"Карен Рэнни. Гленлионская невеста " - читать интересную книгу автора

колена. Дженет задрожала от этого прикосновения.
- Кожа у тебя горячая, как будто тебя сжигает лихорадка.
В этом они очень походили друг на друга. Он был охвачен огнем, который
смирял только огромным усилием воли. Иначе Лахлан уже взял бы ее и утолил
жажду, томившую его все эти дни. Но она была невинна, и он хотел, чтобы она
наслаждалась и вздыхала в его объятиях до рассвета.
Все знают, что Синклеры в таких делах истинные мастера.
Его руки двинулись дальше, вверх от колен, пальцы скользили по гладкой
коже, и снова с губ Дженет сорвался тихий вздох. Этот вздох, казалось, был в
равной степени вызван и ее невинностью, и его смелостью.
Его руки поднялись еще выше, добрались до той точки, где сходятся
бедра. Он посмотрел на Дженет. Глаза у нее были закрыты.
- Здесь ты тоже горячая, Иласэд.
У нее задрожали колени. Она прижала кулак к губам, чтобы заглушить
готовый сорваться с них звук.
Лахлан привлек ее к себе, и она упала в его объятия, как перышко.
Целовать ее было все равно, что падать в бездну, где единственными
постоянными величинами были ее руки, хватающиеся за него, и биение крови в
его жилах. Тело требовало - торопись! Быстрее! Рассудок словно утратил
способность рассуждать здраво и подчинился телу. И оба лихорадочно торопили
его.
"Терпение, Лахлан".
Он уложил ее на траву Гленлиона и расшнуровал платье.
- Я хочу сделать тебя своей, Иласэд, прямо сейчас, - сказал он, и в его
голосе уже не было никакой насмешки. - Скажи мне, что ты не боишься. -
"Пожалуйста".
Она только помотала головой из стороны в сторону. Она все еще держала
руками свою юбку, и он осторожно разжал ее пальцы. Он путался в ее одежде;
весь предыдущий опыт вылетел у него из головы; дрожащие пальцы и быстрое
дыхание выдавали спешку и вожделение.
Каким-то образом, оставаясь молчаливой и неподвижной, она превратила
его в алчного зверя. Когда его руки нашли ее груди и обхватили их, Лахлан
издал гортанный вздох облегчения. Скоро он утолит свою жажду.
Он поднял ее платье выше, к самой груди, и там оно скомкалось и
запуталось. Он выбранился отчасти от отчаяния, отчасти потому что стало
смешно. На помощь пришла Иласэд - она села и стянула платье через голову.
Потом проделала то же самое со своим бельем. Наконец она оказалась
полностью, великолепно обнаженной.
Еще минута - и он тоже был наг.
Приличная женщина остановила бы его руки, или отодвинулась, или сказала
бы "нет", когда он сообщил о своих намерениях. Но она пренебрегла этими
вехами, старательно указывающими путь к продуманной жизни. Неизбежное
осуждение просто не имело никакого значения. Гордость была похоронена под
будущим одиночеством. Последствия обладали меньшей властью, чем любопытство.
Она была страшно одинока, она покинула родину, а теперь ей предлагали ночь
свободы с человеком из ее народа. Слышать гэльскую речь и шотландские
волынки, побыть какое-то время шотландской девушкой - все это казалось
даром, ниспосланным свыше. Ей хотелось всего того, что было родным, всего
того, что приказали забыть, и чувство это было слишком живым для приличного
общества, страсти - слишком сильными для человека ее положения. Ей хотелось