"Феликс Рахлин. Грудь четвертого человека " - читать интересную книгу автора

Получилось как раз во-время. Осенью 1954 года все перестраховочные
ограничения сталинских времен относительно призыва в армию были отменены:
сняли запрет с имевших судимость, с советских граждан "неблагонадежных"
национальностей (каковыми считались, например, немцы, румыны, венгры и
представители других нацменьшинств, чьи собратья за рубежом имели свою
государственность; евреи такого "иммунитета" не имели, но в определенные
части их все-таки не брали...) Перестали осторожничать и с детьми "врагов
народа", вот почему в конце сентября 1954 года пришел, наконец, и мой черед.
Впрочем, подробности - впереди. А здесь скажу лишь, что вскоре после моего
отъезда в армию неожиданно освободили из лагеря маму. Шла разгрузка ГУЛАГа,
ее "дело" пересмотрели - и вместо десяти лет, полученных ни за что, дали -
тоже ни за что! - пять. А такой срок подходил под амнистию 1953 года.
Впрочем, около пяти она успела-таки отсидеть. Мама вернулась в Харьков - и
тот же рыжий
Чуняк без малейших осложнений, а, напротив, со всей возможной
предупредительностью прописал ее в пустующей комнате как мать
военнослужащего срочной службы. И ведь наверняка вспомнил мои, казавшиеся
несбыточным бредом,. надежды. Думаю, он был ошеломлен тем, что они
исполнились.

***

С Охапкиным мы еще встретимся - и даже, может быть, с Ивановым. А вот с
Чуняком хочу расстаться навсегда. Но прежде расскажу о нашей последней
встрече.
Прошло много лет, умерли наши родители, я взматерел и сам уже стал
ощущать за плечами годы. Пришла пора воспоминаний, и я засел за свои
"Записки...", хотя писать их в начале 70-х, да и до средины 80, приходилось
с оглядкой. Но так хотелось запечатлеть на бумаге картины и сюжеты
пережитого. Особенно впечатляло то, что родные и близкие, давно завершившие
свой жизненный путь, по моему хотению вдруг словно бы вновь обретают жизнь.
Я стал себя чувствовать, в какой-то мере, хозяином прошлого: кого пожелаю
видеть сам и показать людям, того и воскрешу, пусть это лишь иллюзия!
И вот, уже набросав несколько эпизодов, еду как-то раз на работу в
трамвае - и вдруг вижу на задней площадке полупустого вагона знакомую
физиономию бывшего управдома. Я, по-видимому, за многие годы существенно
изменился, и он явно меня не узнавал, зато я его узнал сразу. И вдруг мне
явственно вспомнилось, как он торговал у меня комнату. Мы часто склонны
оправдывать себя и других гримасами эпохи. Уж такое, мол, было время. Можно
ли обвинять человека?
Время-де поставило его перед необходимостью подличать... Но могу ли я
простить такую подлость? Управдом готов был воспользоваться моей юношеской
неопытностью, беспомощностью, чтобы обтяпать свое дельце.
Такое поведение не сродни ли мародерству? Дрогни я тогда, согласись,
польстись на обещанную "полукруглую" сумму - и наши измученные родители
лишились бы крыши над головой, да ведь и я - тоже...
Мое туповатое упрямство оказалось тогда спасительным для всей семьи
(комнатку на Лермонтовской потом родители и сестра использовали при обмене
квартиры). А теперь я почувствовал некое авторское могущество, сравнимое с