"Рассказы и повести (сборник)" - читать интересную книгу автора (Токарева Виктория Самойловна)ГИМАЛАЙСКИЙ МЕДВЕДЬГде бы Шлепа ни появлялся, его всегда били за то, что он лез не в свои дела. Шлепа считал, что не своих дел нет, все дела общие. Что касается Никитина, его не били никогда, ни мужчины, ни женщины. Главным в жизни Никитин считал личную свободу и ни во что не вмешивался. Шлепа и Никитин были друзьями, соседями и сослуживцами одновременно. Они жили в одном доме и работали на одном предприятии. Это было очень удобно — не дробить души отдельно на соседей, отдельно на друзей и отдельно на сослуживцев, а все сосредоточить на одном человеке. Для Шлепы это было удобно, а для Никитина нет, потому что, когда били Шлепу, он испытывал яростные противоречия. С одной стороны, следовало вмешаться и сохранить принципы, а с другой стороны, — не вмешиваться и сохранить лицо от синяков, которые долго потом будут переходить из одного цвета в другой, менять оттенки от фиолетового до нежно-лимонного. И сегодня, возвращаясь с работы, Никитин снова испытал противоречия. В переулке стоял Шлепа в обществе четырех юных длинноволосых хулиганов. Лицо у Шлепы было одухотворенным, а лица хулиганов — бездуховными. Они, кажется, закончили устные прения и переходили к следующей части. Никитин хотел выскочить из переулка и пойти другой дорогой, но в этот момент его заметил Шлепа и радостно замахал руками, как во время первомайской демонстрации. У Никитина не было выбора. Он подошел к группе с тоскливым чувством под ложечкой, именуемым в простонародье трусостью. Трусость порождает неестественность, а неестественность — высокомерие. Никитин высокомерно оглядел хулиганов, задержался глазами на одном из них в свитере до колен и с обручальным кольцом. Это был женатый хулиган. — Можно тебя на минуточку? — потребовал Никитин. — Почему меня? — неуверенно запротестовал женатый хулиган. — Что здесь, никого больше нет, что ли? — Отойдем! — приказал Никитин, ободренный неуверенностью собеседника. Женатый хулиган пожал плечами и отделился от группы. Они отошли к железным решетчатым воротам. Это был въезд в родильный дом. — В чем дело? — строго спросил Никитин. — Он к нашей бабе приставал, — объяснил хулиган. Никитин огляделся по сторонам и увидел неподалеку «бабу». Ей было лет 15 или 16, она стояла с папиросой, зажав ее между пальцами, как фигу. — Вы старые, — сказала «баба», подвинувшись поближе, однако не слишком близко. — У вас одни принципы, а у нас другие. — А ты мой нос видишь? — спросил Никитин. — Ничего особенного, длинный и асимметричный. — А представляешь, какая у меня будет рожа, если вы его сломаете? Девочка посмотрела на женатого хулигана, хулиган задумался, может, представил себе рожу Никитина со сломанным носом. — Ладно! — великодушно согласился хулиган. — Забирай его и уходи. Под «его» он имел в виду и нос и Шлепу. Никитин забрал Шлепу, и они ушли. — Ну вот, что ты опять ввязался? — с раздражением спросил Никитин. Шлепа каждый день преодолевал сопротивление среды и надоел Никитину до отвращения. Он с удовольствием бы плюнул и поменял себе приятеля. Но менять Шлепу — это значило менять и соседа и сослуживца, в сущности, менять все свои привычки. — Что ты к ним пристал? — Они не умеют вести себя, — объяснил Шлепа. — Что ж, я мимо пройду? — А твое какое дело? — Ты это серьезно говоришь? — удивился Шлепа. Никитин с удовольствием бы плюнул на Шлепу прямо сейчас, но плевать в общественном месте было неудобно, и он сказал: — Зря я тебя оттуда увел. — Зря! — вдохновенно согласился Шлепа. — Я бы им показал! Никитин возвращался домой в шесть часов вечера, а жена в два часа ночи. — Мы репетировали, — говорила она и уходила в ванную «смывать глаза». Жена была эстрадная актриса, жонглер. Подкидывала на воздух пять колец и четыре мячика, а потом ловила их по очереди. Большого смысла в этой деятельности Никитин не видел, но в жизнь и деятельность своей жены не вмешивался из уважения к личной свободе. К собственной личной свободе. Где она репетировала и с кем, Никитин не спрашивал, потому что, если бы заинтересовался, мог узнать нечто такое, что она скрывала. А если узнать то, что скрывала жена, — пришлось бы совершать серию поступков: объясняться, разводиться, искать другую жену, потом рассказывать ей все про себя с самого начала. А под конец выяснится, что новая жена с талантами, их надо будет открывать или зарывать. А Никитину ничего не хотелось ни открывать, ни зарывать. Ему было 32 года, и он привык к своим привычкам. Сегодня Никитин лег спать рано и уже смотрел какойто интересный сон, когда вернулась жена. Она ничего не сказала, как обычно, даже не разделась, а как была — в пальто и сапогах, с накрашенными глазами — прошла в комнату, села возле Никитина и заплакала. Потом опустилась на колени, положила свое соленое лицо на лицо Никитина. Эта привычка осталась у них с молодости. — Ну что? — спросил он. — Я уронила мячик, — проговорила жена. Никитин понимал, что она плачет не из-за мячика, а по другой причине. — Могу я уронить мячик? — плакала жена. — Имею право? — Не имеешь. Люди платят за то, чтобы ты ловила мячики. А если не умеешь — не выходи на сцену. — Но у меня девять предметов. — Хоть сто. Жена перестала плакать, пошла смывать глаза. Она долго ходила по квартире, тукая пятками, потом долго шуршала одеждой, снимая одно и надевая другое. Наконец легла в постель, обжигая Никитина холодными ногами. — Боря… — позвала жена. — Чего тебе? — Ты редкий, замечательный человек… Она была благодарна Никитину за то, что не лез в ее жизнь и ни о чем не спрашивал. За то, что ей было куда вернуться и было кому поплакаться. Рабочий день начинался в девять часов, а в половине десятого в кабинет к Никитину пришел Шлепа с очередным предложением. — Вот! — гордо сказал он и положил на стол эскиз. На эскизе была изображена комната с синими стенами и белыми углами. — Что это? — не понял Никитин. — Цех, в котором будут делать мясорубки. — А почему белые углы? — Чтобы в них не плевали и не бросали окурки. Это психологически невозможно плюнуть в белый угол. Я не прав? Никитин подумал, что Шлепа прав: плевать в темный угол психологически легче. — Где ты работаешь? — в свою очередь спросил Никитин. — В бюро технической эстетики, — не задумываясь, ответил Шлепа. Они с Никитиным действительно работали в бюро технической эстетики, которое получало заказы от предприятий и выполняло их в срок. — Какую форму мы должны сейчас разрабатывать? — снова спросил Никитин. — Мясорубку, — не задумываясь, ответил Шлепа. Бюро действительно получило заказ на разработку формы мясорубки. Срок давно прошел, а формы не было. Директор завода упрекал заведующего бюро, заведующий бюро кричал на Никитина, Никитин материл Шлепянова, то есть Шлепу. Шлепянов, в свою очередь, никого не упрекал: в его обязанности входило творчески мыслить. Поразмыслив творчески, Шлепа решил, что мясорубка, помимо своей основной задачи молоть мясо, должна нести дополнительную смысловую нагрузку, и предложил «одухотворенный вариант» мясорубки. Корпус он предложил решить в виде самолета, впереди устанавливался пропеллер. Домохозяйка возле такой мясорубки должна была ощутить себя пилотом, который отправляется в полет. «Одухотворенный вариант» не прошел, потому что на пропеллер накручивалось мясо. Шлепа предложил следующий «иронический» вариант: корпус в виде коровы, а ручка в виде хвоста. Перемалывая мясо, домохозяйка будет думать, что она накручивает корове хвост, и это отвлечет ее от прозы кухни. «Ироническая мясорубка» тоже не прошла. Заведующий бюро Саруханян считал, что у мясорубки не должно быть дополнительных сверхзадач, кроме ее основной задачи — перемалывать мясо. Мясорубка должна быть красивой и удобной, а самолет и корова — элементы промышленности и сельского хозяйства — здесь абсолютно ни при чем. И домохозяйка-пилот тоже ни при чем. Шлепа возражал Саруханяну, что мясорубка — это именно сочетание промышленности с сельским хозяйством, выраженное в лаконичной форме. А что касается домохозяйки, то она тоже человек, а человек — это главный предмет исследования в искусстве. Тогда Саруханян рассказывал Шлепе анекдот про Христа и про апостолов, которые шли по воде. Саруханян, как Христос, советовал своему апостолу Шлепянову не выпендриваться, а идти по камешкам, как все. Шлепа обещал подумать и на другой день приносил Никитину очередной вариант мясорубки. Сегодня он принес цех с белыми углами. — А какое это имеет отношение к мясорубке? — спросил Никитин. — Самое прямое. Если люди будут делать мясорубку в помещении с чистыми углами, они совершенно иначе ее сделают. Я не прав? Никитин подумал, что Шлепа прав, потому что он сам, например, не мог сосредоточиться, если в кабинете было не убрано. Но поддержать Шлепу значит выслушать от Саруханяна анекдот про апостолов, а Никитин терпеть не мог старых анекдотов. И вообще он не любил ходить по начальству стеснялся своего длинного асимметричного носа и, когда разговаривал, глядел в пол. Саруханян тоже не смотрел на Никитина. Он ничего не стеснялся, просто ему было неинтересно. Если бы Никитин и Саруханян встретились в нерабочее время где-нибудь на Бородинской панораме или в Музее восточных культур, они просто не узнали бы один другого, потому что никогда толком не видели друг друга в лицо. — Я не прав? — переспросил Шлепа. Никитин снова промолчал, испытывая противоречия, как в переулке. Сказать Шлепе «нет» — тот на него обидится, и тогда настанет такая тоска, что жить неохота. А если Саруханян скажет «нет», Шлепа обидится на Саруханяна, а тот даже не заметит, потому что его друзья и соседи работают в разных местах. Шлепа не имеет к ним никакого отношения. — Иди к нему со своими углами, — решил Никитин. — А ты? — наивно спросил Шлепа, не подозревая о противоречиях. — Это же твои углы, а не мои. Шлепа взял эскиз и пошел к Саруханяну, а Никитин принялся тщательно прибирать свой стол. Он не мог работать, если на столе был беспорядок. Никитин успел только сложить в стакан карандаши, когда вернулся Шлепа. — Ну? — поинтересовался Никитин, составляя карандаши острием вверх. — Выгнал, — коротко сказал Шлепа. — Из кабинета или вообще? — Из кабинета и вообще. Никитин молчал. Он ожидал, что это когда-нибудь произойдет, но не ожидал, что это случится сегодня. — Слушай… — растерянно проговорил Никитин, — а ты не можешь по камешкам… как все? Шлепа подумал, глядя перед собой, потом покачал головой. — Нет, — сказал он, — не могу. В воскресенье Никитин взял дочь Наташу, которая жила у тещи, и поехал с ней в зоопарк. Они каждое воскресенье проводили вместе и рассказывали друг другу о прожитой неделе. Никитин сообщал о своих делах, а Наташа о своих, и когда она говорила или задавала вопросы, то забегала вперед и смотрела на Никитина снизу вверх его собственными глазами. У них были совершенно одинаковые глаза — зеленые, как крыжовины, в светлых ресницах. — Что это у тебя? — спросил Никитин, дотрагиваясь пальцами до ее щеки. Возле уха на щеке была бледная сыпь. — Диатез, — объяснила Наташа. — Меня бабушка яйцами перекармливает. — А ты не ешь. — Из яйца целый цыпленок получается с клювом и перьями, значит, в нем много витаминов. А витамины необходимы растущему организму. Никитин слушал Наташу и думал о том, что, видимо постарел. Вот весна, вот солнце, вот дикие звери — все это должно восприниматься как чудо. А он воспринимал иначе: ну весна, ну солнце, ну дикие звери. Ну и что? — Кто это? — спросила Наташа, глядя на Никитине снизу вверх. — Гималайский медведь. — А откуда ты знаешь, что он гималайский? — Написано. — А ты мог бы его погладить? — Зачем? — Ни за чем. Просто так. Никитин подумал: а мог бы он действительно ни за чем, просто так войти в клетку и погладить гималайского медведя? С одной стороны, это поступок совершенно бессмысленный, а с другой стороны, — в нем вызов человеческим привычкам. Никитин мог бы вернуться домой и сказать жене: ты там с каким-то ничтожеством репетируешь, а я действительно настоящий мужик, гималайского медведя погладил. Мог бы пройти мимо хулиганов не высокомерно, как раньше, а спокойно. Пройти — и все. — Трус! — крикнет вдогонку Шлепа. — Можешь думать, что хочешь, — ответит Никитин. И ему действительно будет безразлично, что подумают о нем друзья, соседи и сослуживцы, потому что сам Никитин будет знать себе истинную цену. Медведь лежал черный, огромный, безразличный, положив как собака морду на лапы и, по всей вероятности, скучал. Никитин подумал, что здесь, в клетке, медведь утратил всю свою медвежью индивидуальность и все ему было безразлично, даже собственные привычки. — Можешь? — допытывалась Наташа. — Сейчас, — сказал Никитин. — Подожди меня здесь, я быстро поглажу и вернусь. Клетка оказалась незапертой, а просто задвинутой на тяжелую железную щеколду. Когда Никитин отодвинул щеколду и вошел, медведь не обернулся и, казалось, не обратил на это никакого внимания. Шерсть у медведя была черная, слипшаяся, возле брюха висела сосульками. Никитин с отвращением дотянулся до высокой медвежьей холки и заторопился обратно. Медведь быстро поднялся с пола, обошел Никитина и лег возле двери. Никитин, в свою очередь, хотел обойти медведя, но тот поднял морду и посмотрел на него мелкими замороженными глазками. Медведь не утратил свою медвежью индивидуальность. Никитин понял это, во рту у него сделалось сухо, а пульс застучал в висках с такой силой, что казалось, будто уродовал лицо. — Наташа! — позвал Никитин. Дочь, радостная, подбежала к клетке. — Поди позови кого-нибудь. Я не могу выйти. — Тебе уже надоело? — разочарованно спросила Наташа. — Позови… Наташа побежала куда-то, а через несколько минут вернулась и привела сторожа зоопарка в ватнике и в кепке. — Никитин, — представился Никитин и протянул сквозь прутья руку с вытянутыми пальцами. — Пьяный, что ли? — брезгливо поинтересовался сторож. — Нет. — Поспорил? — Нет, не спорил. — А зачем влез? — Просто так. — Вот и сиди теперь. Гималайский медведь никого не выпускает. — Почему? — У него такая манера. Сторож имел дело с хищниками и знал манеру каждого. Не верить ему не имело никакого смысла. — А что же теперь делать? — упавшим голосом спросил Никитин. — Убить. — Кого? — испугался Никитин. — Это уж я не знаю. Медведь уникальный, а таких, как ты, полный зоопарк. Сторож не учитывал ни конкретного состояния Никитина, ни его принципов относительно свободы личности. — Позови кого-нибудь из начальства, — попросил Никитин. — Зачем? — Сторож не любил ходить по начальству. Может быть, стеснялся своего ватника и кепки. — Посоветоваться, — сказал Никитин. — А что начальство? Оно вместо тебя в клетку не полезет Ты теперь с медведем советуйся Нам его заграничное государство подарило. Убить медведя — значит идти на конфликт. Из-за тебя никто на конфликт не пойдет. Сторож повернулся и зашагал от клетки. В его обязанности входило кормить зверей, следить, чтобы люди не совали в клетки острые предметы, а решать конфликты на уровне внешней политики в его обязанности не входило Это было не его дело, а сторож не в свои дела не вмешивался. Перед клеткой тем временем собрался народ. Медведь привык, что на него смотрят, привык быть на виду и не обращал на это никакого внимания. А Никитин нервничал и удивлялся человеческой бестактности, хотя с позиций свободы личности все было правильно. Хочешь остановиться — можешь остановиться. Хочешь посмотреть — можешь посмотреть. В центре толпы стояла Наташа и давала интервью. Она объясняла, что медведь гималайский, а человек — ее папа. Папа у нее — художник, мама жонглер, а сама она живет у бабушки и учится в третьем классе. — Наташа! — окликнул Никитин. — Иди домой… — А можно, я еще здесь побуду? — Она, как и мать, любила успех и внимание к себе зрителей. — Хватит, — запретил Никитин, — иди домой. — А куда? К маме или к бабушке? Никитин подумал, что жены дома нет, и сказал: — Иди к бабушке. Вечером пришел сторож и просунул медведю плоский ящик с сырым обветренным мясом. Потом достал из кармана табличку и повесил ее на клетку. — Что это? — спросил Никитин. — Твои данные. — Зачем? — смутился Никитин. — Завтра посетитель повалит, интересоваться начнет. — А вы что написали? — А тебе не все равно? Никитину было далеко не безразлично, что о нем пишут, но он не решался пререкаться со сторожем. — Трудно работать с хищниками? — заискивающе спросил Никитин, чтобы задержать сторожа вопросом. Он боялся оставаться один. — Если обращаться по-человечески, то не трудно. — А если не по-человечески? — Никитин уточнял свои перспективы. — Сожрет. — А меня медведь не сожрет? — Не должен. Он сытый. Сторож ушел. Никитин и гималайский медведь остались вдвоем. Медведь лежал по-прежнему, уложив морду на лапы и, казалось, не замечал Никитина. На дощатом полу темнели клочки сена, валялся круглый бублик. Никитин хотел есть, но боялся пошевелиться. Он сидел в углу, страдая от холода и от неопределенности своего положения: с одной стороны, медведь действительно уникальный, а таких, как Никитин, действительно полный зоопарк. Медведь имеет познавательное значение и укрепляет дружбу между народами, а Никитин никакого значения не имеет Он руководит Шлепой, а это занятие бесполезное, потому что Шлепа неуправляем. Что касается жены, то жена его отсутствия не заметит. Так что получалось, заменить Никитина легко, а заменить медведя сложно. Никитин незаметно заснул и продолжал мерзнуть во сне, а потом ему стало вдруг тепло и даже душно. Проснувшись, он увидел, что лежит посреди клетки, прижавшись к гималайскому медведю. Должно быть, перебрался к нему ночью от страха и от холода. Первым посетителем зоопарка была жена Никитина. Она явилась задолго до открытия, перелезла через ограду и теперь бегала от одной клетки к другой — разыскивала мужа. Никитин увидел ее раньше, чем она его, и отметил, что незамужний образ жизни наложил на нее свой отпечаток. Жена имела совершенно незамужний девический вид. Она подбежала к клетке и придвинула лицо к прутьям. Глаза у нее были яркие, а губы бледные — она их не красила. Губы были бледные, большие и нежные. Никитин с удивлением смотрел на лицо жены и находил в нем черты дочери. — Господи! — оторопело проговорила жена, оглядывая клетку. — Никаких удобств! — Смотря что принимать за удобства, — неопределенно сказал Никитин. — Идем домой! Что бы ни было, ты должен ночевать дома. — А тебе не все равно, где я буду ночевать? По-моему, для тебя это самый удобный вариант. — Хочешь, я рожу второго ребенка, заберу Наташу от матери и пойду работать в ясли? Я буду зарабатывать на хлеб, присматривать за детьми, и мы начнем новую жизнь? — Жена заплакала, прикусив губу, неотрывно глядя на Никитина. — Я не знала, что ты переживаешь. Я думала — тебе все равно. А раз ты протестуешь, значит, ты меня любишь. Значит, все можно поправить… Почему ты молчишь? — А что я должен говорить? У меня ведь нет репетиций. Я не жонглер. — Ты должен меня понять, мне хотелось внимания, поклонения. Жизнь уходит. — У тебя было достаточно внимания — каждый вечер зрительный зал. — А мне не нужен зал. Мне нужен один человек, который мог бы умереть за меня. Я не думала, что ты можешь умереть за меня. А больше мне ничего не надо. Я все брошу, и мы начнем новую жизнь. — Тебя в ясли не возьмут. — Почему? — растерялась жена. — Потому что ты окончила цирковое училище, а не дошкольно-педагогическое. У тебя другая специальность. — Что это за специальность? — пренебрежительно сказала жена. — Подкидывать мячики на воздух, а потом ловить обратно. Какой смысл? — Редкий вид работы… — А какой в нем смысл? Никитин с удивлением отметил, что у жены свои сомнения. — Ну… а какой смысл в альпинизме? Люди сначала лезут на гору, а потом спускаются обратно. — Тоже никакого смысла, — сказала жена. — Искусственная цель и искусственные трудности. Мне уже надоело все искусственное. Я устала. Я не хочу больше жонглировать, я хочу жить. Жена снова заплакала. Гималайский медведь приподнял морду и внимательно посмотрел на Никитина, на жену, потом снова на Никитина. Никитин отчего-то смутился и сказал жене: — Ну ладно, ты иди… — Я первая пойду, — согласилась жена. — Я куплю проигрыватель с пластинками, и у нас будет полный дом музыки. Она пошла от клетки — сначала медленно, потом побежала. Жена бежала, сунув руки в карманы, перебирая длинными тонковатыми ногами в белых чулках, и походила на свою выросшую дочь. Никитин смотрел ей вслед и думал о том, что ничего не знает о жене, и это представилось, как спасение, ибо чего не знаешь, того нет. А раз ничего нет, то, может, действительно можно все поправить, и для этого не надо совершать никаких поступков. Просто объединить свои привычки с привычками жены. День выдался неспокойный. Приходили родные, близкие, не очень близкие и вовсе незнакомые. Явились даже несколько человек, с которыми Никитин вместе отдыхал в пионерском лагере в Ватутинках — не то в первую, не то во вторую смену. Бывшие пионеры рассказывали Никитину, как они вместе потихоньку рвали клубнику, и из рассказа получалось, что Никитин еще в те времена был смелый и необыкновенный человек. Он слушал и думал: для того чтобы обратить на себя внимание, ему надо было либо умереть, либо забраться в клетку с гималайским медведем. Никитин сначала выходил к людям, принимал их внимание скромно, но с достоинством. Потом ему надоело и их внимание и собственное достоинство От внимания устаешь так же, как от невнимания. Никитин забился за медведя, прислонился к медвежьему боку и, чтобы скоротать время, стал решать в уме форму мясорубки. Поразительно, как переменилась жизнь за последнее время. Переменилось все, кроме мясорубки Она осталась такой же, как была, — громоздкая, неудобная, с массой деталей. Динозавр, а не мясорубка. Никитин сидел, вытянув ноги, прикрыв глаза, и ему представлялся дом, полный музыки, с необычной мясорубкой на кухне — электрической, пластмассовой — голубой в красный горошек. В обеденный перерыв в зоопарк приехал Саруханян Он пробился к самой клетке, но Никитина не увидел. — Борис Николаевич! — громко окликнул Саруханян. Никитин выглянул из-за медвежьего хребта и, узнав своего начальника, подошел к прутьям. Они стояли по обе стороны решетки и с интересом разглядывали друг друга. Саруханян заметил, что глаза у Никитина зеленые в светлых ресницах, а нос длинный и асимметричный. А Никитин обратил внимание на то, что Саруханян сутулый, с большой квадратной головой, чем-то неуловимо напоминает гималайского медведя. — Пожалуйста, — сказал Саруханян, — я могу восстановить Шлепянова, если для вас это так принципиально. Но ведь вы могли прийти ко мне в кабинет и сказать об этом? Зачем же лезть в клетку? Никитин промолчал. — Я не спорю, — продолжал Саруханян. — Шлепянов способный художник, интересно мыслит. Но то, что он предлагает, невозможно применить. У нас прикладное искусство, а не искусство вообще. Никитин снова промолчал. — Вы не согласны? — забеспокоился Саруханян. — Нет, — сказал Никитин, — я не согласен. Всякое искусство должно нести в себе элемент иррационального развития. Тогда это искусство. — Но у нас маленький штат и большой план. Шлепянов занимается иррациональным развитием, а другие должны выполнять его работу. — Во все времена кто-то сеял хлеб, а кто-то смотрел в небо. И те, кто сеял хлеб, кормили того, кто смотрел в небо. Надо мыслить шире, чем штат и план. Саруханян задумался, глядя за плечо Никитина. Может быть, в этот момент он пытался мыслить шире. Потом вдруг очнулся и увидел медведя. — Фу! Какой противный! — негромко искренно поделился Саруханян. — Почему противный? — заступился Никитин. — Обыкновенный гималайский медведь. Подошел сторож и отогнал Саруханяна от клетки. — Близко подходить не разрешается, — строго предупредил он. Потом повернулся к Никитину и приказал: — А ты тут своих порядков не заводи! Саруханян испугался сторожа и ушел, оставив Никитину передачу: армянский коньяк и кулек конфет «Памир». Конфеты Никитин отдал медведю, а коньяк оставил себе. Он выпил половину бутылки, положил голову на колени и закрыл глаза. А когда открыл их — стояла ночь. Стояла ночь. Звери спали и бредили во сне. Где-то далеко плакал маленький лисенок. В небе висел крепкий молодой месяц. Сосны возле площадки молодняка стояли черные, тяжелые, и казалось, будто написаны маслом. Никитин смотрел перед собой и удивлялся: как это красиво — ночь. Обычно он спал в это время суток и ничего не видел. Надо было оказаться в клетке с гималайским медведем, чтобы понять ночь, увидеть Саруханяна, посмотреть, как бегает жена. Вспомнить, как воровал в детстве клубнику: тогда, в тот день, шел теплый яростный дождь, и лужи вскипали пузырями. Он бежал по лужам и так устал, что нечем было дышать. Звеньевой Семка сказал, что не надо обращать на это внимания, скоро придет второе дыхание, и оно действительно пришло. Пришло, потому что нельзя было остановиться. Надо было бежать дальше. За спиной подергали дверцу. Никитин обернулся и увидел двоих людей, одного — побольше, другого — поменьше. Никитин подошел к дверце и узнал Шлепу с подружкой женатого хулигана. В темноте просматривался ее нежный профиль. — Здравствуйте, — вежливо поздоровалась она, узнав Никитина. — Извините, я вас не приглашаю, — сказал Никитин. — Ничего, — разрешила девочка. — Мы пришли тебя сменить, — сказал Шлепа. — Не надо. — Почему? — Таких, как ты, больше нет. А таких, как я, полный зоопарк. Девочка с восхищением посмотрела на Шлепу. Она тоже предчувствовала, что таких больше нет, и Никитин подтвердил ее предчувствия. — Зачем ты сюда залез? — спросил Шлепа. — Так… — сказал Никитин. — Но какая-то сверхзадача у тебя была? — Была. Погладить гималайского медведя. — И все? — Все. — Эгоизм, — сказал Шлепа. — Почему? — не понял Никитин. — Ты залез в клетку, вместо того чтобы выполнять свои обязанности. — О каких обязанностях ты говоришь? — Об обязанностях каждого человека перед другими людьми. — Но почему эгоизм? Я залез в клетку — кому от этого плохо? — А кому от этого хорошо? Это никому не надо — ни тебе, ни другим. — Медведю, — сказал Никитин. — Ему со мной веселее. — А перед медведем у тебя нет обязательств. Его интересы можно не учитывать. Медведь приподнял морду и глухо заворчал. — Ой! — сказала девочка. — Вы идите, — предложил Никитин. — Мы тебя рядом покараулим, — пообещал Шлепа. Они отошли к площадке молодняка, сели на качалку и стали качаться. — А я музыкальную мясорубку придумал! — крикнул Шлепа. — По принципу шарманки: можно будет крутить ручку и слушать музыку. Шлепа учитывал интересы домохозяйки и совершенно не учитывал интересов Саруханяна. Никитин вернулся на место — в угол и стал думать о своих обязанностях перед другими людьми. У каждого человека есть несколько кругов обязанностей — малых и больших, главных и второстепенных. Жена у Никитина в слезах, дочь — в диатезе, значит, он не выполняет своих прямых и конкретных обязанностей перед самыми близкими людьми. Другие, незнакомые люди пользуются мясорубками-динозаврами — значит, Никитин не выполняет обязанностей и перед более широким кругом людей. А еще существуют обязательства, которые человек принимаете рождением, потому что он родился человеком, а не гималайским медведем, например. Конечно, гималайский медведь имеет познавательное значение, но эту роль может выполнить любой другой гималайский медведь. Не этот, так следующий. А обязанности Никитина может выполнить только он один. Так что получается: заменить медведя легко, а заменить Никитина невозможно. — Медведь… — тихо позвал Никитин. — Отпусти меня… Он подошел к гималайскому медведю, присел возле него на корточки и стал гладить его по холке, по длинной черной морде. Медведь медленно мигал, голова у него была большая и теплая. Никитин гладил медведя — делал то, зачем пришел в клетку. Он пришел, чтобы взорвать свои и человеческие привычки, но сейчас уже не помнил об этой своей изначальной цели. Они прожили в одной клетке сутки с небольшим, это было сложное для Никитина время, и прожили они его честно: медведь оберегал Никитина ночью от холода, днем от человеческого внимания. А Никитин угощал медведя конфетами и не разрешал о нем пренебрежительно отзываться. — Я понимаю, тебе скучно будет, — тихо говорил Никитин, преодолевая пальцами жесткую дремучую шерсть, — но я завтра к тебе обязательно приду. Медведь перекатил морду на ухо, отвернулся от Никитина. — А в воскресенье мы вместе придем. Вот посмотришь… Никитин подошел к двери и, просунув руку сквозь прутья, отодвинул щеколду. Он вышел и задвинул щеколду обратно, чтобы не волновать сторожа, который спал где-то, подчиняясь своим привычкам, а не обязанностям. Шлепа и девочка медленно качались, безвольно свесив руки. Осыпанные лунным светом, они были черные и четкие, как на эстампе. Влюбленность — это потеря реальности. Шлепа и девочка смотрели куда-то в вечность, слушая новое свое состояние. Никитина они не увидели, потому что он был в реальности, а они — нет. Никитин постоял возле них и медленно пошел к выходу. Потом, спохватившись, вернулся обратно к клетке, снял табличку со своими данными. Интересно было почитать на досуге, что написал о нем сторож зоопарка. |
||
|