"Анри де Ренье. Амфисбена" - читать интересную книгу автора

что-то враждебное. Он отстраняет от себя, тогда как теплота к себе
притягивает. Теплота соединяется с нами в теснейшем соприкосновении; холод
только обволакивает нас. В самом лучезарном зимнем дне есть что-то
отдаленное, находящееся на расстоянии. Позднее он остается в нашей памяти
как бы покрытый просвечивающей эмалью. Яснейший лик зимы всегда слеп и нем;
он смотрит на нас, но не видит, не говорит, а между тем вид его сообщает нам
известную веселость.
Веселость эта выразилась у меня в потребности двигаться. Ни за что на
свете я бы не остался дома, даже если бы меня удерживало какое-нибудь важное
дело. В такие дни, как сегодня, я испытываю внезапное желание физической
деятельности. Если бы я был деревенским жителем, а не горожанином, мне
кажется, я бы велел оседлать лошадь и пустился бы в галоп, чтобы полной
грудью вдыхать сияющий и морозный воздух. Мысли о буйных упражнениях
приходят мне в голову. Я бы с удовольствием принял участие в какой-нибудь
грубой, полной лая охоте или по широкому замерзшему пруду чертил бы круги
конькобежца. Но, увы, после скромных моих подвигов, еще гимназистом, в
манеже, я не держал узды в руках, не вдевал ноги в стремя и был бы в большом
затруднении, очутившись на спине у лошади. Равным образом на льду пруда я
представлял бы собою жалкую фигуру и рисковал бы на потеху зрителям
сковырнуться. Коньки мои висят в прошлом рядом с наездничьим хлыстом, и
разумнее будет оставить в покое эти доспехи, а удовольствоваться длинной
прогулкой пешком по улицам.
На этом решении я и остановился. Я объявил Марселину, что я не
завтракаю дома, так что он может располагать своим днем. Он принял это
известие с почтительной удовлетворенностью. С некоторого времени, вот уже
несколько месяцев, я, на взгляд Марселина, кажусь слишком домоседом.
Привычки эти отзываются на его свободе не потому, что Марселин
сколько-нибудь усердно пользуется этой свободой, - напротив, в мое
отсутствие он чаще всего остается дома, - просто сама мысль, что меня нет
дома, ему приятна. Он не зависит больше от моих звонков. Он спокоен. Чем
занимает он свое спокойствие? Не знаю. Несомненно, Марселин предается
каким-нибудь скромным мечтам. У кого их нет?
Как только я вышел на улицу, я задал себе вопрос, как распределить свой
день. Внезапно мне пришло в голову провести его в Версале. Я сяду на поезд с
Альмского вокзала, позавтракаю у "резервуаров", и потом длинная прогулка по
парку. Эта холодная ясность, этот легкий и упругий воздух были бы прелестны
на Оранжерейной террасе и на Большом канале. Конечно, я особенно осенью
люблю Версаль, когда ноябрь золотит листву и по водоемам вяжет плавучие
гирлянды. Как вдыхаешь тогда запах сырой земли, стоячих вод, опавших
листьев, исполненных такой властной меланхолии, когда чьи-либо шаги позади
грабов кажутся шагами воспоминания и судьбы! Но и зимою Версаль имеет свою
прелесть. В парке, лишенном листьев, есть что-то, сказал бы я,
систематическое. Ясны становятся причины, заставляющие его быть архитектурно
построенным. От мрачной суровости дубрав еще сильнее выступает их
закономерная величественность. В холодном воздухе бронза как бы сжимает свою
декоративную напыщенность; зыбкий мрамор принимает более определенные и
четкие очертания. Если шелест шагов по опавшим листьям полон опьяняющей
меланхолии, то стук каблуков по промерзшей земле тоже не лишен великолепных
отзвуков. И потом, ничто, быть может, не сравнимо с зимней пустынностью
парка, когда последние лучи солнца ласкают остывшие статуи. А дворец, каким