"Лев Разгон "Плен в своем отечестве" (Автобиографические рассказы)" - читать интересную книгу автора

забывчива"... И я помог ему увериться в этой неправде!

Забывает только тот, кто хочет забыть. Я ничего не забыл. И не хочу
забывать. И поэтому, наверно, испытал какое-то отчаянье, когда видел, как
рушат этот дом, вместивший столько горя, столько слез. Я не хочу, чтобы он
исчезал. В нем наши жизни, наша память.

Снесут его и построят на его месте какое-нибудь модерновое
"административное здание". Или же разобьют сквер и дети будут бегать по
усыпанным песком дорожкам, проложенным на том дворе, где мы стояли в
жаркие дни лета, в осеннюю непогоду, в холод зимы... А вывеску "Прием
граждан круглосуточно" повесят на другом месте, не таком людном, не таком
известном.

Но все равно "Кузнецкий мост, 24" останется жить. В нашей памяти, памяти
наших детей и детей их детей. И память эту нельзя разрушить никакой
чугунной бабой. Она останется!




ПЛЕН В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ

Никогда не забуду шока, испытанного мною, когда я в страшно-известном доме
на Лубянской площади знакомился с делами всей своей семьи. Потрясение было
вызвано не тем, что я узнал. Я это знал уже и раньше. Я рассматривал дела
шестерых людей, из которых трое были расстреляны, а остальные попали в
мясорубку, которая вошла во все словари мира под названием ГУЛАГ. Погибли
не все, остался в живых я, и мне судьбой приуготовлена обязанность
рассказать то, что я знаю.

А что я знаю? Отчаянье охватило меня на Лубянке от сознания, что когда -
как будет, наверное, сказано "уступая требованиям общественности",- будут
открыты пресловутые Архивы КГБ, то там ни родные погибших, ни
исследователи не найдут ничего, кроме нескольких бумажек: арестован,
признался в преступлении, приговорен к расстрелу, приговор приведен в
исполнение. Или же "Особым совещанием" или "тройкой", не судом (суд знал
только один приговор-расстрел), приговорен за установленные преступления к
8 или 10 годам "исправительно-трудового лагеря". И - все. 1-ю ведь история
жизни и смерти любого из неизвестного до сих пор количества жертв
"незаконных репрессий" (как деликатно именуют везде массовые убийства) не
укладывается в десяток, а то и меньше бумажек, вложенных в тоненькую
папку,- такие, какие я рассматривал в доме № 2 по Лубянской площади.

Зимой 1950 года я коротал свои арестантские дни в Георгиевской пересыльной
тюрьме, ожидая, когда меня этапом отправят куда-нибудь в северные лагеря
отбывать свой недавно полученный новый десятилетний срок. Камера была
большая, народ в ней был хороший - уголовных содержали отдельно,- и я с
неиссякающим интересом присматривался и прислушивался к" своим
сокамерникам. Каждый из них был интересен, о каждом можно рассказать много