания пустыни и, задерживая теплые морские ветры, дарили влагу плодородной почве.

На дороге стали появляться путники. Одни, как и Конан, шли пешком; другие, видимо крестьяне, по-местному - феллахи, восседали в небольших тележках с высокими колесами, влекомых осликами или крепкими коренастыми зебрами - этих неприхотливых животных разводили на западе, в Зимбабве, и гнали на продажу в Иранистан. Иногда, вздымая пыль, проносились по тракту всадники на горячих скакунах; обвешанные оружием, с хищными горбоносыми лицами, они высокомерно посматривали на крестьян и пеших странников. Конан, нагой и грязный, вызывал у этих воинственных сынов пустыни презрительные ухмылки, но огромная секира, что покачивалась на плече киммерийца, предупреждала: связываться с ним небезопасно.

К такому же выводу пришли и мирные феллахи, торопившиеся в город на базар: ни один не возразил, когда огромная ладонь Конана, нырнув через бортик очередного возка, возвращалась полная фиников или инжира. К досаде киммерийца, он нигде не мог нашарить кусок мяса или хотя бы лепешку, зато, наткнувшись на торговца вином, осушил целый бурдюк. Финиковое вино показалось ему слишком сладким, но было зато душисто не менее крепко, чем лучшие аргосские сорта. Хозяин соблазнительного груза с изумлением следил, как синеглазый гигант-северянин разделался с полным мехом, довольно кивнул и зашагал дальше - прежней уверенной походкой, раскачивая свой сверкающий топор. Конан, подмигнув ему, принялся соображать, подойдут ли ему штаны виноторговца - тот был мужчиной крупным и тучным, в шароварах невероятной ширины. Но, справедливости ради, не стоило наносить ему новых убытков помимо опустошенного бурдюка, и киммериец, еще раз подмигнув, решительно обогнал возок.

Вскоре он наткнулся на хвост верблюжьего каравана, тянувшегося по дороге под звон бубенцов бесконечной чередой бурых горбатых спин, украшенных резными сундуками, корзинами и мешками из полосатой ткани. Не желая глотать пыль, Конан ускорил шаги, потом перешел на бег и спустя некоторое время оставил позади пыльное, ревущее и звенящее облако. Вытерев пот со лба, он огляделся, высматривая очередную повозку с вином, но узрел только штаны - зато вполне подходящего размера.

Штаны обтягивали зад рослого и на редкость мускулистого детины, и, взглянув на его рябую смуглую рожу, Конан сразу признал показанное секирой лицо. Вероятно, в жилах этого богатыря текла мунганская кровь - его физиономия круглилась, как плоская лепешка, а меж прижмуренных век нельзя было просунуть и тонкой медной монетки. Кроме штанов, мунган носил добротные сапоги и расшитую бисером куртку, поверх которой на широкой перевязи красовался огромный изогнутый ятаган. Выглядел этот молодец горделивым и неприступным, шириной плеч не уступал Конану, а ростом даже превосходил его - правда, ненамного.

– Хорошие у тебя штаны, приятель, - сказал Конан на туранском, пристраиваясь сбоку. - И сапоги тоже ничего, как раз на мою ногу… Да, совсем неплохие сапоги!

Узкие раскосые глазки обшарили фигуру киммерийца от голых пяток до гривы нечесаных темных волос.

– А сабля и того лучше, оборванец, - ответил мунган. - Тот, кто зарится на добро Саледа Алиама, сначала должен разглядеть саблю, а потом уж все остальное.

– Сабля твоя мне ни к чему, - усмехнулся киммериец, - а вот штаны бы подошли. Не поделишься ли добром? Тогда я оставлю тебе сапоги.

– Делиться не в моих привычках, - буркнул Салед Алиам, и Конан молчаливо согласился с этим утверждением - рожа у мунгана была самая что ни есть разбойная. - Вот поменять могу. Штаны на твой топор. Пойдет?

– Не пойдет. Ты не любишь делиться, ая не люблю ни делиться, ни меняться.

– Тогда проваливай, пока цел, северная крыса! - рыкнул рябой великан.

– Я и правда с севера, - согласился Конан. - И обычай у нас таков: если два благородных воина вступают в спор на дороге, то тут же отходят в сторонку и решают, кто прав, кто виноват. Как ты на это смотришь, Салед? Клянусь печенью Крома, я не стал бы пачкать кулаков о твою рябую рожу, да штаны твои, видишь ли, очень мне приглянулись.

– А к чему нам с дороги-то уходить, голозадый? Дорога нас приведет как раз туда, куда нужно, - Салед оправил перевязь и сплюнул Конану под ноги.

Подняв голову, киммериец увидел впереди глинобитные стены и башни Базры, ее минареты, округлые купола которых сверкали цветной черепицей, пристани на толстых сваях, уходившие в голубую бухту, и десятки кораблей, стоявших у причалов и на внешнем рейде. У городских ворот справа тянулись харчевни, постоялые дворы и склады, сложенные, как и крепостные стены, из обожженных на солнце кирпичей; слева простиралась просторная площадь-майдан, за которой торчали круглые полотняные шатры, коновязи и пики с развевающимися по ветру бунчуками. Воинский лагерь, догадался Конан.

– Вон там, - мунган ткнул влево толстым пальцем, - твоя секира может потягаться с моей саблей за штаны. Таглур-сердар людей набирает для вендийского князька Ашакана. Платит, говорят, хорошо, и есть где денежки спустить! - теперь палец Саледа переместился вправо, в сторону харчевен и кабаков.

Конан кивнул, решив, что саледовы штаны от него не уйдут, а о сердаре Таглуре и вендийской экспедиции надо разузнать поподробнее. Ежели наняться в войско, то дней через пять-десять он будет в Вендии… Причем с полным снаряжением, ибо солдату полагаются кольчуга и меч, щит и шлем, лук и кинжал, одежда и мешок с припасами, а также звонкая монета, мясо и вино.

Не торопясь, он проследовал за рябым мунганом дальше по дороге, потом через обширный майдан в дальний угол, где на коврах и подушках восседал важного вида человек в сверкающей броне и богатом халате. На коленях у него лежала сабля в бархатных ножнах, лоб перехватывала пышная повязка алого кхитайского шелка, в ушах подрагивали серьги с бирюзой, а на сухощавом горбоносом лице читались привычка к власти и горделивое высокомерие. Конан сразу узнал его - не со слов Саледа, толковавшего про Таглура-сердара, но потому, что облик горбоносого был знаком ему с утра, с того самого момента, как всплыл он в сияюшей голубизне Рана Риорды.

За иранистанским военачальником толпилась сотня воинов с кривыми саблями и пиками в восемь локтей длиной, в круглых шлемах с остроконечными навершиями посередине; еще больше солдат болталось в лагере - у этих, видно, предстоящее зрелище не вызывало интереса. Перед Таглуром неровной шеренгой выстроились три десятка крепких молодых мужчин, воруженных кто чем: мечами и ятаганами, топорами и шипастыми дубинами, окованными железом, копьями и бердышами. По большей части тут были иранистанцы, но опытный взгляд Конана выловил и пару шемитов, пяток туранцев и трех чернокожих воинов - вероятно, из Зембабве. Все эти молодцы различались оружием и одеждой, обычаем и нравом, но было и кое-что схожее: выглядели они сущими головорезами. Впрочем, Канан с Салехом Алиамом, пристроившиеся с края шеренги, общего впечатления не портили.

Сердар Таглур держал речь. Говорил он по-иранистански, пересыпая речь свою туранскими словами; а поскольку оба эти языка схожи, то Конан понимал или мог уловить почти все.

– Вам, славные витязи, выпала большая удача, - важно вещал военачальник. - Каждый из вас, свиней недорезанных, должен вбить в башку: служба в отряде Львов Таглура - великий почет для таких негодяев! И великая выгода, ибо светлейший Ашакана, раджас Средней Вендии, желает, чтобы мы потрепали владык Айодии… да, потрепали, не забывая и о своих карманах! А поскольку Айодия город пышный и знатный, из богатейших вендийских городов, то каждый их вас, соколы мои, вернется в Базру совсем не бедняком. Конечно, если вернется вообще! Потому как мечи у айодийских кшатриев остры, и лишь отважные иранистанцы, ослиные головы вроде вас, рискнут вступить с ними в драку. И только они, клянусь мочой черного верблюда, могут тех кшатриев потрепать!

Тут Таглур, не глядя, протянул правую руку, и один из стоявших рядом воинов вложил в нее чашу с вином. Конан облизнулся. Сердар выпил и разгладил пышные усы, кончики которых грозно торчали вверх.

– А еще вам, храбрецы, повезло от того, что обещался я привести светлейшему Ашакану ровно три сотни воинов, ни одним меньше, ни одним больше. Но Паид, пес и сын пса, свалился с забора, сломав себе шею, мерзавец Масрур подхватил дурную болезнь у какой-то девки, Сийкуш, свиная задница, упился вином по самые брови и утонул в выгребной яме, а что касается остальной четверки, то сдохли они столь же мерзопакостно и в страшных муках, хоть и по разным причинам. А потому нужны мне семь новых негодяев, дабы Львы Таглура прибыли к милостивому Ашакану в оговоренном числе, не нарушив договора и не посрамив тем самым славного моего имени и чести.

Таглур протянул левую руку и опрокинул в рот вторую чашу. Хорошее, наверно, винцо у сердара, с завистью подумал Конан.

– Итак, сражайтесь, герои, - произнес Таглур, поднимая свою саблю, - пока я не брошу ножны на майдан, а брошу я их тогда, когда лишь семеро из вас, собак смердящих, останется на ногах. И помните, что я гляжу за каждым, дабы определить лучшего бойца. И будет лучшему награда: звание десятника, ун-баши, и то, что лежит на сем блюде.

Тут сердар постучал саблей по большому подносу, прикрытому плотной тканью и стоявшему справа от него. Похоже, там была свалена воинская амуниция - в середине ткань горбатилась, будто облегая шлем, а сбоку из-под нее торчала какая-то палка, похожая на древко копья. Очень кстати, решил Конан, не сомневавшийся, кто будет лучшим в бою; очень и очень кстати - одежда и оружие, все снаряжение по сходной цене, за головы двадцати ублюдков. А те, кто останутся живы, поступят под его команду.

Таглур выпил еще одну чашу вина, велел бойцам перестроиться в две шеренги и, не поднимаясь, махнул рукой.

– Начинайте, дети шелудивого осла!

"Всерьез ли эта схватка, - промелькнуло у Конана в голове, - и надо ли бить до смерти?" Но в следующий миг он едва увернулся от кривой иранистанской сабли и, гневно оскалившись, взмахнул секирой. Его противник, худощавый и гибкий, как горный барс, успел поднять свой клинок, но серебристое лезвие Рана Риорды перерубило и саблю, и руку, что держала ее, и шею иранистанца. Послышалось шипенье всасываемой крови, и обезглавленный труп свалился в пыль майдана.

Быстро развернувшись, киммериец примерился к соседней паре, туранцу и негру, рубившимся с яростью голодных волков. Пожалуй, он мог бы разделаться с ними единым ударом, сверху вниз и слева направо… Первого рассечь напополам, от плеча к бедру, второму перебить ноги повыше колен… Конан поднял секиру, и тут в спину ему всадили кинжал.

К счастью, неглубоко, на два пальца - он успел отпрыгнуть в сторону, почувствовав, как лезвие коснулось кожи. Зарычав, киммериец ткнул владельца кинжала топорищем в пах, и, когда тот согнулся в три погибели, обрушил топор ему на затылок. Отметив, что покойный являлся шемитом, Конан вычеркнул его из списка будущих своих подчиненных и атаковал следующего противника.

Некоторое время он бился то с одним иранистанцем, то с другим, поглядывая, как над головами в чалмах и шлемах мерно подымается и опускается ятаган Саледа Алиама. Рябой мунган оказался умелым бойцом, и Конан охотно скрестил бы с ним оружие - не столько из-за штанов, сколько ради славы и чести - но толпа сражавшихся разделяла их. Впрочем, недолго: шеренги претендентов, желавших присоединиться к Львам Таглура, редели со сказочной скоростью, и души их одна за другой отправлялись на Серые Равнины, в мрачное царство Нергала. Вскоре киммериец заметил, что между ним и Саледом больше мертвых, чем живых. Раскроив череп очередному противнику, широкоплечему негру из Зембабве, он вскинул секиру и, перешагивая через трупы, направился к рябому мунгану.

Но в этот день им было не суждено вступить в смертельную схватку. Едва бойцы сошлись на три шага, едва сверкнул широкий клинок мунгана, едва Конан нацелился острием секиры ему в горло, как на майдан полетели бархатные ножны иранистанского воеводы. Следом на поле боя вступил и сам сердар, с саблей в одной руке и чашей в другой. За ним шагали два десятка Львов Таглура, готовых утихомирить разыгравшиеся страсти.

– Хватит, соколы мои! Хватит, смердящие потомки осла и свиньи! Хватит, я сказал! - Двигаясь по кругу, сердар не скупился на удары саблей. Бил он плашмя, но с большим умением и сноровкой, приговаривая: - Вас осталось семеро, храбрецы - столько, сколько мне и нужно. Семеро, не шестеро и не пятеро… И я не допущу, чтоб число это уменьшилось… Вы слышали, отродья шакала? - он хлестнул клинком иранистанца и шемита, вцепившихся друг другу в глотки. - Кто не охладит боевой пыл, удостоится плетей… да, плетей и клейма на лоб за непокорство… а еще, славные витязи, я вычту с каждого три золотых - ровно половину того, что вам предстоит получить.

Последняя угроза возымела действие, руки иранистанца и шемита разомкнулись. Остальные, в том числе и Конан с Саледом, уже стояли спокойно, отдуваясь и вытирая кровь с оружия. Таглур приблизился к ним и, склонив голову к плечу, осмотрел обоих, словно сравнивая синеглазого северянина со степным богатырем.

– Ты! - Он ткнул Конана кулаком в грудь. - Ты прикончил шестерых! Прикончил, сражаясь без доспехов, без сапог и даже… - сердар вновь оглядел киммерийца, - даже без штанов! Неплохо, клянусь мочой черного верблюда! Желал бы я знать, в какой стране рождаются такие волки!

– На севере, достойный господин, - ответил Конан на туранском, - в Киммерии.

Таглур надменно сощурился.

– Э, да ты не говоришь на иранистани! Сущий дикарь, хоть и хороший боец! А скажи-ка мне, почитают ли в этой Киммерии светлого Митру?

– Мы почитаем Крома, Владыку Могильных Курганов. Но никто не скажет худого слова и о Митре.

– Еще бы! Митра велик, и лишь дикари, племя шакалов, могут верить в иных богов!

Конан нахмурился, но ничего не сказал. Сердар же, потеряв к нему интерес, повернулся Саледу Алиаму.

– Ты тоже убил шестерых, узкоглазый. Равный счет с этим северянином, и я не знаю, кому из вас присудить победу. Конечно, если б вы продолжили схватку… - Таглур задумчиво пригладил усы. - Нет, нельзя! Вы нужны мне, и я заполучу вас обоих! А награду поделю. Ты, - сардар кивнул бесстрастно взиравшему на него мунгану, - почитаешь ли светлого Митру?

– Конечно, господин мой, - ответил Салед. - И светлого Митру, и Ормазда, и прекрасную Иштар, да не оставит она тебя своими милостями. Я почитаю всех великих богов, а о Кроме, владыке могильных червей, слыхом не слыхивал!

– Эй! - Конан покрепче ухватился за секиру. - Не обижай моего Крома, если не хочешь прогуляться на Серые Равнины!

– Молчать! - рявкнул Таглур. - Закрой свою волчью пасть, киммериец! Нет, открой, - добавил он спустя мгновение, - и скажи, как тебя зовут!

– Конан, мой сердар. Конан-киммериец.

– А тебя? - воевода уставился на рябого мунгана.

– Салед Алиам, храбрейший господин. Я сражался в сотне битв и тысяче схваток, и мой меч никогда не прятался в ножны, не обагренный кровью врага.

Таглур в раздумье покрутил усы. Два победителя и остальная пятерка - те, что остались в живых - терпеливо ждали. Кроме Конана и Саледа, в схватке уцелели два иранистанца, шемит, туранец и воин из Зембабве. Правда, у туранца отсекли ухо, а на груди негра багровела длинная царапина. Но то были мелочи - по сравнению с высокой честью служить в отряде Львов Таглура.

Наконец сердар принял решение.

– Ты, - он кивнул Конану, - получишь награду, что лежит на блюде. Тебя же, - его взгляд переместился на плоскую физиономию Саледа, - я назначаю ун-баши. И все шесть шелудивых псов поступят под твою команду.

– Это еще почему? - Конан грозно нахмурился. Хоть ему не исполнилось тридцати, он был опытным военачальником, что и доказал в Немедии и Офире, да в Боссонских топях, на пиктской границе. После подвигов в тех краях невелика честь стать десятником в наемном войске иранистанцев, но все же… И не рябому мунгану командовать над ним!

Но воевода Таглур, поигрывая саблей и поглаживая усы, заявил:

– Свершится так, как сказано, клянусь бедрами Иштар! Киммериец получит награду, мунган станет ун-баши!

– Почему? - упрямо повторил Конан.

– Потому, северный мой сокол, что Салед Алиам почитает Митру и говорит на иранистани. Вдобавок, - сердар смерил обоих претендентов пристальным взглядом, - он выше тебя ростом на целых два пальца.

Конан раскрыл было рот, но сердар повелительно махнул рукой:

– Все, ослиный помет! Бери лежащее на блюде или убирайся! Если не хочешь, я поищу себе нового воина. Базра город большой!

Стиснув зубы, киммериец направился к своей награде. Рорта, против обыкновения, молчал; видно, набирался сил, переваривая шестерых зарубленных в недавней схватке. Постепенно и Конан начал успокаиваться. В конце концов, что он терял? Ему надо было добраться до Вендии, и так ли важно, приплывет ли он туда в чине ун-баши или простым воином? Будет еще время рассчитаться с рябым мунганом, будет… Да и высокомерный Таглар не останется позабытым… Зато сейчас, размышлял Конан, ему выдадут полное боевое снаряжение. Меч, кинжал, лук, копье, шлем, доспехи… Вот только подойдет ли броня? В Иранистане народ мелковатый…

С такими мыслями он подошел к блюду, подцепил покрывало острием топора и сдернул его, ожидая увидеть груду воинской амуниции. Но на большом круглом подносе не оказалось ни одежды, ни крепкой кольчуги, ни меча, ни кинжала, ни лука с быстрыми стрелами. Там, скорчившись, сидела девушка - вернее, девчонка лет тринадцати с едва начавшей формироваться фигуркой. Была она нагой, если не считать легкого шарфика вокруг бедер, и глядела на Конана широко раскрытыми испуганными глазами. У колен ее лежал ситар, обычный на востоке инструмент с округлой декой и длинным вытянутым грифом; его-то Конан и принял раньше за древко копья. Видно девчонка была музыкантшей.

– Эй! - Конан повернулся к подходившему Таглуру. - Это что такое, сердар?

– Твоя награда, киммерниец. Редкостный товар! Девчонка из самой Уттары. Принцесса! Или не нравится? - Таглур прищурился.

– Мне нужны штаны и сапоги, - твердо заявил Конан. - Мне нужен меч, нужна кольчуга, нужен плащ…

– Ночью эта красотка согреет тебя лучше плаща, - заметил сердар.

Конан бросил на юную девушку оценивающий взгляд. Лицо ее, как и физиономии Таглура и Саледа Алиама, он видел не впервые - эта лукавая рожица взирала на него сегодняшним ранним утром, возникнув на мгновение в серебристом зеркале Рана Риорды. Пухлые яркие губки, нежные щеки, черные блестящие глаза, едва наметившиеся груди, узковатые бедра… Киммериец пренебрежительно пожал плечами.

– Не вижу, какими прелестями тут можно согреться. Года четыре надо ждать… Нет, такая награда мне не нужна!

– Как хочешь, - Таглур щелкнул пальцами, подзывая охрану. - Тогда я велю ее утопить.

– Почему?

Теперь плечами пожал сердар.

– Таков обычай. Если хозяин пренебрег рабыней, дорога ей либо в море, либо в землю. Живой, - уточнил Таглур.

Девушка, взвизгнув, повалилась Конану в ноги.

– Возьми меня, добрый господин! Не гони, не отдавай никому! Я боюсь смерти! Я стану тебе верной служанкой, заботливой и покорной! И я совсем мало ем! Горсточку риса за целый день… даже половину горсточки… Только не отдавай меня! Я буду играть тебе на ситаре! Я буду услаждать тебя ночами! Я буду мыть твои ноги, расчесывать волосы, врачевать раны, чистить одежду!

– Чистить пока нечего, - сказал Конан, приглядываясь к девушке повнимательней. Кожа у нее была цвета золота, а волосы черны, как ночное небо над просторами Западного океана. Когда-нибудь, мелькнуло у киммерийца в голове, она станет похожа на Белит… и ради Белит он должен помочь этой девчушке. Кроме того, Рана Риорда предсказал, что малышка сделается его спутницей, а раз так, то надо ли идти против судьбы?

Вздохнув, Конан обхватил ладонями хрупкие плечи девушки и поднял ее.

– Ладно, уттарийская принцесса… Как тебя зовут?

– Я не принцесса… - огромные черные глаза смотрели на киммерийца с мольбой я надеждой. - Я Ния… Ния То Кама Суддакха Пра Бон… Цветок, Который Распускается в Полнолуние…

– Надеюсь, это полнолуние наступит не скоро, - пробормотал Конан и повернулся к Таглуру. - Я беру ее. Нельзя топить цветы в море и зарывать в землю.

– Мудрое решение! - губы сердара насмешливо скривились. - Ты, почитатель Крома, не так глуп, как кажешься. За этот цветок на рынках Базры дадут пять золотых… и я еще добавлю шесть, положенных тебе как Льву Таглура… А еще ты получишь резвого жеребца, доспех, оружие и одежду. Рассчитаешься из первой добычи.

Киммериец кивнул и, еще раз оглядев свой приз, заметил:

– Я не стану продавать девчонку. Будет одежда, будет и что ей чистить.

– Ну, дело твое. Иди теперь в шатер из желтого шелка, к моему казначею, и там получишь все обещанное. Да не забудь оттиснуть палец под долговой записью!

– Хоть всю пятерню! - сказал Конан.

Суда, нанятые для перевозки Львов Таглура в Вендию, должны были выйти в море на следующий день, и у Конана оставалось не так много времени, чтобы спустить шесть золотых в кабаках Базры. Но он справился с этой задачей. К тому же золотые оказались иранистанской чеканки, рыбья чешуя, впятеро меньше полновесных дисков Турана, и Конан пропил их без всякого сожаления. Обстоятельства его переменились и это следовало отпраздновать. Еще вчера, нагой и голодный, он метался в стигийской мышеловке без всяких надежд обрести свободу, а сегодня, облаченный в шаровары, мягкие сапоги и кожаную подкольчужную безрукавку, опустошал винные запасы базрийских кабаков. Теперь у него были меч и щит, доспех и шлем, лук, колчан, быстрый жеребец, мешок с припасами и волшебная секира, сверкавшая за спиной. И еще - девчонка-рабыня.

Конан вспомнил о ней лишь вечером, добравшись до своего шатра в стане Львов Таглура. Он рухнул на заботливо расстеленный плащ и довольно ухмыльнулся, когда Ния принялась стаскивать с него сапоги. Потом ее быстрые пальчики расстегнули пояс и устремились вниз, но тут Конан прихлопнул их широкой ладонью. Он был пьян, но не настолько, чтобы забавляться с малолеткой.

– Кажется, полнолуние еще не наступило, - пробормотал он, стискивая в одной руке оба кулачка Нии.

– Но господин мой… Почему ты пренебрегаешь своей рабыней?

Она приникла бархатной щечкой к его щеке, потом поцеловала в губы - с горячностью, не искупавшей, однако, недостаток опыта. Конан вспомнил жаркие поцелуи Белит, и сердце у него сжалось.

– Не спеши, принцесса, - глухо произнес он, - придет твоя пора. Лет через пять, я полагаю.

Послушно оторвавшись от него, Ния уселась рядом на пятках; ее глаза поблескивали в полумраке, тонкие гибкие руки обнимали колени.

– В Уттаре я считалась бы девушкой, созревшей для любовных утех, - с некоторым отзвуком обиды заявила она.

– Возможно. Но сейчас мы в Киммерии, а там девчонки твоих лет не думают об иных утехах, кроме прогулок с козами на пастбище.

Ния недоуменно моргнула.

– В Киммерии, господин мой? Я думала, мы в Иранистане.

– Там, где я нахожусь, там и моя Киммерия. Запомни это! - рявкнул Конан, заворачиваясь в плащ. - Правда, я не прихватил с собой козлиное стадо, зато у меня есть жеребец. Чем заниматься глупостями, пойди-ка, расчеши ему гриву и заплети в косы. Да чтоб косички были не толще твоего мизинца… - пробормотал он, засыпая.

Всхлипнув, Ния выскользнула из шатра.

Предполагают, что между страной Куш, что лежит за южной границей Стигии, и державой

Амазон, самым дальним из Черных Королевств, на долгие дни пути тянется дикое побережье, омываемое водами Западного океана. Живут там чернокожие карлики, издревле называемые кабротами; в лесах же, расположенных к востоку от них, обитает множество разных племен, не признающих светлого Митру и поедающих людей словно скот или дичь, взятую на охоте. Впрочем, в местах тех никто не бывал, и доподлинных известий из тех краев в хайборийские земли не приносил никакой путник.

Лишь одно можно утверждать наверняка: если отправиться из страны карликов на восток и пересечь лес, то попадешь в Кешан и Пунт, а затем на границу меж Тураном и Иранистаном, и дальше - в гирканские степи. Но дорога эта длинна, и, смотря по тому, есть ли путнику удача, займет месяцы, или годы или всю жизнь.

Аргосский "Свод Вестей о морях, океанах и их берегах, кои мореходу знать положено"