"Эдвард Радзинский. Театр времени Нерона и Сенеки (fb2)" - читать интересную книгу автора (Радзинский Эдвард)

Эдвард Радзинский Театр времени Нерона и Сенеки


Над цирком заходило жаркое солнце. Сквозь розовый шелк, натянутый над гигантским амфитеатром, тяжелые лучи падали на арену. Плавилась арена, усыпанная медными опилками, в розовом свете плыли статуи богов...

Посреди арены высился золотой крест. Под крестом горела золотом громадная бочка.

И в этом пылающем розово-золотом свете возник на арене прекрасный юноша. В золотом венце, в золотой тоге — совершеннейший Аполлон. Только вместо сладкозвучной кифары в руках Аполлона был бич...

И, бурно приветствуя этого странного Аполлона с бичом, понеслись крики толпы:

— Да здравствует цезарь Нерон!

— Ты наш отец, друг и брат, ты хороший сенатор, ты истинный цезарь!

Это были загадочные крики, ибо гигантский цирк был совершенно пуст...

Пустые мраморные скамьи амфитеатра сверкали в догорающем солнце.

Заходило солнце. В тени мраморного портика сидел старик. С тихой улыбкой старик смотрел вдаль — как тонул в сияющем озере солнечный диск. Безжизненная, морщинистая, похожая на срез дерева рука старика машинально мяла свиток.

Отряд преторианских гвардейцев спешился у виллы.

Сверкая доспехами, трибун Флавий Сильван ступил на мраморный пол.

Была ночь, когда носилки со стариком, окруженные эскортом гвардейцев, приблизились к Риму. Рим не спал в эту ночь. Толпы людей с факелами заполнили ночные улицы, грохотали колымаги, запряженные волами.

В колымагах над головами толпы раскачивались в огромных клетках львы, слоны, тигры, носороги... Грохот повозок, крики животных, улюлюканье людей...

Толпа преградила дорогу носилкам. Не открывая занавесей, старик слышал близкие голоса толпы:

— Тигр-то, какой... у, тигрюга! Ишь, закрутился, как мышь в ночном горшке!..

— Льва приручил сам Эпиан. Говорят, он подарил такого льва Поппее Сабине и лев разглаживал ей морщинки языком... Чего хохочешь? Лев даже обедал вместе с нею за одним столом!

— Указальщик мест сгоняет меня и орет: «Эти места для сенаторов... для сенаторов!.. Так тебя разэтак!..» Тогда я сажусь на крайнее место — три четверти зада у меня висит, то есть я как бы стою... Но четвертью задницы сижу — сижу на сенаторских местах!..

Старик слушал все эти крики и хохот толпы. Отвращение и грусть были на его лице.

— С дороги! Прочь! — гремел где-то рядом голос трибуна. Потом глухо ударили палки по человеческой плоти. Вопли избиваемых людей... И уже побежали рабы, и понеслись в римской ночи носилки. Туда, туда — где нависла над вечным городом громада нового цирка.

Сквозь орущую, гогочущую вокруг цирка толпу, сквозь когорты гвардейцев носилки со стариком проследовали внутрь цирка. Трибун помог старику сойти с носилок. Прямой, величественный и гордый, старик неторопливо вышел на арену...

В свете факелов, горящих на пустой арене, ждал его Аполлон с бичом.

Увидев старика, Аполлон бросился ему на грудь, обнял его. Это были какие-то яростные объятия. Он будто душил старика — и лихорадочно приговаривал, почти кричал:

— Сенека! Учитель! Сенека!..

— Нерон... Великий цезарь... — пытаясь вырваться из этих жестоких объятий, бормотал старик.

Но Нерон сжимал его еще яростнее:

— Ну что ты... это для других я цезарь. А для тебя всего лишь твой послушный ученик Нерон.

Наконец Нерон выпустил Сенеку из объятий, будто оттолкнул. Потом с удивлением посмотрел на него. И, бесцеремонно приподняв край тоги, обнаружил тунику и шерстяной нагрудник.

— Такая теплая ночь. А ты так укутался, учитель?

— Старость, Цезарь. Охладела кровь. И вечерами я надеваю две туники, обмотки на бедра. И все равно...

Но Сенека не закончил. Из тьмы на арену вышел могучий немолодой мужчина в тоге римского сенатора. За сенатором с серебряной лоханью в руках следовало некое прекрасное существо: грива спутанных волос, огромные глаза и нежное, тщедушное тело мальчика. Этакий Амур.

— Рад тебя видеть, сенатор Антоний Флав, — обратился Сенека к гиганту-сенатору.

Но сенатор смотрел на Сенеку невидящими глазами. Нерон с каким-то любопытством следил за сценой.

Возникла неловкая тишина, и Сенека неторопливо, величественно продолжал:

— Позволь мне приветствовать тебя, друг мой Антоний Флав, старинным приветом, которым наши деды начинали свои наивные добрые письма: «Если ты здоров — это хорошо, а я — здоров...»

И тогда Нерон поднял бич — и сенатор отчетливо заржал. Ужас — на лице Сенеки. Но только на мгновение... И вновь лицо его стало бесстрастным и спокойным.

— Ах, как повеяло нашей величавой римской древностью! — как-то светски заговорил Нерон. — Как они умели ухватить главное: «Если ты здоров — это хорошо». Именно — здоров, — Нерон усмехнулся, — то есть живой. Но одного не пойму, учитель. Почему ты все время обращаешься к сенатору Антонию Флаву? Где ты увидел здесь мудрого сенатора?

Сенека молчал.

— Может, ты видишь сенатора? — обратился Нерон к Амуру.

Амур, молча, улыбаясь, удивленно пожал плечами и протянул серебряную лохань сенатору. Сенатор начал торопливо, неумело поедать овес из лохани.

— Ты ошибся, учитель, — продолжал благодушно болтать Нерон. — Антоний Флав — видный мужчина, его трудно не заметить. Да и что здесь делать твоему другу и солнцу мудрости — сенатору Антонию Флаву? Сейчас ночь, и он преспокойно храпит в своей постели. А здесь только я — твой ученик Нерон... — И, улыбаясь, он кивнул на Амура: — Да вот еще — прелестная девушка. И вот, — Нерон нежно улыбнулся и указал бичом на сенатора, — старый мерин.

И Нерон ударил бичом — сенатор торопливо заржал.

— Какой ужас, Цезарь, — воскликнул Амур, — ему на круп сел овод!

Нерон поднял бич, и сенатор показал, как он отгоняет хвостом овода.

— Отогнал, но очень неумело.

Нерон ударил сенатора бичом, и тот, будто винясь, опять покорно заржал.

— Как я рад тебя видеть, — продолжал, как ни в чем не бывало светски беседовать Нерон. — А как она рада тебя видеть...

И тотчас перед Сенекой дьяволенком запрыгал Амур.

— Ты, конечно, узнаешь это прелестное лицо? — добро улыбался Нерон.

— Конечно, я узнал его, Цезарь, — ответил Сенека. — Это твой раб — мальчик Спор. За время моего отсутствия в Риме он подрос — и оттого по роки на его лице стали откровеннее.

— Да что ж ты такое несешь, Сенека! — всплеснул руками Нерон. — Где ты увидел мальчика Спора?! Подойди сюда, крошка.

Амур с ужимками подошел вплотную к Сенеке.

— Неужто так ослабело твое зрение, — продолжал сокрушаться Нерон. — Да это же прелестная девушка! Вот — крохотная грудь... Вот — юные крепкие бедра... Ну?.. Ты видишь девушку? Я спрашиваю!

Сенека молчал.

Нерон поднял бич — и тотчас заржал сенатор.

Нерон темно усмехнулся:

— В последний раз, Сенека... Перед тобою старый конь и юная девица... Гляди внимательнее. Ты их видишь?

Глаза Нерона неподвижно смотрели на Сенеку. Но Сенека молчал по-прежнему. И тут Нерон добродушнейше расхохотался и обнял Сенеку.

— А все потому, что ты давно не бывал в столице. Заперся, понимаешь, в своих усадьбах. У, брюзгливый провинциал!.. Ну и в результате ты не в курсе последних римских событий. Но я все прощаю своему учителю. Объясняю. Помнишь, ты рассказывал мне в детстве... у горящего камелька... про превращения... про все эти метаморфозы, которые так любили устраивать великие боги. Ну, к примеру, для великого Юпитера превратить какую-нибудь нимфу в козу, в кипарис — что мне плюнуть! И знаешь, я задумался. Все-таки я Великий цезарь, земной бог... А почему бы мне не заняться тем же, следуя богам небесным? К примеру, у меня умерла жена Октавия. А хочется жену. Спрашивается: где взять?

— В женщинах так легко ошибиться, — вздохнул Амур.

— Именно, — подтвердил Нерон. — И тогда я... совершаю метаморфозу. Я превращаю хорошо тебе знакомого мальчика Спора в девицу! Грандиозно, да? Как я это сделал? Я собрал наш великий законодательный орган — нашу гордость и славу — римский сенат. И сенат единогласно постановил... — Он вопросительно посмотрел на Амура.

— Считать меня девушкой, — восторженно закончил Амур.

— На днях я женюсь на нем, — скромно сказал Нерон, — то есть прости... на ней! Гениально? Да здравствует сенат! Речь! — завопил Нерон.

И он ударил бичом. И сенатор величаво выступил вперед. Стараясь не встречаться глазами с Сенекой, он патетически начал:

— Можно сжечь Рим, можно разрушить его дома. И все-таки Рим устоит! Ибо не камнями домов славен наш город! А свободой и законами, олицетворенными в нашем древнем сенате. Жив римский народ — пока жив сенат!

— Каков жеребец! — восторженно захлопал Нерон.

Амур подхватил аплодисменты. И вслед откуда-то из-под земли раздались приветственные крики.

— Это тоже моя метаморфоза: я превратил солнце мудрости — сенатора Антония Флава в коня! Теперь у меня в стойле сразу жеребец и сенатор. Я улучшил породу. И потому я прозвал этого мерина Цицерон, в память о другом твоем любимце.

Усмехаясь, Нерон неотрывно глядел в глаза Сенеки. Но ничто не дрогнуло в лице старика.

— Но я продолжил метаморфозы. Заметь, ты не отгадал уже две! А ведь я все считаю, учитель... Так что постарайся угадать мою третью.

И Нерон ударил бичом. И тотчас в середине арены, там, где находилась пегма — квадрат, покрытый досками, — произошло движение. Доски вдруг поднялись, как лепестки распустившегося цветка. И среди них из-под земли медленно вырастала прекрасная нагая девушка. В золотой раковине в свете факелов она возникла на мерцающей арене — как та богиня из пены вод... И вослед этой явившейся Венере страшно неслись из-под земли озлобленные, угрожающие крики и гогот.

Нерон воздел руки в немом восторге. Амур схватил невидимый лук и выпустил невидимую стрелу в грудь Нерона. Как бы пораженный стрелой, Нерон схватился за сердце. А Венера, будто обессиленная своим рождением, лениво покачивая бедрами, шла-плыла по арене...

— Непроворна? — зашептал Нерон Сенеке. — Она побывала в трудном сражении — там... — И Нерон указал вниз, откуда неслись крики.

Амур захохотал.

— Ах да, прости, учитель, ты ведь не знаешь, что у нас там. И, обняв Сенеку, Нерон поволок его к центру арены...

В глубине под досками оказалась решетка. Под решеткой открывалась подземная галерея. Она шла вправо и влево. В левой ее части был сад. К деревьям, увешанным фруктами, привязано было множество щебечущих птиц...

— Под садом — машины, — шептал Нерон. — Завтра они в мгновение поднимут этот сад на арену. И наше быдло... прости, великий римский на род, набросится на даровые плоды, давя друг друга. Но это будет в перерыве... Когда проголодаются... А сначала... Смотри, смотри туда, праведник!..

С другой стороны галереи открывалась длинная полость — большая подземная цирковая зала, куда обычно крючьями стаскивают трупы с арены. Сейчас большая зала была великолепно убрана. Курились благовония, горели масляные лампы. Бесконечный пиршественный стол, уставленный фантастическими яствами, уходил во тьму. Вокруг стола на ложах, церемонно опершись о левую руку, возлежали молодые мужчины и женщины. Рабы торопливо сновали между ложами, наливая вино в кубки.

— Это убойные люди, — зашептал Нерон, прижимая голову Сенеки к решетке. — Ты хоть знаешь, что будет завтра?.. Почему не спит Рим?

— Я не знаю, Цезарь, что будет завтра, — равнодушно ответил Сенека. — Да... да, конечно, ты выше суеты, и все мирское тебе чуждо... Завтра в Риме я открываю этот цирк. Не хочу хвастать, ты и сам видишь — это величайший цирк...

Нерон уже волок Сенеку по арене к мрачному зданию, находившемуся против императорской ложи. Тринадцать огромных дверей здания были обращены на арену.

Нерон открыл маленькое окошечко в самой большой двери и, прижав голову Сенеки к решеточке, провозгласил:

— Бег колесниц!

Красавцы кони стояли в стойлах. Крайнее — мраморное — стойло оставалось пустым...

— Ты догадался, для кого этот драгоценный мрамор? — шептал Нерон. И грозно обернулся на сенатора. Сенатор торопливо заржал. — Его дом!

Рыканье львов, трубные крики слонов раздавались в ночи за другими закрытыми дверями.

— Слышишь, слышишь, как они голодны?.. Грандиозно? — Нерон уже волок Сенеку обратно в центр арены. — Ну, естественно, сенат постановил назвать в мою честь завтрашние игры Нерониями. По-моему, удачное постановление.

И он опять пригнул голову старика к решетке. И опять Сенека увидел чудовищное подземелье.

— Эти ребята, — шептал Нерон, — завтра откроют мои Неронии. Эти миляги утром выйдут сюда, на арену, сразиться с теми дикими зверями и будут разорваны в клочья, а уцелевшие убьют друг друга в бою... Но погляди, как они сейчас веселятся!

Крики восторга, визги женщин неслись сквозь решетку.

— Я велел им дать, — усмехнулся Нерон, — самые тонкие яства. Они пьют вино вволю и жрут от пуза. Смотри, что они выделывают со шлюхами! Заметь, это самые дорогие римские девки... Ты погляди, какие утонченности! Кстати, эти гладиаторы тоже одна из моих метаморфоз. Я превратил завтрашних убойных людей в царей на одну ночь. И видишь — хохочут. Счастливы. Забыли о завтра. А мы с тобой глядим на них сверху...

— А в это время на нас, предающихся забавам, тоже глядят сверху…

— Да, да, и тоже... смеются? — подмигнул Нерон.

— Что делать, Цезарь, — равнодушно ответил Сенека, — у нас с этими одна участь. Только у этих — утром, а у нас... чуть позже.

— Как мудро! — Нерон улыбнулся. — Чуть позже. Ах, как ты удачно сказал! Запомни эти свои слова, Сенека. Значит, чуть позже?

И Нерон добавил, лаская Венеру:

— Вот откуда ты пришла... Ну расскажи нам, девка, как ты достойно сражалась там, внизу.

И, раскачивая бедрами, Венера начала показывать свою битву.

— Прости, — засмеялся Нерон, — она не умеет словами. Она так пре красна, что ее сразу заставляют действовать. И она попросту разучилась говорить!

И Венера, смеясь, продолжала свою похотливую пантомиму.

— Но вот я, земной бог, велю ей... — сумрачно сказал Нерон.

И Венера остановилась как вкопанная. Застыла в немой величественной позе — теперь она вся была гордость и неприступность...

— Метаморфоза! — вскричал Нерон. — Она превратилась!.. Кто перед тобою сейчас, учитель? Ну? Узнал?

— Передо мною шлюха, Цезарь, — ответил Сенека.

— Да у тебя очень плохо со зрением, Сенека. Ну что ж, будем намекать. Кто самые целомудренные женщины в Риме? Ты ответишь: жрицы богини Весты, ибо они дали обет вечного целомудрия. А кто из этих целомудренниц самая целомудренная? Естественно, скажешь ты, Верховная жрица, несравненная дева Рубирия: ей двадцать пять лет, она прекрасна и не познала ни одного мужчины. Значит, перед тобою кто, Сенека? Ну?!

— Я с рождения знаю непорочную деву Рубирию из великого рода Сабинов. А передо мною — все та же шлюха.

— Этот гадкий провинциал абсолютно не в курсе нашей римской жизни, — вздохнул Нерон, обращаясь к Амуру. И, обняв Сенеку так, что старик опять задохнулся в его объятиях, Нерон благожелательно пояснил: — Эту самую непорочную деву Рубирию, которую ты знал с рождения, я, попросту говоря, изнасиловал, прости за откровенность... Ну изнасиловал — и все дела! Но ты учил меня: цезарь всегда должен радеть о нуждах своего народа! Не могут же эти болваны римляне остаться без символа целомудрия! А слухи ползут, в городе ропот. Как быть?

Амур сделал сочувственное лицо:

— Я собираю...

Сенатор с готовностью заржал.

— Да, собираю наш великий сенат, — подтвердил Нерон. — И сенат из дает постановление — считать изнасилованную Рубирию... девушкой! Все тут же успокоились? Довольны? Ни черта подобного! Беда римлян — они абсолютно лишены чувства юмора. Эта самая Рубирия... которую уже опять все считали целомудренной, удавилась! Что делаю я? Метаморфозу! Я тотчас вспоминаю твое учение о единстве противоположностей в природе, И начинаю думать: кто же в Риме может стать самой целомудренной женщиной?..

Амур хохочет — и выталкивает вперед Венеру.

— Да... да, — вздохнул Нерон, — на днях соберется сенат и примет закон: считать эту тварь Верховной жрицей богини Весты! Символом целомудрия! Фантастика, да?

— Зачем ты позвал меня в Рим, Великий цезарь? — спросил Сенека.

— Все-таки не выдержал, спросил, — усмехнулся Нерон. Он приник лицом к лицу Сенеки и зашептал: — Когда тебя поволок в Рим мой трибун — била дрожь? Вон сколько на себя напялил — а все равно знобило?..

— И, оттолкнув Сенеку, добавил совсем добродушно: — А ты сам не догадываешься? Я тоскую по тебе,… а ты нас не любишь! Не хочешь даже поиграть с нами в метаморфозы... — И тут Нерон остановился, воздел руки к небу и закричал патетически: — Какие метаморфозы?! Как я мог забыть?! О боги, я, хозяин, до сих пор не позаботился накормить дорогого гостя!

Амур тотчас выхватил у сенатора серебряную лохань с овсом и бросился к Сенеке.

— Идиот! — закричал Нерон. — Что такое еда для философа? Это умная беседа! — И Нерон величественно приказал Амуру: — Немедленно при вести сюда четырех самых мудрых собеседников Сенеки!

Амур выхватил из темноты свиток и приготовился записывать.

— Прежде всего, конечно, сенатора Антония Флава... Ой, прости, сенатора Флава нельзя: он превратился в лошадь...

Раздался нежный смех Венеры.

— Да, да... Но зато трое других — они остались! — продолжал Нерон. — Немедля послать за тремя неразлучными друзьями мудрейшего Сенеки — сенатором Пизоном... сладкоречивым консулом Латераном... Ну и, естественно, за Луканом, нашим величайшим римским поэтом Луканом. Ах, любимец Рима...

— Душка Лукан, — в восторге щебетал Амур.

— Не следует их тревожить, — прервал Сенека. — Эти почтенные и не молодые люди давно спят.

Нерон залился добрым смехом:

— Как ты сказал: давно спят? Опять удачная фраза! Что ты, Сенека, какой сегодня сон? Ты же сам видел — толпа... грохот повозок... Где уж тут заснуть! Любимые сограждане с вечера толкутся у цирка. Чтобы первыми с утра занять лучшие даровые места. Они так орут, что я трижды посылал когорту разгонять эту сволочь... прости, великий римский народ. Сколько их завтра здесь соберется! Знаешь, Сенека, говорят, цезарь Кай, когда дикие звери пожрали на арене всех убойных людей и все равно не могли насытиться, приказал бросить на арену наших замечательных сограждан. Их выдергивали прямо из рядов... Прости, тебе неприятно... Но ты не беспокойся, у нас завтра этой проблемы не будет, — он указал на подземелье, — мяса хватит на всех!.. Что ты стоишь? — грозно обратился Нерон к Амуру. — Друзья Сенеки будут просто счастливы обменять эту бессонную ночь на беседу с мудрейшим из римлян. Зови их, и побыстрее, ягодка моя.

И Амур, перевернувшись колесом, исчез в темноте главного входа,

— Да, значит, зачем я позвал тебя в Рим? — добродушно спохватился Нерон. — Просить вернуться. Мне так одиноко. Я устал от Тигеллина. От проклятого кровожадного Тигеллина. Ну почему ты не хочешь жить с нами в Риме?

— Прости, Великий цезарь, но для меня здесь нет покоя. На рассвете меня будит противный крик менял. Чуть сомкнешь глаза — начинает бить кузнечный молот. А воздух? Чем мы тут дышим? Дымом кухонь! А Тибр? Там же плавает невесть что! И теперь, когда я живу на природе среди незамутненных ручьев...

И тут Сенека столкнулся глазами с сенатором, уныло поедавшим овес из лохани. И красноречие его иссякло.

— Отвечу! — закричал Нерон. — Да, загрязняем реки, да, портим при роду, да, шумим! Но зато, учитель, мы живем с тобой в просвещеннейший из веков. Если бы наши деды увидели, к примеру, стекла наших домов, через которые проходит свет…

Он поволок Сенеку к центру арены, туда, где решетка покрывала застекленное отверстие. Сквозь решетку был виден страшный пир — яростное непотребное веселье.

— Грандиозно, — шептал Нерон. — А деды-то прозябали во тьме! Или это последнее наше изобретение — трубы, вделанные в стены, по которым само идет тепло, так что в доме можно зимой жить как летом...

А изобретение стенографии? Так что руки теперь поспевают за проворством языка!..

На арену торжественно вышел Амур.

— Сенатор Пизон... — начал Амур... и замолчал.

— Слышу его шаги! — радостно закричал Нерон. — Пизон уже спешит прервать мои докучные речи! Почему ты молчишь, любимая?

Но Амур только скорбно опустил голову. И сенатор, пряча глаза — заржал.

— Заржала лошадь — плохое предзнаменование, — запричитал Нерон. — И хотя Сенека учил меня не верить предзнаменованиям, я трепещу.

— Мы послали за сенатором Пизоном трибуна Флавия Сильвана с гвардейцами... — начал Амур.

— Ну! Ну! — в ужасе торопил Нерон.

— Трибун подошел к его дому. Постучал... Но сенатор Пизон, услышав этот стук, немедля позвал своего хирурга — и вскрыл себе вены.

— Как?! Почему?! — всплеснул руками Нерон.

— Неизвестно, Цезарь. Сенатор Пизон оставил завещание, где все имущество завещал тебе, Великий цезарь.

— Какая неожиданная смерть! Пизон! Великий богач! Великий мудрец!.. Осиротели!

Сенека бесстрастно слушал его вопли.

— Нет, я разделяю твое горе, учитель: один друг превратился в лошадь, другой зарезался!

— Но осталось еще двое в этом союзе мудрецов, — робко подал голос Амур.

— Немедля послать за ними трибуна Флавия Сильвана с гвардейцами! И разбудить Тигеллина! Где Тигеллин?! Где начальник тайной полиции?! В городе режутся сенаторы.

— За Тигеллином будет послано, Цезарь, — сказал Амур.

— Тигеллин расследует... — забормотал Нерон. — Вот придет Тигеллин... — И тут Нерон остановился и добавил добродушно: — Да, зачем я позвал тебя в Рим?.. Ну естественно, чтобы узнать: не нуждается ли в чем мой старый учитель?

— Ты осыпал меня такими милостями, — спокойно отвечал Сенека, — что моему счастью не хватает только одного — меры. С тех пор как я удалился от дел, я живу в пожалованных тобою поместьях.

— Да, да, — бормотал Нерон.

— И хотя дух мой, — продолжал Сенека, — всегда удовольствовался не многим, но поместья мои благодаря твоей милости...

— Да, да, бескрайни... И, говорят, приносят огромные доходы? — продолжал бормотать Нерон.

— Вот это особенно меня печалит. Я учу воздержанию и умеренности, а сам купаюсь в роскоши. И как, обессилев в походе, я стал бы просить тебя о поддержке, так теперь, достигнув старости и не имея сил нести бремя богатства, прошу лишь об одном: возьми назад пожалованное тобою.

Визги и крики неслись из подземелья. Нерон бросился к решетке, заглянул вниз.

— Гениально! — И обратился к Сенеке — Прости... Как сладостна твоя речь! Но тем, что без запинки смогу тебе возразить, я ведь тебе обязан. Ты научил меня всему, в том числе и ораторскому искусству. Неужели воспитание цезаря не заслуживает жалкого десятка вилл? Любой спекулянт у нас имеет больше! Нет, Сенека, я еще не расплатился с тобой как должно! — И, обняв Сенеку и прохаживаясь с ним по арене, Нерон добродушно говорил: — Помнишь, в дни юности, у камелька, ты рассказал мне, как некий философ взялся воспитывать ученика? Когда же пришла пора расплачиваться, ученик не заплатил. Философ повел ученика к судье. И ученик объяснил: «Этот философ обещал научить меня добродетели. Я не заплатил ему. Следовательно, нагло обманул. Следовательно, я бесчестен. Следовательно, он ничему меня не научил! А можно ли платить за ничто?» Грандиозно? Умение правильно оценить труд — черта богов и мудрых властителей. Так учил меня ты. — И Нерон приблизил лицо к лицу Сенеки и зашептал: — Я позвал тебя в Рим, чтобы по справедливости расплатиться с тобой.

Из тьмы на арену выпрыгнул Амур.

— Консул Латеран... — торжественно начал Амур и замолчал.

— Наконец-то! Консул Латеран! Его шаги! Сейчас он усладит тоскующий слух Сенеки!.. — И тут Нерон взглянул на Амура и в ужасе прошептал: — Ты молчишь?

Сенатор заржал.

— Нет! Нет! — патетически кричал Нерон.

— Трибун Флавий Сильван подошел к его дому, — начал Амур, — но Латеран уже позвал хирурга. И когда трибун постучал в дом почтенного консула — Латеран перерезал себе вены.

— Да что они, взбесились?! Какой ужас! И этот мудрец сбежал от нас!

— Но все имущество Латеран завещал тебе, Великий цезарь.

— Немедленно послать... — начал Нерон.

— Трибуна Флавия Сильвана... — продолжал Амур.

— За поэтом Луканом! — кричал Нерон. — За последним из мудрецов! Теперь он нам особенно желанен...

Амур потрепал сенатора по воображаемой холке и подсыпал ему овса в лохань.

— За то, что хорошо предсказываешь римских мертвецов, — засмеялся Амур и исчез с арены.

— Где этот чертов Тигеллин?! — неистовствовал Нерон. — Лучшие люди Рима режутся друг за другом!.. Крепись, Сенека! Вот придет Тигеллин...

Сенека хранил невозмутимое молчание.

— Ах, Сенека, — продолжал Нерон, — ушли безвременно два мудрейших гражданина... Но, я вижу, ты спокоен, ты никогда не боялся смерти, не так ли?

— Именно так, Цезарь.

— Да, да. Сколько раз ты беседовал со мной о бренности жизни... Ах, старые, добрые времена детства! Я так порой жажду твоих поучений. Так страшно умирать! Так прекрасны краски мира. В мире столько миленьких вещиц.

Они стояли в свете факелов посреди арены и неторопливо беседовали.

— Да, краски мира прекрасны, но и они не наши. И сколько ни есть вещей в этом мире, все они чужие. Природа обыскивает нас и при входе, и при выходе. Голыми пришли, голыми уходим. И нельзя вынести отсюда больше, чем принес, — мерно звучал в темноте голос Сенеки.

— Как грустно... Как страшно будет умирать! — И Нерон внимательно посмотрел на Сенеку.

— Кто сказал, Цезарь, что умирать страшно? Разве кто-то возвратился оттуда? — усмехнулся старик. — Почему же ты боишься того, о чем не знаешь? Не лучше ли понять намеки неба? Заметь: со всех сторон в этом мире нас преследуют — то дыхание болезней, то ярость зверей и людей. Со всех сторон нас будто гонят отсюда прочь. Так бывает лишь с теми, кто живет не у себя. Почему же тебе страшно возвращаться из гостей домой?

Нерон восторженно кивал в такт словам Сенеки, когда на арену выскочил Амур.

— Наконец-то! — воскликнул Нерон. — Солнце римской поэзии! Я слышу! Это его легкая поступь. Раскроем объятия поэту Лукану.

Но Амур безмолвствовал... Сенатор заржал.

— Как, и этот?.. — пробормотал Нерон.

Он отвернулся. Тело его задрожало от беззвучного смеха. Нерон начал хохотать. Он хохотал во все горло. Его распирало, корежило от смеха.

— Прости, Сенека... Я все понимаю... Но очень смешно. И Лукан позвал...

— Позвал хирурга, — трясся от хохота Амур.

— И велел вскрыть себе вены... А имущество... — погибал от смеха Нерон

— Тебе... тебе, Великий цезарь! — катался от смеха по арене Амур. И Венера тоже смеялась — звонко и нежно, как колокольчик

— Довольно, — вдруг коротко приказал Нерон.

И смех будто смыло. Наступила тишина. Нерон сумрачно глядел на Сенеку.

— Вот видишь, учитель, как осторожно надо выражаться. Ты сказал: «Они давно спят». И боги подстерегли твои слова — и получился каламбур. Как грустно... Где этот Тигеллин?

— Тигеллин приближается, Цезарь.

— Вот придет Тигеллин... Ну что же делать?! Кто из оставшихся в живых римлян сможет достойно беседовать с Сенекой?

Амур опустил глаза долу, пораженный грандиозностью вопроса. В тишине трещали факелы.

И тогда Нерон объявил:

— Я уверен, только один — сам Сенека! — И, не спуская глаз с Сенеки, Нерон приказал: — Немедленно послать за философом Сенекой.

Сенека был невозмутим.

— Будет исполнено, Цезарь, я пошлю трибуна Флавия Сильвана за философом Сенекой.

И Амур вприпрыжку исчез в темноте...

— Какая страшная ночь! Как много крови... — бормотал Нерон. И добавил благодушно: — Но мы прервались. Как прекрасно ты говорил о презрении к смерти. Продолжай, учитель.

— С удовольствием. Вспомни, как ты родился... как вытолкало тебя из утробы в мир величайшее усилие матери...

— Мама... Бедная мама... — зашептал Нерон, приникая к груди Сенеки.

— Ты закричал от прикосновения жестких рук, почуяв страх перед неведомым. Почему же потом, — продолжал Сенека, — когда мы готовимся предстать перед другим неведомым, и покидаем теплую утробу мира, почему мы так боимся?

— Сладостна... сладостна твоя речь. — Нерон стонал от восторга.

— Девять месяцев приготовляет нас утроба матери для жизни в этом мире. Почему же мы не понимаем, что весь срок нашей жизни от младенчества до старости мы тоже зреем для какого-то нового рождения?

Амур с факелом выскочил на арену.

— Сенека! Спешит к нам! Его шаги! — закричал Нерон.

— Сенека... — начал Амур и умолк. Сенатор заржал.

— Как?.. И Сенека?! — воскликнул Нерон. Амур печально молчал.

— Ну, знаешь!.. Это даже не смешно!

— Трибун с гвардейцами подошли к дому Сенеки, — докладывал Амур. — И тогда философ собрал всех своих учеников... Потом Сенека погрузился в ванну. И в ванне сам перерезал себе вены. Истекая кровью и беседуя с учениками, философ Сенека испустил дух.

— Величавый конец, достойный Сенеки, который никогда не страшился смерти! — торжественно сказал Нерон.

— Сейчас я рассказал об этом в толпе у цирка. Теперь о смерти Сенеки говорит весь Рим, — закончил Амур.

— Как все призрачно, учитель. Этот мир — череда метаморфоз, не более. Где мальчик Спор, а где юная девица? Где сенатор, а где конь?.. Вот ты стоишь здесь живой, а о твоей смерти уже болтает весь город. — Нерон был ужасен. Страдание изуродовало его лицо, и в глазах его были слезы... настоящие слезы. — Потому что совершилась моя последняя метаморфоза. Пока ты беседовал здесь живой — я превратил тебя в мертвеца, учитель!

— Это и была твоя плата? За этим меня позвал в Рим Великий цезарь? — по-прежнему невозмутимо спросил Сенека.

— Короче, как ты умер для истории, мы выяснили. Теперь остается ре шить, как ты умрешь на самом деле. Стоп!.. Прости! Есть еще один вопрос — за что ты умрешь? За какую вину? — И Нерон расхохотался. — Да что ж это мы все о смерти да, о смерти! Поговорим-ка лучше о чем-нибудь веселом. Ну хотя бы о завтрашнем дне. Представляешь, утром весь Рим будет обсуждать смерть Латерана, Пизона, Лукана. Ну и, конечно, твою смерть…

— Как их будут жалеть! — вздохнул Амур.

— Нет, больше будут радоваться. Что сами живы, — усмехнулся Нерон. — Так уж устроены смертные. Ну а к полудню про вас забудут. Потому что начнутся Великие Неронии. Интересовать будет только бег колесниц!

Нерон ударил бичом.

И с гиканьем и хохотом Амур погнал по арене сенатора — запрягать его в золотую колесницу.

— После бега колесниц я задумал великие битвы животных. — И Нерон опять ударил бичом.

И в мрачном здании на краю арены распахнулись все двери. И в свете факелов в огромных клетках яростно забегали голодные звери. И в ответ на крики зверей из подземелья понеслись вопли людей...

— Слон сразится с носорогом... — перекрикивал Нерон вакханалию звуков, — лев — с тифом...

Рев толпы в подземелье все нарастал.

— Да! Да! — в восторге кричал Нерон. — И тогда на арену выйдут они, наши миляги, убойные люди! Речь! Цицерон!

Запряженный в колесницу сенатор патетически начал речь:

— О зрелище битвы на арене! Глядите: вот побежденный гладиатор сам подставляет горло победившему врагу. Вот он выхватывает меч, дрогнувший в руке победителя, чтобы бестрепетно вонзить его в себя. Презрение к смерти и жажда жизни — вот что такое гладиаторский бой!

И сенатор заржал. Амур и Венера бешено аплодировали.

— Какое все-таки замечательное искусство наше римское сенаторское красноречие! — вздохнул Нерон. — Что там еще у нас ожидается завтра? Живые картины из жизни богов и героев! Это, как всегда, будет в центре внимания публики. Сначала покажем прелюбодеяние супруги царя Крита Пасифаи с быком, посланным Посейдоном. Этот номер особенно ценят наши римские зрители...

Нерон взглянул на Венеру. И Венера подошла к клетке, где стоял огромный черный бык с золотыми рогами. Снежным призывным воркующим смехом Венера посылала быку воздушные поцелуи.

— Кстати, после исполнения этой шлюхой роли Пасифаи я соберу сенат...

Сенатор с готовностью заржал.

— Да, да, единогласно! И эта девка займет место Рубирии, символа нашего целомудрия, — нежно улыбнулся Нерон. — Ну а потом, после живой картины любви, мы покажем живую картину героизма — «Мучения Прометея». Это будет центром всего зрелища. Сначала я сам прочту бессмертную трагедию Эсхила «Прикованный Прометей». А в это время Прометея, укравшего у богов огонь для людей и научившего нас всем искусствам, будут мучить... — Нерон дружески обнял Сенеку. — И вот здесь я хочу с тобой посоветоваться, учитель. Сначала я задумал мучить согласно преданиям: соорудить на арене скалу, приковать к ней Прометея и так далее, по традиции. Но в скале сейчас есть что-то старомодное. Мучения Прометея должны быть жизненны. Поэтому я придумал: мы распнем Прометея по-современному, — он величественно указал на золотой крест, — на кресте! Грандиозно?! Ну, после распятия и моего чтения на глазах ста тысяч восторженных зрителей Прометей начнет терпеть свои великие муки...

И тотчас деловито вступил Амур:

— Гефест проткнет ему тело шилом железным. Потом дрессированный ворон будет клевать печень.

Факел выхватил из темноты громадного ворона, сидевшего под крестом на цепочке.

— И вот тут-то и возникает главное затруднение. — И Нерон совсем дружески обнял Сенеку. — Кого взять на роль Прометея? Назначить из них? — Нерон указал на подземелье. — Не тот эффект!.. Я ведь и сам-то пытался исполнить роль Прометея. Правда, всего лишь на сцене. Помню, надел огромные котурны, чтоб быть всех выше. И тут актер Мнестр — великий был актер — он... он... — Нерон замешкался и взглянул на Амура.

— Перерезал себе вены, — напомнил Амур.

— Ах, Мнестр, бедный... Вот этот Мнестр, — болтал Нерон, — мне и говорит: «Ты хочешь сыграть Прометея высоким, а он был великим». Величие — вот ключ. Понимаешь, придется не только терпеть боль на глазах тысяч, но при этом еще оставаться богом — то есть терпеть мужественно, величаво... — И Нерон приник к лицу Сенеки. — Кто сможет?

И на мгновение, на одно мгновение лицо Сенеки дрогнуло... И Нерон засмеялся и, оттолкнув Сенеку, продолжал болтать, болтать:

— Кстати, о богах... Я совсем забыл главную живую картину Нероний — это когда в цирке появляется земной бог — я!

И Нерон вскочил в золотую колесницу. И ударил бичом. Амур взял сенатора под воображаемые уздцы. И колесница с Нероном медленно тронулась по арене.

— Римляне от всей души приветствуют своего цезаря согласно установленному сенатором регламенту! — провозгласил Нерон и хлестнул бичом сенатора.

— Когда цезарь вступит в цирк, — пронзительно закричал сенатор, — с первой трибуны прокричат шестьдесят раз: «Цезарь, да сохранят тебя боги для нас!!!»

И сенатор, с трудом волоча золотую колесницу, безостановочно заорал:

— Да сохранят тебя боги для нас!!!

— Ну полно... полно, — говорил Нерон, скромно отмахиваясь рукой от приветствий.

Сенатор послушно замолчал.

— Продолжай, идиот, — прошептал сквозь зубы Нерон, И сенатор завопил с прежним воодушевлением:

— После чего с другой трибуны прокричат: «Мы всегда желали такого цезаря, как ты!!!» — сорок раз! А потом со всех трибун вместе «Ты наш цезарь, наш отец, друг и брат. Ты хороший сенатор и истинный цезарь!!!» — восемьдесят раз.

Нерон ласково кланялся пустым трибунам. Амур аплодировал. Венера, будто в экстазе, подхватила овации.

— Да... да, — шептал Нерон. — И вот тут-то начнутся аплодисменты. Ах, как я люблю аплодисменты! Ты не актер, Сенека, не понять тебе эту радость оваций! Ах, ласкающий самое сердце звук! Ну а потом… Теперь Нерон сидел в императорской ложе. Сенека по-прежнему стоял

внизу на арене. Венера и Амур бесконечно аплодировали, а сенатор, запряженный в колесницу, вопил свои приветствия.

— Да, да... — счастливо смеялся в ложе Нерон. — Я занял свое место и все вслушиваюсь, вслушиваюсь в эти сладостные звуки... И вот тут ко мне подходят... точнее, должны были подойти... четверо. Четверо твоих несравненных мудрейших друзей: сенатор Антоний Флав, консул Латеран, сенатор Пизон и поэт Лукан. А я все млею от оваций. И тогда сенатор Пизон в поклоне обнимает — точнее, должен был обнять — мои колени. А в это время великий Лукан передает мне их послание. Я, наивный человек, разворачиваю свиток, читаю. — Нерон развернул воображаемый свиток. — И тогда консул Латеран наваливается на меня сзади, хватает за руки. А сенатор Антоний Флав, твой четвертый друг, бьет меня ножом в сердце. — И Нерон выхватил нож из-под золотой тоги.

Сенатор в ужасе заржал и поволок прочь по арене золотую колесницу...

В одно мгновение Нерон был на арене. Он схватил за горло сенатора.

— Нет, — вопил Нерон, — ты больше не Цицерон!! Ты вновь ублюдок — сенатор Антоний Флав, решивший убить своего цезаря! Ну, покажи нам, как ты хотел это сделать! — В бешенстве он засовывал нож в руки сенатора. — Коли меня! — Он разорвал на себе тогу. — Ну, бей меня! Никого нет! Только Сенека! Ваш друг Сенека, которого вы мечтали сделать правителем Рима! Он тоже поддержит! Пристукнет сзади ученика!.. Ну, смелее, мразь! — визжал Нерон, подставляя грудь под нож.

И тогда сенатор упал на колени и отбросил нож в сторону... Заржал.

— И это современный Брут, — усмехнулся Нерон. — О жалкий век! — И совершенно спокойно обратился к Сенеке: — Вчера на рассвете мне донесли о заговоре. Как ты думаешь, что сделал я, учитель?

— Я несведущ в подобных делах, и мне не отгадать, что сделал Великий цезарь, — невозмутимо ответил Сенека.

— Самым естественным было бы всех их за решетку, — радостно предположил Амур.

— Да, так поступили бы все прежние цезари, — благосклонно улыбнулся Нерон. — Но не я. Я знаю свой век. В наше время не нужно усилий достаточно сделать так, чтобы заговорщики сами узнали, что заговор раскрыт. Ну, в прежние времена, конечно, сразу бы что-нибудь предприняли: выступили бы первыми или попросту сбежали. Но не ныне!.. Ныне они заперлись в своих домах и начали ждать, подставив шеи под приближающийся топор. Они улеглись в своих роскошных ваннах и позвали хирургов. Ты свидетель, Сенека: я только посылал к ним трибуна! И они поспешно резали свои тела, не забывая угодливо завещать имущество мне — своему убийце! Чтобы я не преследовал их жалкое потомство. — И он приблизил безумные глаза к глазам Сенеки. — Потому что этим городом давно правлю не я и не великие боги... А страх! И в этом городе страха давно перевелись люди. Осталось только мясо и кости людей. — Он засмеялся и объявил: — Мясо и кости сенатора Флава!

И сенатор, захлебываясь слезами и страхом, пополз к ногам Нерона_

— Когда его схватили... палач в ожидании прихода моего верного Тигеллина выложил перед ним свои орудия. Ну, что он там выложил? — И Нерон шаловливо-величественно поднял с арены кол. — Вот эта штучка так легко дырявит тело. И, пройдя насквозь, сладко щекочет гортань... — Нерон шутливо подбросил ногой кверху «зажим». — А эта — с хрустом давит суставы... И мясо и кости сенатора Флава обнимали мои колени, умоляя сделать с ним что угодно, только не отдавать его Тигеллину! Я смилостивился. Оста вил его в живых, превратив гордого сенатора в ржущего жеребца. Но не все ли равно, как называться мясу и костям?! Вот те, с кем ты был в заговоре, учитель! Что молчишь? — истерически, почти рыдая, кричал Нерон.

Амур подскочил к Сенеке с ворохом свитков. Он тыкал ему в лицо свитками. А Нерон продолжал орать:

— Это твои письма! У всех заговорщиков мы нашли твои письма! Где ты поливал грязью своего цезаря! — Он задыхался и вопил, уже обращаясь к Амуру: — Он писал их к некоему Луцилию!

— Думал замести следы, старая лиса, — визжал Амур. Нерон схватил Сенеку за горла

— Ты был с ними в заговоре? Отвечай! Отвечай!.. Мясо и кости Антония Флава — на очную ставку!

Сенатор попытался уткнуться лицом в опилки арены. Но крохотный Амур рывком за волосы поднял огромную голову сенатора.

— Он был с вами в заговоре? Ну, Цицерон! — кричал Нерон, избивая сенатора бичом. — Этот Сенека... старая рухлядь, которую я осыпал благодеяниями... хотел меня убить?

Сенатор молчал.

— Позвать Тигеллина! — завопил Нерон.

И тогда, задыхаясь, в слезах, сенатор заржал.

— Все кончено, Сенека! Тебя уличил твой друг — мясо и кости сенатора Флава!

Амур захохотал... И Нерон вдруг улыбнулся, обращаясь к Амуру:

— А все делал вид: дескать, не умею играть в метаморфозы. А сам еще как играл! Творил втихую превращение учителя в убийцу своего ученика... Но ты забыл, тварь, что я земной бог... И метаморфозы — это мой удел! И я превращаю тебя, несостоявшийся убийца Сенека, в мертвеца Сенеку!.. Теперь ты понял, за что — моя плата. Точнее, первый взнос. Вся плата выяснится далее. Сегодня у тебя будет длинная ночь, Сенека. Самая длинная в твоей жизни...

И Сенека ответил по-прежнему невозмутимо:

— Я благодарю тебя за плату, Цезарь.

— И еще поблагодари меня за то, что я не забыл твою постоянную дурацкую заботу о том, что скажут о тебе потомки. Именно поэтому я придумал эту идиотскую величественную смерть в ванне среди учеников! Остальное дополнит легенда.

— И за это я благодарю тебя, Великий цезарь, — сказал Сенека.

— Как он показывает нам, — засмеялся Нерон, — что не боится смерти! Ах, Сенека, — он обнял учителя, — я часто наблюдал смерть и скажу: одно дело — представлять смерть, и совсем другое — умирать. Особенно как умирают в наш просвещеннейший век. — И Нерон, уткнувшись лицом в лицо Сенеки, бормотал безумно: — Вот придет Тигеллин... Тигеллин — великий ученый... Он открыл закон...

И вдруг Нерон наотмашь ударил Сенеку по лицу. Старик вскрикнул, но тотчас спохватился. И вновь спокойное гордое лицо Сенеки глядело на Нерона. Нерон усмехнулся:

— Прости, учитель, но ведь промелькнуло, не правда ли? Но это только начало страха... А если с тебя сорвут одежду?

Одним движением Нерон бросил старика на колени. И Амур ловко закрепил его голову в деревянных тисках.

— Зажмут твою голову до хруста, — яростно шептал Нерон, усевшись на корточках рядом с Сенекой. — И обнажат твою тощую задницу! Ну какой может быть героизм в такой позе? Одна боль и стыд. Спроси у Цицерона... И опять, Сенека, опять у тебя промелькнуло... Нет, ты не виновен в этой своей слабости, просто повторяю: есть закон пытки. Его открыл наш верный Тигеллин. Звучит он так: каждый человек, обладающий богатством и почетом, обязательно не выдержит унижения и боли плоти. И чем больше были его достояния и права, тем скорее. А ты у нас великий богач, один из самых уважаемых людей. Нет, Сенека, вопрос не в смерти, а в том, как наступит смерть... — засмеялся Нерон и поднялся.

Амур освободил голову Сенеки. Нерон помог Сенеке встать и благодушно закончил:

— «Но мы все исследуем» — как любил говорить мудрец Сократ, которым ты перекормил меня в детстве. И только тогда я расплачусь с тобою... Но придется торопиться, чтобы все успеть к приходу Тигеллина. Ведь нам определять, а ему — исполнять плату... За дело!

Амур церемонно подошел к Сенеке с золотым кубком в руках. И, поклонившись, высыпал из кубка ему на голову множество свитков.

— Это и есть, — усмехнулся Нерон, — твои письма к Луцилию. Точнее, выдержки из них... Я составил из твоих писем краткий итог... как ты учил меня когда-то...

Амур наклонился, поднял с арены свиток. И сунул Сенеке.

— Прогляди... Это твои слова? — спросил Нерон.

Сенека, как обычно, невозмутимо проглядел свиток и бросил его на арену.

— Это мои слова.

— И отлично, — сказал Нерон. — Сейчас ты прочтешь все это вслух. Ну а мои ребята™

И тут Амур вынул из темноты золотую кифару. Наигрывая на кифаре, Амур — какой-то вдруг угловатый, странный — надвигался на Сенеку.

— Что с ним?! — в изумлении воскликнул Нерон. — Неужто?! Да это метаморфоза!.. Свершилась! Сенека, ты узнал? Это он — мой бедный братец Британик, которого я... Смотри, какой худенький, слабенький... с лицом юного бога... Помнишь, как он прелестно пел — мой сводный брат Британик?

И Амур запел.

— Говорят, я был влюблен в него и даже склонил его к греху, — причитал Нерон, лаская Амура. — Все сплетни! Он опять с нами — Британик живой! Британик! Британик! — звал Нерон.

— Неро-он! Нерон! — отвечал Амур. И оба они смеялись.

И, радуясь встрече братьев и тоже смеясь, Венера пошла по арене к Сенеке, вся какая-то новая — величественная, недоступная.

— О боги! И с ней — метаморфоза!.. Ты узнал ее, Сенека? Это целомудренное тело? Вспомнил?.. Как она была чиста! И не потому, что неопытна, а потому, что волей победила свои греховные женские наклонности. Ну?! Ну, это же моя жена! Моя бедная Октавия! Ты сам говорил, что она вылитая богиня Веста! Бедная Октавия, я ведь ее... тоже... Октавия! — кричал Нерон. — Октавия! Ты опять с нами!

И вдруг Венера расхохоталась. И разом ее походка изменилась, и бедра начали гулять. Она теснила Сенеку в греховном танце.

— Нет, это уже не Веста! — вопил Нерон. — Это метаморфоза!» Смотри, праведник, я провожу линию вдоль ее спелой груди... живота... стройных полноватых ног._ Получилась волна! Та самая сладострастная волна, из которой она родилась! Да, это — Венера, полная желания. Это она — моя мама! Ты сам всегда сравнивал маму с Венерой. Я сразу это вспомнил, когда увидел маму нагую со вспоротым животом... Сенека, к нам пришла мама! Мамуля, которую я тоже... Мама! Мамочка! Да, да, они все с нами, Сенека!.. Как прежде

Из подземелья раздались крики.

— Ну конечно... Мы забыли об этих...

Нерон поволок Сенеку в центр арены. И наклонил его голову к решетке.

В подземелье веселье достигло апогея. Дым благовоний смешивался с копотью масляных ламп, блестели нагие, умащенные тела. Люди валялись на мраморном полу, отяжелев от вина, храпели на ложах, занимались любовью — все это в гоготе, в пьяных криках, стонах...

— Эти лежат на шлюхах, жрут, пьют и орут, — зашептал Нерон. — Эти и есть толпа... точнее, великий римский народ, который нас с тобой окружал все эти годы. Теперь, по-моему, собрались все. Можно начинать. Ну естественно, роль Нерона буду играть я... Что ты уставился?

— Я не понимаю, Цезарь, — сказал Сенека. Нерон усмехнулся:

Помнишь, ты рассказывал мне в детстве историю, как умирал великий цезарь Август? Он собрал друзей, поправил прическу, старая кокетка, и спросил: «Как я сыграл комедию жизни? Если хорошо, похлопайте на прощание. И проводите меня туда аплодисментами...» Так и мы с тобой сейчас... в ожидании Тигеллина... сыграем комедию нашей жизни... Это нужно тебе, чтобы уйти, и мне, чтобы с тобой сполна рассчитаться. И быть может, проводить тебя туда аплодисментами. Да здравствует театр! Понятно, роль Сенеки будешь играть ты. Для этого я дал тебе твои письма...

— Кто же отважится сказать, хорошо ли мы сыграли комедию жизни? — спросил Сенека.

Нерон подошел к огромной золотой бочке.

За длинные седые волосы он вытянул из бочки человека.

Лицо старика с печальными глазами смотрело на Сенеку в свете факелов

— Судья в бочке, — усмехнулся Нерон. — Бочку прислал мне с письмом префект Ахайи для завтрашнего, прости, уже сегодняшнего представления. Он пишет, будто этой бочке четыре сотни лет и она всегда стояла на торговой площади Коринфа. Уверяет, что в этой бочке когда-то жил сам Диоген... И с тех пор уже четыреста лет она не пустует: в ней всегда обитает какой-нибудь мудрец... О мудрости вот этого старца ходят легенды. Как тебя зовут? — спросил Нерон старика в бочке.

— Отойди, пожалуйста, ты заслоняешь мне солнце, — ответил старик.

— Но это сказал не ты. Тот, кто произнес это, звался Диогеном, — усмехнулся Нерон.

— Так было, брат, — ответил старик

— Меня следует называть Великий цезарь, — сказал Нерон, легонько ударив его бичом. — А как зовут тебя?..

— Диоген, — ответил старик

— Перестань паясничать! Как зовут тебя?! — закричал Нерон, избивая старика бичом.

— Я боюсь, ты убьешь его, Цезарь. И все оттого, что плохо освоил мои уроки. Ты забыл, что было много Диогенов. Тот, который первым поселился в этой бочке, видимо, именовался Диоген Синопский. Во всяком случае, я вижу буквы на бочке. Те, кто наносил позолоту на бочку, пощадили эту старую надпись: «Превыше всего — ни в чем и ни в ком не нуждаться». Я когда-то рассказывал тебе, — продолжал Сенека спокойным, ровным голосом учителя, — у Диогена Синопского не было ничего, кроме плаща, палки и мешочка для хлеба...

— Ты сказал! — улыбнулся старик. — Но сначала он имел еще и кружку, брат. Пока однажды не увидел мальчика, который черпал ладонью воду из родника. И Диоген воскликнул: «Сколько лет я носил с собой эту лишнюю тяжесть!» Вот тогда-то он и выбросил свою кружку...

— Ну а потом был Диоген Аполлонийский, выходец с Крита, Диоген Вавилонский, Диоген с Родоса... Так что и он вполне может зваться этим же именем, — закончил Сенека.

— Какой же ты по счету Диоген, старик? Какое у тебя прозвище? — усмехнулся Нерон.

— Я с радостью тебе отвечу, брат. Ударом бича Нерон прервал старика.

— Великий цезарь... — поправился старик, застонав от боли. — Все Диогены подновляли эту надпись на бочке. Я «Диоген первый, отказавшийся сделать это». Потому что нуждаюсь во всем. И еще меня называют «Диоген, никогда не покидавший своей бочки».

— И почему тебя тянет в это уютное гнездышко?

— Я не могу передвигаться, брат.

И снова последовал удар бича, и снова старик поправился — Великий цезарь. У меня перебиты суставы, я могу только ползать.

— Почему ты упорно зовешь меня братом?

— Потому что все люди — братья. Оттого они все нуждаются друг в друге…

— Так вот: я, твой брат, Великий цезарь, открою тебе, как ты будешь именоваться отныне «Диоген последний». Потому что в этой бочке никого и никогда больше не будет.

— Так не может быть... — улыбнулся старик.

— Ее сожгут сегодня на рассвете... Ну а пока, Диоген последний... пока ты еще в бочке... смотри в оба! Сейчас ты увидишь великую комедию... Твой брат цезарь примет в ней участие и твой брат Сенека тоже. Согласись, не каждый день увидишь подобных актеров. Ну как, учитель, ты согласен на такого судью? — обратился Нерон к Сенеке.

— Как повелит цезарь.

— Тогда начинай. Читай свои письма... Ты прости, я осмелился убрать из них кое-какие длинноты. Ты пишешь красиво, но старомодно. А мы живем в торопливый век. Но, конечно, ты волен все восстановить в своем чтении. Ведь это ты играешь Сенеку!

Сенека задумался. А потом медленно раскрыл свиток и бесстрастно, будто читая чужое, начал:

— «Ты спрашиваешь, Луцилий, как я сделался воспитателем цезаря? Начну по порядку. Цезарь Нерон родился в Акции в восемнадцатый день до январских календ...»

С диким воплем Нерон упал на арену к ногам Венеры. Голова его торчала между ног Венеры. Сенека в изумлении следил за ним.

— Чего уставился? — засмеялся Нерон. — Это моя роль! Я рождаюсь! Девять месяцев в утробе матери я жил ее похотливыми гнусными мыслями. И вот — воля! Я есть!

Сенека бесстрастно продолжал:

— «Когда Нерон родился, его отец, прославившийся гнуснейшими злодеяниями, воскликнул: „От меня с Агриппиной ничего не может родиться, кроме злополучия!..“

Нерон усмехнулся.

— «Отец Нерона скончался от водянки, оставив малолетнего сына и жену Агриппину. Агриппина, которая была в ту пору в возрасте цветущей женщины, позволяла старому цезарю Клавдию пользоваться ее ласками», — читал Сенека.

...Как видение, мелькнуло перед ним прекрасное женское лицо — и рядом одутловатое бабье лицо старика».

— «Когда же она сумела вступить в права законной супруги, то заставила старого цезаря усыновить Нерона и объявить его своим наследником. На одиннадцатом году жизни Нерона мне предложили стать его воспитателем. И я согласился».

...Тихий кроткий мальчик целует руку Сенеки...

— Ты много написал о моем роде, — усмехнулся Нерон. — За одну десятую Тигеллин сажает на кол. Зачем же ты сделался моим воспитателем, если от отца с матерью ничего не могло родиться, кроме злополучия?

— Я надеялся, Цезарь.

— Ты надеялся! Что плод волчьей любви можно превратить в домашнего пса? — засмеялся Нерон.

— Ты прав, Цезарь, это следует уточнить, — бесстрастно сказал Сенека. — Я думал тогда о Риме, о будущем государства. Я возмечтал воспитать юношу, уважающего сенат и наши древние законы! Который покончит навсегда со страшными временами прошлых деспотов — цезарей Тиберия, Калигулы и Клавдия. Душа моя жаждала уединения, но я отдал ее во власть суеты ради будущего Рима.

— Благородно!.. Но мы все это проверим, не так ли? Продолжай, учитель.

— «Однажды мать Нерона, Агриппина, — читал Сенека, — попросила меня привести к ней прорицателей-халдеев. Я привел. На ее вопрос о судьбе сына один из прорицателей ответил...»

...Старик с лицом Зевса с греческой скульптуры стоял в покоях императрицы.

— Он будет царствовать, но он убьет свою мать, — сказал старик.

— Пусть убивает, лишь бы царствовал, — шептала в ответ прекрасная женщина...

— «И вскоре, подстрекаемая неистовой жаждой власти, Агриппина отравила старого цезаря Клавдия, чтобы возвести на престол сына...» — невозмутимо читал Сенека.

И с воплем Нерон опять упал на арену. Он в судорогах катался по опилкам. В ужасе глядел на него Сенека. И, как собаки подхватывают лай, этот вопль тотчас подхватили люди из подземелья. Неистовые крики раздавались из-под земли.

— Слышишь! Они кричат! Они уже поняли: мама убила Клавдия. Они убьют ее! И меня! Я боюсь! Я боюсь! — вопил Нерон. — Что ты уставился? — спросил он Сенеку, поднимаясь, как ни в чем не бывало с арены. — Будто забыл, как я вопил тогда в страхе? И что ты мне ответил? Это не записано в твоих мудрых письмах. Но нам с тобой все нужно знать — для точной оплаты твоих трудов... Что ты сказал тогда?

— «Не бойся, Цезарь, они кричат то, что всегда кричит римская толпа после смерти своих цезарей: „Цезарь Клавдий умер! Да здравствует цезарь Нерон!“

— Но ты еще кое-что прибавил... Я жду!

— «И запомни, — невозмутимо продолжал Сенека, — никто не убивал цезаря Клавдия. Это дурные слухи, которые всегда возникают после смерти властителей. Твой отчим отравился грибами — и все!» Я сказал это, потому что ты, мальчик, не мог тогда понять всех отвратительных сложностей жизни. Тебя надо было успокоить. Ты успокоился, вышел к гвардейцам и произнес речь.

— Ну-ну-ну! Я по-прежнему вопил. — И он вновь бросился на арену и закричал: — «Мать убила отчима! Я знаю, и все они знают! Я боюсь! Я не смогу сказать речь!..» Неплохо сыграно, не так ли? — расхохотался Нерон, поднимаясь с арены. — Великий актер Нерон!.. И что ты ответил мне, Сенека?

Сенека молчал.

— Да, ты промолчал, — усмехнулся Нерон. — И молча протянул мне написанную речь. И я понял: ты все знал! И написал эту речь заранее.» Кстати, речь оказалась отличной. Речь — что надо! — И он взглянул на сенатора.

— «Гвардейцы! Я, ваш цезарь...» — тотчас темпераментно начал сенатор.

— Не надо! Все речи одинаковы, — усмехнулся Нерон. — Давай сразу — что они завопили после моей... то есть его речи?

— «Цезарь Клавдий умер. Да здравствует цезарь Нерон!» — двадцать раз! «Мы всегда хотели такого цезаря, как ты!» — двадцать раз. «Ты наш цезарь, отец и брат! Ты великий сенатор и истинный цезарь!» — сорок раз! — кричал сенатор.

— Да, да, — шептал Нерон. — Вот с этими воплями приветствий они несли меня в сенат. Я помню: белый страх... и ржание лошадей...

И Сенека увидел: Нерон плыл на руках гвардейцев среди поднятых мечей и бронзовых римских орлов...

— И я вышел из сената — цезарь, осыпанный всеми почестями. Только звание «Отец отечества» я отклонил. Чтобы все поняли, как скромен новый цезарь... Так мне посоветовал учитель Сенека... ловчила Сенека.» Продолжай!

И вновь Сенека бесстрастно читал:

— «Ты спрашиваешь, Луцилий, правду ли говорят, будто я сочинил

речь для цезаря? Нерон познал все тонкости эллинской философии, у него блестящая память — надо ли мне за него сочинять?» Нерон засмеялся.

— Я хотел, чтобы нового цезаря любили в Риме, — глухо сказал Сенека. — И еще — ты не хотел, чтобы в Риме не любили тебя…

— Продолжай! — ответил Нерон.

И Сенека продолжал свое бесстрастное чтение:

— «Я уверен: цезарь вырастет добродетельным юношей, и уйдут в невозвратное прошлое страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия. И пусть слухи о сомнительных выходках молодого цезаря не лишены оснований — будем надеяться, что все это минет с возрастом. Хотя не могу не сказать с сожалением, что молодой цезарь поддается дурным влияниям. Особенно всех тревожит недавнее появление при дворе некоего Софрония Тигеллина...»

При этих словах Амур изобразил совершеннейший ужас — и они с Венерой попятились в темноту.

— Вот и пришел Тигеллин, — забормотал Нерон.

— «Этот Софроний Тигеллин, — продолжал читать свиток Сенека, — недавно вернулся из ссылки» Он был отправлен туда еще в правление цезаря Клавдия за то, что обольстил юную Агриппину, мать Нерона. К общей печали, цезарь назначил Софрония Тигеллина, запятнавшего себя бессчетны ми пороками, начальником тайной полиции. И теперь имя Тигеллина постоянно на устах молодого цезаря».

Нерон засмеялся.

— «Отмечу любопытную подробность: Тигеллин никогда не появляется на людях. Его нигде никто не видит. Он живет затворником в собственном дворце, ибо болен общей манией всех злодеев — постоянным страхом покушения на свою проклятую жизнь».

— Как интересно, — прервал Нерон. — Это твое письмо найдено у консула Латерана. Но ведь консул жил в Риме. Он знал о Тигеллине столько же, сколько и ты. Зачем же ты пишешь ему то, что он отлично знает?

Сенека безмолвствовал.

— Это не просто письма, — зашептал Нерон. — Ты писал их для потом ков!.. Это твое оправдание, тщеславный учитель. Как я тебя знаю!.. Тебя так никто не знает!.. Продолжай!

— «И все-таки я с верой гляжу в будущее, — спокойно продолжал Сенека. — Я надеюсь, что воспитание, которое получил цезарь, возьмет свое. Нерон перебесится — и Рим получит Великого цезаря. Главное уже достигнуто: Нерон желает стать первым цезарем, который вернет римскому сенату права и власть, отнятые Тиберием, Калигулой, Клавдием».

— Но Тигеллин сказал... — начал Нерон и остановился. — Кстати, кто представит Тигеллина в нашей комедии? Ты с ним так и не встретился?

Он уставился на Сенеку.

— Нет, Цезарь.

— Ни разу?.. Ай-ай-ай! Столько лет живете в Риме бок о бок — и не су мели повидаться! Значит, роль Тигеллина может сыграть любой: Сенека не знает его лица...

Амур выскочил из темноты:

— Я — Тигеллин! — И он сделал свирепое лицо и расхохотался.

— Скоро придет сам Тигеллин, — улыбнулся Нерон. — И с успехом сыграет свою роль. Так что спеши читать, Сенека.

— «Главное — терпеливо и непрестанно объяснять Нерону, в чем он не прав. Недавно мы долго сражались с цезарем из-за его поздних возвращений и ночных бесчинств».

...Нерон — в грязном рубище, в колпаке вольноотпущенника с компанией таких же переодетых знатных молодых бездельников. Они набросились на подвыпивших людей, выходящих из кабака. Они бьют палками беззащитных людей, топчут их ногами. Вопли, крики боли и хохот цезарской шайки.

— Ну, немного побесчинствовал... — вздохнул Нерон. — Ну, попугал запоздалых горожан... Ну, убил двух-трех в драке... Разве лучше... если б они меня убили?

Сенека печально посмотрел на Нерона.

— Да, да, — сказал Нерон. — Вот так же укоризненно ты смотрел на меня тогда, учитель... И мать... А Тигеллин — никогда. Ах, Сенека, ты любил меня за власть, которую я дам тебе и римскому сенату. Мать — за власть, которую я ей уже дал... И только Тигеллин любил меня ради меня самого. Кстати, Тигеллин сказал... что мать повсюду объявляет: коли я по-прежнему буду бесчинствовать, а также следовать твоим советам в государственных делах, я перестану быть Цезарем! Она заменит меня братом Британиком... — Нерон помолчал и добавил тихо: — Я произнес все это... и посмотрел на тебя. И ты все понял... потому что трудно не понять взгляд волка... Что ты мне ответил тогда?

Сенека молчал.

— Точно! Промолчал, добродетельнейший из смертных!.. А потом мы встретились на дне рождения Британика. Как он пел в тот день...

Амур с золотой кифарой в руках вышел из темноты. И запел...

— А потом Британик захотел пить, — сказал Нерон.

И Сенека вновь увидел всю сцену как тогда со своего ложа. Предвкушатель поднес Британику горячее питье. Британик отпил глоток и попросил остудить. Предвкушатель, усмехаясь, долил в питье воду и поднес кубок Британику...

На арене Нерон протянул кубок Амуру. И Амур выпил — до дна...

— А мы с тобой продолжали нашу беседу, учитель. И конечно, о добродетели, как всегда. Ты закончил тогда книгу, написанную специально для меня, — «О долге цезаря». В тот вечер ты читал мне начало. Ну, вспомни свои слова! И тогда вернется моя цветущая юность! Ах, это возможно только в театре! Спешите видеть: величайший артист Нерон и артист Сенека играют сегодня Комедию жизни! — И добавил строго: — Я жду! И Сенека, стараясь оставаться невозмутимым, начал;

— «Сила цезаря — в его умении служить своему народу!» Нерон одобрительно кивал, и Сенека продолжал:

— «И чтобы страшные ушедшие времена Тиберия — Калигулы — Клавдия никогда не повторились, цезарь обязан научиться уважать человека. От ныне и навечно: человек для человека должен стать святыней!»

И тогда раздался вопль Амура. Амур упал на арену и в муках и судорогах катался по сверкающим опилкам.

— Да! Да! — сочувственно сказал Нерон. — Все произошло при этих замечательных словах...

Амур затих.

— Мертв? — в ужасе прошептал Сенека. Нерон засмеялся:

— Но Британии был тоже мертв!.. Я не пожалел царственного брата — зачем мне жалеть этого порочного раба?.. Ты все никак не можешь понять, учитель: мы всерьез играем Комедию жизни.

— Я не хочу умирать!. Я не хочу! — закричала Венера.

— Да, да, вот так же кричала мама, глядя на мертвого Британика... Венера упала на колени, она обнимала ноги Нерона;

— Я боюсь! Я не хочу!

— Ну — точно! Вылитая мама! Как она испугалась, бедняжка, в тот день. Продолжай, Сенека._ А мы займемся уборкой тел.

И, оттолкнув Венеру, он поволок с арены во тьму легкое тельце Амура.

И вновь бесстрастно читал Сенека:

— «Луцилий! Чем дороже груз, которым владеет путешественник, тем более он заботится о спокойствии воли и благодарен Нептуну за это спокойствие. Так и философ: ему нужен мир в государстве, чтобы размышлять в покое, — и он благодарен тому, кто дарует этот мир» Вот отчего я так забочусь о силе цезаря и славлю его власть!»

— Я не хочу! Я не хочу! — ползала по арене Венера.

— «Ты пишешь, — продолжал невозмутимо Сенека, — что он истребляет свою семью? Зато в его правление не подвергается посягательствам жизнь и свобода частных граждан. Зато совершенно исчезли политические процессы... А вспомни страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия!»

— Как я люблю эту твою присказку, — улыбнулся Нерон.

— «Ты спрашиваешь, Луцилий, справедливы ли слухи об убийстве Цезарем Британика? Надеюсь, что нет. Но даже если так? Каков выход? Принять сторону его матери, мечтавшей заменить Цезаря слабовольным, юродивым Британиком и властвовать самой? Но это означало бы вновь вернуть Рим в страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия».

— Но Тигеллин сказал... — начал Нерон и зашептал, указывая на Венеру. — Это все она! Мать! Мать натравила меня на Британика! Брат — ее жертва!

И Сенека вновь увидел Нерона тогда, в анфиладах дворца. И услышал его отчаянный шепот: «А знаешь, зачем она это сделала? Чтобы Рим узнал и меня ненавидел! Но Тигеллин сказал: она плетет заговор. Тигеллин сказал: мать подошлет ко мне убийц!.»

— И что ты мне на это ответил тогда, Сенека? — спросил Нерон.

— Я боюсь! Боюсь! — кричала Венера. Сенека молчал.

— Да... промолчал, опять промолчал, все, прочитав в глазах волка... Бедная мама, ты помнишь, как это было.

— Не надо! Я не хочу! Я боюсь! — визжала Венера.

— Успокойся, шлюха, — усмехнулся Нерон. — Я не видел, как убивали маму... Мама! Я ее любил. Презирал, боялся — и любил!.. И когда ты молча согласился на ее убийство — вот тогда я до конца тебя возненавидел! Ах, Сенека, какая это была женщина! Сколько я совершил покушений на ее жизнь? И она все-все избежала! Интуиция! И как живуча! Ну — кошка! В тот день она навестила меня на вилле, и я посадил ее на корабль. Корабль должен был развалиться в открытом море. И развалился. Но мама выплыла... Вот тогда я послал к ней убийц. Помнишь — осень, мы с тобой сидим у нашего камелька. Ты, как всегда, беседуешь со мною о добродетели. А я жду известий о маме... Знаешь ли ты, что такое ждать убийства матери? — И Нерон опустился у ног Сенеки и шептал: — Не оставляй меня, учитель! Говори! О путях самосовершенствования! Ну! Как тогда! Говори!!!

Сенека глухо начал:

— Есть три пути самосовершенствования. Путь размышления — самый благородный...

— Ах, как мудро!

— Путь подражания — самый легкий... И путь опыта — самый трудный.

— Да... Да. А я представлял: они уже отворяют двери в ее покои.

...И центурион обнажил меч. Прекрасная женщина не защищалась. С достоинством обратилась она навстречу оружию:

— Бей в чрево, которое его выносило. Движение руки с мечом — и последний вопль...

— Не надо, — вопила на арене Венера. — Я боюсь! Нерон ползал у ног Венеры, обнимал ее ноги, шептал:

— Мама... Бедное чрево... Я убил маму...

Он повалил Венеру в сверкающие опилки, он осыпал ее поцелуями.

— Мама... Тебя нет!.. Посмотри, какая у нее грудь, Сенека! Мама была Венера! А как она хотела царствовать! Она боялась моих баб. Она так хотела царствовать, что ложилась со мною в одни носилки! Она соблазняла меня!

— Замолчи, Цезарь!

— А ты опять не выдержал, — засмеялся Нерон. — Да, мама лежала мертвая, а я стоял над нею... и, хохоча и плача, обсуждал ее прелести... Но боги молчали. Почему они всегда молчат? Может, они... как и ты... молча одобряли? Ну, судья, брат Диоген последний, почему не ударила молния в нечестивца?

— Ты — сказал?.. — ответил старик в бочке.

— Не понял! — усмехнулся Нерон и с размаху, страшно ударил его бичом.

— Не бей его, Цезарь. Он все объяснил, — сказал Сенека. — Он считает, что видимый мир — это всего лишь наше испытание…

— Я не знаю, то ли он сказал. Но ты, Сенека, как всегда, промолчал... И мы учтем это, определяя твою плату, — усмехнулся Нерон.

Из подземелья неслись негодующие крики.

— Ты слышишь, Сенека? — взвизгнул Нерон. — Они пришли за мной! Весь город знает: я убил маму! Весь Рим на ногах!

Крики из подземелья раздавались все громче, и Нерон бросился к центру арены.

— Когорты окружают дом! Они приговорят меня к казни матереубийц: они посадят меня в мешок с собакой, змеей и обезьяной! И сбросят в Тибр! Я боюсь!.. А все Тигеллин. Это он натравил меня на маму! И ты это тоже хотел! Вы оба меня с ней ссорили! «Я боюсь!» — Нерон засмеялся. — Так я вопил тогда.

Он взглянул вниз — сквозь решетку.

Опустел пиршественный стол, пустые кубки валялись на мраморном полу. Люди кричали и били пустыми кубками по гулкому полу.

— Ну конечно! Им забыли добавить жратву и питье. И они негодуют, — усмехнулся Нерон, обращаясь к Амуру.

Амур бросился в темноту — исполнять приказание.

— Сейчас, миляги, сейчас, сердечные. — Нерон уже обращался к Сенеке — И что ты мне ответил тогда?

— «Все обойдется, Цезарь. Я написал твою речь, — спокойно сказал Сенека. — Сейчас войдут сенаторы, и ты прочтешь. Они ненавидели твою мать. Они будут с тобою, Цезарь».

Нерон взглянул на сенатора, и сенатор тотчас прокричал речь:

— «Раскрыт заговор. Было решено убить цезаря и уничтожить вели кий сенат... Можно сжечь Рим, но можно его отстроить заново. Ибо не камни составляют душу Рима. Жив римский народ, и величаво стоит Рим — пока жив сенат. С болью и печалью сообщаю вам, сенаторы, что во главе заговора стояла наша мать Агриппина».

— Грандиозно! С каким чувством я прочел твою речь! Сенатор завопил:

— «Да сохранят тебя боги для нас, Великий цезарь!» — десять раз. «Мы всегда желали такого цезаря, как ты!» — десять раз. «Ты наш цезарь, отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!» — двадцать раз... Сенаторы! Предлагаю поставить дары в храмах за спасение цезаря и отечества!

Из подземелья уже раздавались восторженные крики.

— А ты прав, Сенека! Против меня проголосовали только трое сенаторов. Утром их нашли с перерезанным горлом. Говорят, разбойники... — И он обнял Сенеку. — А вообще я рад, что мамы больше нет. Теперь наконец-то я смогу спать с Помпеей Сабиной... Мама не любила ее! Я знаю, ты тоже. О ласки Поппеи Сабины! О ее тело! Согласись, Сенека, она очень похожа на маму — ну совершеннейшая Венера. — И он притянул к себе Венеру, и тоже обнял ее — другой рукой. — Прекрасная Поппея... Знаешь, Сенека, она уговаривает меня убить мою жену, добродетельную Октавию... Кстати, Тигеллин сказал...

— Октавия была прекрасная женщина! — тихо сказал Сенека.

— Да, да, ты всегда любил Октавию.. Но знаешь ли, старик, что такое ночи Поппеи Сабины? Мое сердце разбито! О сердце артиста! Я решил вернуться к игре на кифаре. Представляешь, Сенека, пока я был занят — убивал маму, сколько лавровых венков нахватали мои соперники! Опять у тебя недовольное лицо... И Поппея тебе не нравится, и кифара. А знаешь, Сенека, я убил маму, чтобы впредь не видеть вокруг себя недовольных лиц. И чтобы ты не докучал мне своей перевернутой рожей, я отправлю тебя отдохнуть на курорт в Байи. Полечись в Байях, Сенека! Наш писатель, наш классик Сенека. Прости, ты еще не классик. Чтобы стать классиком — нужно умереть... Читай!

Сенека невозмутимо читал свитою

— «Дорогой Луцилий! Агриппина была ужасная женщина, и хотя смерть ее тоже ужасна, как всякая насильственная смерть, — но, выбирая между двумя ужасами, мы, граждане, не смеем не думать о благе отечества. Победи Агриппина — и тотчас вернулись бы страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия. Поэтому восславим судьбу за победу цезаря! Ты пишешь о слухах, об убийствах сенаторов, голосовавших против Нерона... Нам пристало думать не о слухах, а о пользе отечества. Это порой так нелегко, поверь. Ты пишешь, что цезарь все свирепеет и злодеяния его все ужаснее. Да, он бесноватый гуляка, но это природное свойство его натуры. Я хорошо изучил его и знаю: чтобы его унять, надо терпеть. Только терпимость и нравственные беседы размягчают его душу. Надо помнить, что рядом с ним стоит страшная тень Тигеллина, потворствующая его порокам. И хотя этот маньяк Тигеллин до сих пор не показывается на людях, я знаю, они видятся с цезарем каждый день. Сколько усилий и красноречия надобно тратить в борьбе за душу цезаря. О, если бы не судьбы отечества, я давно покинул бы постылый Рим».

Нерон слушал Сенеку. И ласкал, ласкал Венеру. Нежный смех Венеры раздавался в ночи,

— Ну продолжай, Сенека... — шептал Нерон.

— «Как я счастлив теперь в Байях, хотя приходится терпеть много не удобств, столь обычных для наших модных курортов. Моя гостиница расположена прямо над лечебными водами. Сутра пораньше под моим окном здоровые — шумно занимаются гимнастикой, больные — стонут, служите ли — с криками мчатся с полотенцами, и кто-то с воплями бьет вора, укравшего чужое платье. Ночью меня будят крики с озера — там до утра раздаются визг женщин и похабные крики мужчин. Да, наши замужние Пенелопы не долго носят на курорте в Байях свои пояса верности... Но все искупают часы заката, когда краски неярки, но прекрасны. При виде догорающего солнца, умирающего дня покой, и гармония объемлют душу. И вновь постигаешь: нет, мы не умираем — мы только прячемся в природе! Ибо дух наш — вечен.. Ох, побыстрее бы в гавань! Чего желать? Что оплакивать в этом мире? Вкус вина, меда, устриц? Но мы все это изведали тысячи раз! Или милости Фортуны, которые мы, как голодные псы, пожираем целыми кусками — проглотим и вкуса не почувствуем? Все суета! Пора! Прочь из гостей! В гавань! В гавань!»

— Но Тигеллин сказал, — нежно засмеялся Нерон, лаская Венеру, — я не смогу жениться на Поппее Сабине, пока жива моя жена Октавия. С Октавией нельзя развестись: она принадлежит к роду цезарей...

— О боги! — прошептал Сенека.

— О тело Поппеи Сабины! — улыбался Нерон, все лаская Венеру. — Она лежит в ванне, с лицом, намазанным особым тестом, замешенным на ослином молоке. Это — для блеска кожи... С кусочками мастикового дерева во рту. Это — чтобы дыхание ее благоухало...

И, отвечая на ласки Нерона нежным смехом, Венера вдруг выскользнула из его рук

— Она не пускает меня на ложе! — завопил Нерон. Венера смеялась.

— Ты не станешь спать с цезарем, пока жива Октавия? Венера хохотала.

— Какая мука! — И Нерон зашептал Сенеке: — Но Тигеллин сказал... И тотчас Венера приникла к цезарю.

— Гляди, учитель, она сразу стала веселой... счастливой... моя Поппея Сабина... Ну, читай, читай свое письмо об Октавии. Моя Поппея жаждет!

— «Луцилий! — Сенека по-прежнему старался читать бесстрастно. — Страшное известие поджидало меня по возвращении из Байев: по приказанию цезаря убита добродетельная Октавия».

Венера смеялась, Венера ворковала...

— О счастье! О радость! — кричал Нерон. — Поппея дозволила себя ласкать. О ласки Поппеи Сабины! Ну читай, читай! Ей так нравится это твое письмо!

— «Несчастной Октавии перерезали вены на руках и ногах, — монотонно читал Сенека. — Но от страха ее кровь оледенела в жилах и не сочилась из ран. И тогда, чтобы ускорить смерть Октавии, ее отнесли в горячую баню. Как она молила о жизни! Но тщетно: она была виновна в том, что цезарь желал жениться на Поппее Сабине...»

Нерон ударил бичом.

Сенатор заржал и яростно завопил:

— Сенаторы! Великий цезарь уличил свою жену Октавию в прелюбодеянии с жалким рабом и в заговоре против сената... «Да здравствует цезарь! Да сохранят тебя боги для нас!» — тридцать раз. «Мы всегда желали такого цезаря, как ты!» — тридцать раз. «Ты наш отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!» — шестьдесят раз.

Он заржал и замолк

Сенека неподвижно стоял на арене со свитком в руке...

Нерон бесстыдно ласкал Венеру.

— Смотри, Сенека, весь мир в этих влажных губах... — шептал Нерон. Венера смеялась, отвечая на ласки Нерона.

— Как она льнет... Неужто этот смех... эти крутые бедра... не стоят холодной крови худосочной Октавии?

Венера заливалась счастливым смехом.

— Как она счастливо глядела тогда на отрезанную голову Октавии! Как удобно жить в наш просвещенный век: быстро стали ездить колесницы! Только убили — и уже несут тебе отрезанную голову на золотом блюде... О мое тело! Оно повелевает своим цезарем. Оно победило!

Торжествуя, смеялась и Венера.

— Как я люблю радость на человеческом лице... Человек смеется — ему кажется, что он распоряжается своею судьбою... — шептал Нерон.

И, лаская Венеру, он вынул нож из-за ноги и нежно щекотал ее этим ножом. И, откликаясь на эту странную ласку, Венера смеялась, смеялась, смеялась. И когда смех ее стал безудержным, безумным — Нерон ударил ее ножом. В сердце. Без стона Венера упала навзничь, на арену.

— А этот смех был последним, — сказал Нерон.

Сенека в оцепенении глядел на застывшую в сверкающих опилках Венеру. Нерон улыбнулся.

— Каждый раз ты так смешно пугаешься, будто впервые видишь убийство. — И Нерон потащил Венеру за ногу, как куклу, прочь с арены. — Пони маешь, Поппею надо было убить.» Римский народ ее ненавидел, А ты учил: цезарь должен думать прежде всего о благе народа.» Кстати, это убийство единогласно одобрил наш сенат.

— «Да здравствует цезарь!» — тридцать раз. «Мывсегдажелалитакого— цезарякакты!» — тридцать раз. «Тынашотецдругибраттыхорошийсенатори — истинныйцезарь!» — восемьдесят раз! — вопил сенатор, страшно, без пауз.

— Это не речь! — зашептал Нерон в восторге. — Он ржет! Свершилось! Сенатор превратился в коня! Я вывел новую породу: сенаторы-кони... Я поставлю в сенате мраморные стойла! Грандиозно!

Из темноты выскочил Амур.

— Ночь на исходе, звезды меркнут, Цезарь...

— Он прав, — сказал Нерон и ударом ноги опрокинул кубок со свитка ми. — Скоро придет Тигеллин, а сколько ты еще не прочитал, учитель? — Он торопливо проглядывал оставшиеся свитки, бормоча и швыряя их обратно на арену: — «Вчера убит сенатор Цезоний Руф...» Ну, это ясно! «Вчера удавлен консул Корнелий Сабин...» «Вчера убит Децим Помпеи...» Как скучно! «Вчера умер богач Ватгия. Он умер своею смертью — вещь удивительная по нынешним временам...» «Вчера умерла Поппея Сабина...» Как я любил мою Поппею. Как я страдал... Читай это письмо, Сенека! А я буду вспоминать ее ласки... Это будет твое последнее письмо. Пора определять плату.

— «Говорят, что Поппея, — невозмутимо начал Сенека, — с неодобрением отозвалась об игре Нерона на кифаре. И тогда цезарь в порыве бешенства зарезал ее. Это ужасно. Но было бы еще ужаснее, если бы ее влияние на цезаря продолжалось... В какое страшное время выпало нам жить, Луцилий, если мы все время должны выбирать между разными степенями ужаса!»

— Дальше... дальше, — торопил Нерон, в нетерпении разгуливая по арене.

— «Ты пишешь, Луцилий, что мой родственник, великий поэт Лукан, прославляет цезаря...»

— Так! Так! — усмехался Нерон, торопя чтение.

— «Тебе трудно его понять, Луцилий, ты далек от власти. Лукан, напротив, к несчастью, к ней приближен. А ныне в Риме всякий, кто ежечасно не прославляет цезаря, тотчас становится подозрительным — и немедля погибает! И тогда темнее небосвод и страшнее зловещая тень Тигеллина!»

— Браво! Дальше!

— «Ты спрашиваешь, Луцилий, долго ли продлится это страшное время? Я отвечу: пока жив цезарь. Цезарь же молод, поэтому для нас это время — навечно. Как удачно сказал некто о цезаре и нашем времени: „Комедиант, играющий на кифаре...“

— Вот!!! — закричал Нерон — И кто же этот «Некто»?.. Сенека молчал.

— Ты оберегаешь его, — усмехнулся Нерон. И уставился на сенатора. — Кто поверит, что недавно он был храбр, грозен?.. А ныне жрет овес в стойле... А ну-ка, повторяй, Цицерон, что ты сказал обо мне, когда тебя звали Антоний Флав?!

И сенатор заржал, упав на колени.

— Он разучился говорить! — хохотал Нерон.

— Я приду ему на помощь и повторю то, что он говорил тогда о тебе, — сказал Сенека. Размеренно, неторопливо он произнес — «Комедиант, играющий на кифаре, оскорбляющий святыни своего народа, запятнавший себя всеми видами убийств, спокойно разгуливает без охраны по Риму и вот уже второй десяток лет стоит во главе государства. Что из того, что он истребил лучших людей? Чернь развлекается и, главное, сыта. Что стало с римским на родом, который за сытость соглашается жить в крови и позоре! Подлое время!» Я же добавлю от себя так, Луцилий: о жалкая толпа, не думающая о будущем... И когда падет Великий Рим... а Рим падет... Они проклянут не тех цезарей, которые превратили Рим в гнойную опухоль, а того последнего, жалко го и невинного властителя, при котором разразится катастрофа!»

Сенека замолчал. Молчал и Цезарь.

— Вот и окончилась Комедия жизни. Ты прочел все, учитель, — сказал наконец Нерон.

— Ты утверждал, Цезарь, — усмехнулся Сенека, — что составил итог из моих писем, отнятых у мертвецов. Но ты попросту сократил одни письма и соединил с другими. И получилось последовательное течение нашей жизни, не более. А итог нужен, ты прав. Я твой учитель, я приду к тебе на помощь. — И, помолчав, Сенека начал: — «Луцилий, вчера я вспомнил свои письма к тебе. Как стыдно! Неужто совсем недавно я был таков? Что делать философу во всей грязной каше? Нет, покой, только один покой дает нам возможность размышлять об истине... Атак ли поступает Цезарь, и кого они еще убьют вместе с Тигеллином — не все ли равно? Думай о настоящем. Будущим распорядишься не ты».

Нерон засмеялся.

— «Ты пишешь, — продолжал Сенека, — что вчера еще кого-то убили... Мне его жаль. Но если бы они его не убили — разве итог его жизни был бы иной? Нет, Луцилий, смерть поджидает всех: и нас, и палачей наших всем придется сбросить эту временную телесную оболочку, чтобы вернуться в дом свой. С восторгом я ощущаю, как старость проникает сквозь оболочку моего тела, ведя за собой вооруженную смерть. Близится дом... И я не позволю скорби исказить открывшуюся мне гармонию».

Крики, вопли неслись из подземелья. Нерон хохотал. А Сенека невозмутимо продолжал:

— «Достичь гармонии трудно, но достичь ее среди стонов и крови — во сто крат труднее... Будем же думать не о теле, которым легко распоряжаться властителям мира, ко о душе и вечности, им неподвластной. Тогда до конца постигнешь слова древних „Кто борется с обстоятельствами, тот поневоле становится их рабом“. На прощание прими от меня в дар слова философа: „Мы учим — не терять“. А нужно учить: „Будь счастлив, все потеряв“. И еще „Все заботятся жить долго, но никто не заботится жить правильно“.

— Прости... — задыхаясь, сказал Нерон. — Очень смешно... Ты так важно читал о гармонии... среди горы трупов.. Гляди... лежат... повсюду: мама... Поппея Октавия... там Британию» А это — Лукан, Пизон... Там — актер Мнестр... Тысячи!..

…И Сенека увидел: бесконечные ряды белых ванн, уходящих во тьму. И руки с перерезанными венами. И капала кровь…

— А над нами, — продолжал хохотать Нерон, — ты читаешь итог — как финал высокой трагедии. Опомнись, учитель! И подумай: величайший моралист воспитал величайшего убийцу... Да это комедия, Сенека! Смешная до колик!

— Но я учил тебя любви! — закричал Сенека. Впервые за долгую свою жизнь он кричал: — Только любви! С детства!

— Ты учил меня лжи, — усмехнулся Нерон. — А научил — ненависти» К благопристойным словам, к жалкой вашей морали!.. Но я открою тебе тайну: я давно отвергаю ваш мир! Благонамеренный, сытый мир! Знаешь ли ты, старик, как становятся богом? Я рос как все смертные заброшенный мальчик, жаждавший любви. Как я хотел, чтобы ты любил меня, мой учитель. И ты говорил, говорил, что любишь. Но я уже тогда знал: лжешь! Любовь — это солнце! А ты — ледяной старик. Нет, ты любил не меня, а свое орудие... свою будущую власть! Как я мечтал о любви матери... И вот однажды не вовремя я зашел в ее покои. Я увидел ее бесстыдные голые ноги...

Обольстительное лицо женщины вновь возникло перед Сенекой» и потная спина мужчины на ложе...

— С ней был Тигеллин, — шептал Нерон, — а я глядел, глядел на ее лицо. И не мог наглядеться! Она не сразу увидела меня. Наконец — увидела! И вопль! Ненависть! В тот день я понял: моя мать меня не любит. Но я уже не мог забыть — яростное солнце на запрокинутом женском лице! Так я узнал, какое лицо бывает у женской любви... Я захотел этой любви — к себе. Я заговорил с тобой, учитель, о любви женщины. Ты сказал: женская любовь дешева, ее можно купить и тем преодолеть, чтобы очистить душу для подлинной духовной любви, а потом как-то незаметно...

...Рука Сенеки вкладывает золотую монету в тщедушную ручку мальчика.

— Ненавидя твое благопристойное «незаметно», я побежал к той, которая должна была дать мне солнце! Она дала мне торопливые содрогания и стыд! Но я не мог жить без любви! Я видел, в какой восторг повергает толпу пение и игра на кифаре. И я научился играть и петь. Но недостаточно, чтобы меня за это любили. Я пришел в отчаяние: мне не познать солнца!.. Но вот однажды я увидел ее. Это была подруга матери. Она шла темными коридора ми дворца, величавая богиня с гордым лицом, И тут мне пришла в голову мысль... На следующий день...

...И Сенека увидел женщину в алом пурпуре в темном переходе дворца. Из-за колонны навстречу ей шагнул юноша, И смертный ужас на лице женщины, когда она увидела нож.

— И, угрожая ножом и позором, — шептал Нерон, — я заставил ее» богиню... отдаться! И... и вот тут... в проклятиях... в ее содроганиях, слезах... в ее ненависти я ощутил... Это было солнце... Но совсем другое... И я с трудом удержался, так мне хотелось заколоть ее... от восторга! И вот тогда-то я понял: когда орел когтит добычу, то в муках плоти, трепещущей в когтях, рож дается... да, да — тоже любовь! Но ни с чем не сравнимая — любовь казни! Любовь жертвы к палачу! — Нерон был в безумии: глаза сверкали, срывался голос. — И когда Британик упал замертво, я вновь почувствовал... Я смотрел на всех вас гордая мать и лгущий учитель — все вдруг соединились... Моя воля простиралась безгранично — и все ваши воли лежали ниц! Кто раз вкусил эту беспредельность своей воли, тот может идти только вверх! Вверх! Вверх! Я дышал воздухом гор. Там нет смертных. Кто раз познал, что такое быть богом... Кровь! Кровь! Все мало!.. И весь римский народ для меня как та женщина, которую я насиловал с ножом в руках. Однажды я сожгу этот ваш Вечный город и прокричу свое проклятие!

— Довольно! — закричал Сенека.

— Опять трагедия, — смеялся Нерон, — а мы договорились: играем комедию!

И он ударил бичом. И с визгом и хохотом вскочили с арены Амур и Венера... Гогоча, дьявольскими прыжками понеслись они вокруг Сенеки.

— Комедия! — хохотал Нерон. — В комедии все шиворот-навыворот: мертвые оказываются живыми, а ты, живой, мертв!

— Я не хочу жить! Зови Тигеллина, — сказал Сенека.

— Ты прав. Время настало: пусть придет Тигеллин! — ответил Нерон.

— Я слышу шаги Тигеллина! — закричал Амур. И бросился во тьму. И тотчас попятился назад в ужасе. — Тигеллин идет! Дорогу Тигеллину...

И все застыли. В наступившей тишине Нерон спросил еле слышно:

— Он здесь?

— Он — здесь! — ответил Амур.

— Как он страшен. Я боюсь, — шептал Нерон. — Опустите веки Тигеллину! Почему ты молчишь, Сенека? Почему ты не смотришь на Тигеллина? — И Нерон схватил Сенеку за горло. Белые от бешенства глаза уставились на старика. — Ты видишь Тигеллина? Видишь Тигеллина, старый ублюдок?

— Не вижу, Цезарь, — прошептал Сенека.

— Как странно, девочка моя, — обратился Нерон к Амуру, — наш Сенека не видит Тигеллина. Что ж ты теперь будешь делать... не увидев Тигеллина? Как без него тебе жить? Точнее — умирать?

И наступило молчание.

— Тигеллина нет?! — прохрипел Сенека.

— Комедия, учитель: Тигеллин явился в Рим сразу после смерти Клавдия, но пробыл в Риме одну ночь — Тигеллин был удавлен на рассвете, я не простил ему маму. Ты ведь знал, Сенека, что его нет... — шептал Нерон. — И я знал, что ты знаешь, Я ведь для нас его придумал. С Тигеллином нам было удобно... обоим: мне — убивать, тебе — оправдывать убийства. Тигеллин был единственной возможностью идти об руку убийце и святому... Но завтра тебя не станет, Сенека. Зачем мне без тебя Тигеллин! Я осчастливлю Рим: я объявлю о казни этого чудовища. Какой будет восторг, прошли страшные времена Тигеллина! Смерть Тигеллина — часть моей платы: я дарю тебе высшее счастье — пережить смерть врага. Ну а теперь, судья в бочке, твой черед: актеры Нерон и Сенека отыграли роли. И жаждут услышать приговор: хорошо ли они сыграли Комедию жизни?

Старик в бочке не ответил. Он шептал непонятные слова.

— Что ты бормочешь, мой брат Диоген?

— Я молюсь... Я прошу его сохранить во мне любовь.

— Кого же ты собираешься любить?

— Всех... Мы все вместе род человеческий... Ты — это я. А я — это он. И если сейчас я возненавижу тебя — я возненавижу себя. И если ты убьешь меня — ты убьешь себя.

— Значит, ты всех нас хочешь любить? Ну за что, к примеру, ты станешь любить его? — Нерон указал на Сенеку.

— За его слова, брат. Этот человек много думал... и произнес много верных слов.

— Он говорил, другие слушали и убивали. Ну а этого... брата? — Нерон усмехнулся и кивнул на сенатора.

— За его унижение... За страдание его.

— А за что ты собираешься любить своего брата Цезаря?

— За то, что он всех несчастнее. Будет молить о смерти как об избавлении... будет обнимать ноги последнего раба...

Нерон бросился к бочке и начал яростно сечь бичом старика. Старик не защищался — он только стонал при каждом ударе.

— Оставь его, Цезарь! — не выдержал Сенека.

— А знаешь, — Нерон улыбнулся, — он победил тебя. Во всем, что он говорил, есть безумие. Но почему-то его безумие кажется мудростью... А твоя мудрость всегда казалась мне глупостью... Радуйся, человек из бочки: ты победил величайшего философа Сенеку. И за это брат Цезарь наградит тебя по-царски: я назначаю тебя Прометеем — Божеством на моих Нерониях!

— «Даздравствуетцезарьмывсегдахотелктакогоцезарякактысорок— разтавеликийотецбратсенатортыисгинныйцезарьвосемьдесятраз!» — завопил сенатор.

— Завидная участь, — продолжал Нерон, — ты будешь терпеть мучения великого титана. Ведь Прометей, как и ты, очень любил людей. Но он не только любил — он пострадал за них. Так что перед сотней тысяч своих братьев римлян ты сможешь показать — и не словами, как Сенека, — а трудным делом... как ты их любишь! Ты доволен великой милостью своего брата Цезаря?

— Ты — сказал, — улыбаясь, ответил старик.

— А жаль, — обратился Нерон к Сенеке, — ведь это тебя я мечтал наградить божественной смертью. Это тебе я готовил роль Прометея. Но ты всегда был в лучшем случае домашний пес при леопарде. А какой же Прометей без бунта!

И Нерон приказал Амуру:

— Начинайте! Распните его, — указал Нерон на старика. — Пусть римская чернь, войдя сегодня в цирк, увидит своего Прометея высоким и великим...

— Он не сможет идти к кресту, Цезарь, — сказал Амур. — У него перебиты руки и ноги.

— А разве божество ходит? Везите к кресту Прометея! У нас для него приготовлена царская колесница! Эй, конь!

И сенатор с готовностью заржал.

Амур и сенатор вытащили старика из бочки. И тогда сенатор увидел руки старика со страшными следами.

— Гляди, Цезарь, — в панике завопил сенатор, — следы... гвоздей!

— Ты посмел заговорить! — Удар бича обрушился на сенатора.

— Следы гвоздей!.. И на ногах тоже!.. — в ужасе продолжал кричать сенатор.

Нерон осмотрел руки и ноги старика. Спросил изумленно:

— Тебя распинали?

— Ты — сказал, — улыбнулся старик

— Когда?

— В очень давние времена. Я был тогда Прометеем... Потом распинал опять, когда я стал Диогеном... Потом... Меня все время распинают, брат. От того так веселит меня твоя вера, что ты делаешь это первым, — засмеялся старик

— Он воскрес! Он бог! — завопил сенатор и поволок свою колесниц; прочь от бочки. — Он истинный бог!

Нерон схватил сенатора под уздцы:

— Он жалкий калеченый человек!.. Как жаждут у нас сверхъестественного! Спасибо Сенеке — он научил меня не верить суевериям... Ну рассуди, если даже его распинали: что тут чудесного? Ну распяли, а потом, как у нас бывает, легионеры не проверили, умер ли он. И завалились спать, а друзы распятого тут как тут — и сняли с креста! Что здесь необычайного, скажи! Ну? Ты ведь еще недавно был умным сенатором, Антоний Флав, — сказал Нерон, успокаивая то ли сенатора, то ли себя самого. И он обратился к старику: — Во всяком случае, Диоген, я обещаю: в этот раз тебя распнут хорошенько. Договорились?

— Ты — сказал!

— Но если ты все-таки надумаешь опять воскреснуть, где нам тебя искать, Диоген? Назначай место.

Старик, все продолжая радостно улыбаться, долгим взглядом оглядел всех — Нерона, Амура, Венеру. И появившихся из темноты легионеров с факелами. Наконец взгляд его остановился на Сенеке. Мгновение он пристально смотрел на него, а потом сказал, обращаясь уже к Нерону:

— Я буду ждать тебя в бочке, как всегда.

— О бочке мы тоже позаботимся: ее сожгут под твоим крестом... чтобы тебе было виднее, — улыбнулся Нерон. — И еще. Я задумал, наш Прометей, чтобы на кресте тебя развлекли возлюбленные тобой люди..

И Нерон закричал вниз, сквозь решетку в подземелье:

— Ребятки! Вас тысяча! Сейчас вам принесут мечи... Запомните, я сохраню жизнь десятерым... Оставшимся десятерым! Десять из тысячи получат свободу, девок и деньги. Так обещает ваш цезарь. Рубитесь! — И он подмигнул Венере: — Встань за решетку, шлюха, чтобы у них хватило вдохновения!

Венера взошла за решетку. И лениво начала свой танец.

Все быстрее, быстрее, быстрее кружилась Венера...

А под решеткой вокруг стола, заваленного объедками, среди коптящих ламп, курящихся благовоний, окруженные визжащими женщинами, рубились убойные люди. Лязг мечей, стоны раненых, крики боли"

На арене в свете факелов легионеры подняли старика на крест. И распяли его.

— Ты по-прежнему любишь всех? — спросил Нерон старика.

— Да, брат, — еле слышно шевелил губами старик на кресте.

— И его? — указал Нерон на сенатора в колеснице.

— И его, брат, — изнемогая от боли, ответил старик с креста.

— Вот он и станет твоим Гефестом — он проткнет тебя.

И Амур начал распрягать сенатора. Но сенатор упал на колени, цеплялся за упряжь и кричал:

— Великий цезарь! Умоляю!.. Я не могу! Он бог!

— Тогда тебя самого посадят на кол рядом с ним. — И Нерон взял пику у легионера и протянул сенатору: — Будешь колоть, мразь? Ну?.. Будешь?!

Дрожа, задыхаясь в слезах, сенатор взял оружие.

— Я вернусь в одежде Эсхила... чтобы на фоне всей этой декорации в лучах восходящего солнца прочесть бессмертную трагедию поэта «Прикованный Прометей»... Ну а ты, учитель, как всегда, будешь зрителем... Хотя, надеюсь, к вечеру ты величаво покинешь наш жестокий спектакль в соответствии с моей легендой. Легкой жизни — легкая смерть! Такова моя плата.

И Нерон обнял Сенеку. И поцеловал его. В глазах Нерона были слезы.

Нерон ушел во тьму...

Трещали горящие факелы. Сенека смотрел на старика, умиравшего на золотом кресте, на сенатора с пикой, дрожащего под крестом, на Венеру и Амура, упоенно скакавших по решетке в безумном танце под крики и стоны умиравших людей, на легионеров, стороживших крест.

И опять взгляд Сенеки встретился со взглядом старика на кресте.

И тогда Сенека поспешно направился к пустой бочке. Осмотревшись, поняв, что никто за ним не следит, быстро, неуклюже полез Сенека в бочку.

Голова его исчезла в огромной бочке...

Вставало солнце. Сквозь розовый шелк его лучи упали на арену. И золотом вспыхнули медные опилки.

В трубном реве фанфар из главного входа появился Нерон. В пурпурной тоге, в лавровом венке, с кифарой в руках он шел к золотому кресту. У креста Нерон остановился и ударил по струнам. Зазвучала кифара — и Нерон запел стихи Эсхила:

— Вот кольца приготовлены.

Надень ему их на руки

И молотком к скале прибей.

Теперь, Гефест, железным шилом

С размаха грудь ему

Проткни!!

И, закрыв глаза, сенатор остервенело ударил пикой старика на кресте. Старик задохнулся от крика и боли.

— Прости им... — прошептал он и затих на кресте.

— Он умер... Я убил его... — в ужасе прошептал сенатор. Усмехаясь, Нерон обратился к распятому:

— Мой брат Диоген мертв... — И, зевнув, Нерон посмотрел на золотую бочку: — Ну что, пустое дерьмо?

И с размаху презрительно ударил ее ногой. И завопил от боли... Бочка осталась недвижимой.

— Отойди, Цезарь, — раздался голос из бочки.

— Сенека?! — в ужасе прошептал Нерон, отступая от бочки.

— Ты ошибся, Цезарь, меня зовут Диоген. И ты загораживаешь мне солнце...

Нерон взял факел из рук легионера.

В беспощадном свете огня в подымающемся солнце стали видны румяна, толстым слоем покрывавшие усталое, обрюзглое лицо Нерона. Но вот Нерон отодвинул факел — и вновь он был прежний Аполлон.

С факелом в руках медленно приблизился Аполлон к бочке. И поджег ее

Потом Аполлон, Амур и Венера молча уселись вокруг подожженной бочки.

Они ждали.

Страшный, нечеловеческий вопль раздался из горящей бочки. И затих. Затихли крики и стоны в подземелье. И наступила тишина.

И тогда в тишине зазвучал нежный смех Амура. Смех этот, как мелодию, подхватил Аполлон, за ним — Венера.

Так они сидели вокруг догорающей бочки, как три юных божества. И тихонечко смеялись — будто переговаривались о какой-то только им известной тайне.