"Феликс Рахлин. Записки без названия" - читать интересную книгу автора

мой предполагаемый "соавтор" порой закладывает за воротник.
- Увлекается, - сказал мне цеховой партийный секретарь, деликатно пряча
глаза.
- Но ведь не до безобразия? - спросил я с надеждой.
- Ну, что вы? Нет, конечно! - успокоил секретарь.
Агитаторами чаще всего бывают производственные мастера участков, всякие
там "распреды", нормировщики, рабочего найти трудновато, я еще раз
посоветовался в парткоме - остановились на Филлипенке.
Раза два пришлось ему посидеть со мной после конца рабочей смены: из
чего-то ведь надо было слепить несуществующий опыт: нужны фамилии, факты,
ситуации... Я выспрашивал, тянул из агитатора жилы. Скажем, такой-то рабочий
не вырабатывал норму. "Однажды я (то есть Филиппенко) после беседы на
участке сказал ему..." Что именно он сказал - зависело от моей фантазии. Но
надо было продемонстировать, как в результате такого "переконування" лодырь
исправился и стал передовиком производства.
Вот на такие творческие наши встречи ушло, в общей сложности, часа три.
В моем блокноте появились фамилии, даты, названия тем проведенных или якобы
проведенных агитатором бесед... (Вообще, слово якобы во всей этой истории
наиболее подходящее: якобы брошюра о якобы опыте якобы агитатора, написанная
якобы им самим, а на деле - якобы журналистом и, самое главное, якобы
полезная и необходимая читателям! Сколько такой макулатуры печатается в
стране, и какие на это уходят средства! А Бориса Чичибабина печатать
перестали...)
После второй и последней беседы творчество Филиппенки навсегда
завершилось. Я остался один на один с невинной бумагой и начал бесчестить
ее - и себя.
Сотворив некое пакостное тесто, мне самому противное, но почему-то
нужное родной коммунистической партии, пришлось еще и самостоятельно
переводить написанное на украинский, - т руд мучительный, так как в то время
у меня еще не было практики работы в украинской газете, и надо было то и
дело лезть в толстенный русско-украинский словарь. Мог бы, конечно, не
возиться и отдать переводчику, но на этом мы с Филиппенкой потеряли бы треть
заработка, а вожделенная мною пиджачная пара на три без остатка не
делится... Перспектива пожертвовать штанами мне не улыбалась, и пришлось
засесть за перевод, потратив на это сколько-то вечеров.
"Щирый" Бабенко, читая, морщился на ухабах моей мовы, но
- сошло...Рукопись была принята, после чего мы (то есть Филиппенко и я)
заключили с издательством договор, в котором оба именовались авторами. В
договоре была названа сумма гонорара, но доля каждого из нас не
оговаривалась.
- Обычно у нас такая практика, - объяснили мне в издательстве. -
Кто писал, но на обложке не назван, получает 75 процентов, а тот автор,
чья фамилия там значится, - 25 процентов. Но об этом вы должны сами
договориться между собой, составить авторское соглашение и сдать его в
бухгалтерию.
- А вдруг он не примет таких условий? - спросил я.
- Ну, что вы! - замахали на меня руками сразу два или три редактора, в
комнате которых шел разговор. - Да ведь работали-то вы, а вся слава
достанется ему, плюс четверть гонорара буквально ни за что. Совесть-то есть
же у человека - тем более, у агитатора!