"Умирающая Земля" - читать интересную книгу автора (Вэнс Джек)

6 Гайял из Сферы

Гайал из Сферры уродился не таким, как все, и потому с самого юного возраста превратился для родителя в источник беспрестанного раздражения. Словно с рождения на него навели порчу или судьба сыграла с ним злую шутку, так что любое происшествие, даже самое незначительное, давало пищу для размышлений и изумляло его. Едва достигнув возраста четырех сезонов, малыш принялся донимать окружающих вопросами, подобными следующим:

«А отчего у квадратов больше сторон, чем у треугольников?»

«А как мы будем видеть, когда погаснет солнце?»

«А растут ли под океаном цветы?»

«А когда по ночам идет дождь, шипят ли звезды?»

На каковые выведенный из терпения родитель ответствовал так:

«Так предписывает «Прагматика» — квадраты и треугольники должны подчиняться правилу».

«Нам придется передвигаться на ощупь».

«Сие ведомо одному лишь Хранителю».

«Ни в коем случае, поскольку звезды расположены выше дождя, даже выше самых высоких облаков, и плавают в разреженном воздухе, где дождь не может зародиться».

К тому времени, когда Гайял вступил в пору юности, ненасытная бездна внутри его не затянулась и не смягчилась, а, напротив, стала более жадной. И потому он спрашивал:

«Отчего люди умирают?»

«Куда исчезает красота?»

«Давно ли на Земле появились люди?»

«Что скрывается за небесами?»

На что родитель, с трудом удерживаясь от резкости, ответствовал:

«Смерть суть следствие жизни, а человеческая душа — все равно что воздух в пузыре. Проткни этот пузырь, и жизнь утечет, безвозвратно и неотвратимо, как цвет в ускользающем сновидении».

«Красота суть обманчивый блеск, которым наделяет предмет обожания любящее сердце. Если в сердце нет любви, глаза не увидят красоты».

«Некоторые говорят, что люди зародились в земле, как личинки в мертвом теле. Другие утверждают, что первым людям понадобилось место для житья и тогда они посредством колдовства сотворили Землю. Вопрос сей требует знания множества технических деталей и потому лишь Хранитель может ответить на него со всей точностью».

«Бескрайний простор».

А Гайял размышлял и принимал на веру, выдвигал гипотезы и толкования, пока не обнаружил, что над ним исподтишка посмеиваются. В окрестностях пошла молва, что глефт, овладевший его матерью во время родовых мук, похитил часть мозга Гайяла и теперь он усердно пытается восполнить эту утрату. Поэтому Гайял чуждался людей и бродил по зеленым холмам Сферры в одиночестве. Но ни на миг его пытливый разум не прекращал работы, ни на миг не покидало его желание постичь законы окружающего мира. Пока наконец его родитель не вышел из себя и не отказался отвечать, заявив, что все познаваемое уже было познано и незначительное и бесполезное отброшено, а значит, оставшиеся тайны здравомыслящему человеку и знать не следует.

В то время Гайял едва вошел в пору зрелости — худощавый, но хорошо сложенный юноша с тревожным лицом, с ясным взглядом широко распахнутых глаз, склонный к строгой элегантности в одежде.

Выслушав суровую отповедь, он смирился.

— Один вопрос, только один.

— Говори, — провозгласил отец. — Последний вопрос тебе дозволяю.

— Ты нередко упоминал при мне Хранителя. Кто он такой и где найти его?

Отец некоторое время внимательно разглядывал сына, которого считал уже отъявленным безумцем.

— Хранитель создал Музей человечества, который, если верить древней легенде, расположен в земле Падающей Стены — за горами Фер-Аквила, к северу от Асколеза. Доподлинно неизвестно, существует ли этот Хранитель да и сам музей. Однако, по всей вероятности, если Хранитель знает все на свете, как гласит легенда, то он должен знать и магический способ противостоять смерти, — ответил он спокойно.

— Я отыщу этого Хранителя и музей, чтобы узнать все тайны мира, — заявил Гайял.

— Что ж, сынок, бери лучшего белого коня, растяжимый кокон, чтобы у тебя всегда было убежище, и искрящийся кинжал, умеющий освещать путь во мраке. Кроме того, благословлю твою стезю, и любая опасность обойдет тебя стороной, пока ты не свернешь с нее.

Гайял проглотил сотню новых вопросов, которые так и вертелись на языке, — ему было очень интересно, где это его отец обучился колдовству. Юноша с благодарностью принял дары: коня, магическое убежище, кинжал со светящейся рукоятью и благословение, которое должно было хранить его от напастей, поджидающих путников на безвестных тропах Асколеза.

Затем оседлал храбрый путник коня, наточил кинжал, бросил прощальный взгляд на старый дворец в Сферре и пустился на север, чувствуя сосущую пустоту в мозгу, жаждущем целительного прикосновения знаний.

Через реку Ском юноше пришлось переправляться на утлом суденышке, вынужденно сойдя со стези и временно утратив отцовское благословение. И тут же хозяин лодки, позарившийся на богатое снаряжение Гайяла, попытался отходить его дубинкой. Но Гайял был начеку и лихо отразил удар, спровадив наглеца за борт, на корм рыбам. Выбравшись же на северный берег Скома, он увидел впереди Порфироновый Шрам, темные тополя и белые колонны Каиина, тусклый блеск бухты Санреале. Блуждая по тронутым печатью запустения улицам, юноша забросал томных каиинцев такой прорвой вопросов, что один лукавый шутник посоветовал ему обратиться к профессиональному прорицателю.

Прорицатель тот обитал в шатре, расписанном знаками аумоклопеластианической Каббалы. Он оказался тощим загорелым стариком с налитыми кровью глазами и грязной седой бородой.

— Много ли вы просите за свои услуги? — поинтересовался предусмотрительный Гайял.

— Я отвечаю на три вопроса, — сообщил ему прорицатель. — За двадцать терциев формулирую ответ ясным и внятным языком. За десять — использую профессиональный жаргон, который изредка допускает двусмысленности, за пять расскажу притчу, которую тебе придется истолковать по собственному разумению, а за один терций пролопочу на неизвестном языке.

— Для начала хотелось бы узнать, насколько глубоки ваши знания.

— Я знаю все, — отвечал гордо прорицатель. — Секреты красного и секреты черного, забытые заклятия Великого Мотолама, законы рыб и голоса птиц.

— И где же вы всему научились?

— Путем умозаключений, — пояснил прорицатель. — Я удаляюсь в свой шатер, запираюсь, чтобы снаружи не проникало даже проблеска света, и так, в уединении, постигаю премудрость мира.

— Но если в вашем распоряжении имеется вся премудрость мира, — осмелился поинтересоваться Гайял, — почему же тогда вы живете в такой бедности, что не нарастили на костях даже унции жирка и вынуждены облачаться в столь жалкие отрепья?

Прорицатель в ярости отпрянул.

— Прочь, прочь! Я потратил на тебя мудрости более чем на пятьдесят терциев, тогда как в твоем кошельке не найдется и медяка! Если желаешь просвещения задарма, — тут он залился квохчущим смехом, — ищи Хранителя.

С этими словами старик скрылся в своем шатре.

Гайял устроился на ночлег в гостинице, а утром продолжил путь на север. Слева остались развалины старого города, и тропинка углубилась в сказочный лес. Много дней Гайял скакал к северу и не сходил с тропы, опасаясь неожиданностей. По ночам окружал себя и своего верного коня магическим растяжимым коконом — оболочкой, непроницаемой для шума и холода, а также для любого врага, и спокойно отдыхал, несмотря на поползновения жадных ночных тварей плотно поужинать нерадивым путником.

Распухший тусклый шар солнца остался позади, дни стали бледными, а ночи студеными, и наконец на горизонте показались скалы Фер-Аквила. Лес поредел, вокруг все чаше и чаще стало попадаться дерево даобадо — массивное шарообразное переплетение толстых узловатых сучьев цвета начищенной старой бронзы, обросших пучками темной листвы. Рядом с одним таким исполином Гайял наткнулся на деревеньку из землянок. Тут же набежала толпа неприветливых увальней и с любопытством окружила его. Гайяла одолевало ничуть не меньшее любопытство, но ни одного вопроса не прозвучало до тех пор, пока вперед не выступил гетман — дюжий малый со щетинистой бородой, в мохнатой меховой шапке и шубе из коричневого меха. От него исходил неприятный дух, вызывавший у Гайяла тошноту, что он, как воспитанный юноша, попытался скрыть.

— Куда идешь ты? — осведомился гетман.

— За горы, в Музей человечества, — отвечал Гайял. — Куда ведет эта дорога?

Гетман указал на зазубрину в силуэте горной гряды.

— Это — ущелье Омона, по которому пролегает самый короткий и удобный маршрут, хотя никакой дороги там нет. Никто не ходит туда и не приходит оттуда, поскольку, миновав ущелье, ступаешь на неведомую землю. А если нет сообщения, не нужна и дорога.

Подобное известие не обрадовало Гайяла.

— Тогда откуда вы знаете, что через ущелье лежит путь в музей?

Гетман пожал плечами.

— Так гласят наши предания.

Гайял обернулся на хриплое фырканье и увидел загон, обнесенный плетнем. Там, в грязи и прелой соломе, стояли несколько амбалов восьми или девяти футов ростом, совершенно голых, с грязными желтыми волосами и бледно-голубыми глазами. Лица их поражали восковой бледностью и выражением непроходимой глупости. На глазах у Гайяла один из них неторопливо подошел к лохани и принялся шумно лакать серое пойло.

— Что это за создания? — спросил Гайял.

Гетман захлопал глазами, поразившись невежеству пришельца.

— Это? Наши оусты, разумеется. — Он неодобрительно кивнул в сторону белого скакуна Гайяла. — В жизни своей не видывал оуста страннее, чем тот, на которого ты уселся верхом. Наши легче и не такие злобные на вид, к тому же мясо их, если его правильно потушить и потомить, чрезвычайно вкусно.

Он подошел поближе и погладил седло Гайяла и вышитую красно-желтую попону.

— Впрочем, упряжь у тебя богатая и отменного качества. Так что за это существо вместе со снаряжением я пожалую тебе моего здорового и крепкого оуста.

Гайял вежливо отвечал, что вполне доволен своим нынешним скакуном, и гетман снова пожал плечами.

Протрубил рог. Гетман оглянулся по сторонам, потом вновь обратился к Гайялу:

— Еда поспела, не откажешься отведать нашего угощения?

Гайял покосился на оустов в загоне.

— Я еще не проголодался, и, потом, мне нужно торопиться. Но я признателен за заботу.

Юноша пришпорил коня, но под куполом гигантского даобадо оглянулся на деревушку. Вокруг хижин царило необычайное оживление. Вспомнив, с какой жадностью гетман поглаживал его седло, и понимая, что магия больше его не защищает, он пришпорил коня и поскакал вперед. Вскоре он приблизился к предгорьям, и лес превратился в саванну, поросшую выцветшей травой, которая скрипела под конскими копытами. Гайял оглядел равнину. Солнце, дряхлое и красное, точно осенний фанат, висело на юго-западе, озаряя пейзаж тусклым болезненным светом, горы напоминали театральную декорацию, сооруженную для придания пейзажу атмосферы зловещего запустения.

Гайял снова взглянул на солнце. Еще час света, потом настанет темная ночь доживающей последние дни Земли. Он обернулся назад, чувствуя себя одиноким, заброшенным, беззащитным. Из леса рысцой выскочила четверка оустов со всадниками на плечах. Завидев своего недавнего гостя, они пустились бежать во всю свою неуклюжую прыть. По спине у Гайяла побежали мурашки, он развернул скакуна и отпустил поводья, белый конь галопом поскакал по равнине к Омоне. Одетые в шубы жители деревни верхом на оустах бросились за ним.

Когда солнце коснулось горизонта, впереди смутной темной каймой появился еще один лес. Гайял оглянулся на своих преследователей, отстающих на милю, и вновь посмотрел на лес. Недоброе место… Над головой темнела листва, и он нырнул под первые корявые ветви. Если только оусты не умеют находить след по запаху, ему, возможно, удастся уйти от них. Несчастный принялся петлять, свернул в одну сторону, в другую, в третью, потом остановил скакуна и прислушался. Откуда-то издалека донесся треск сучьев. Гайял спешился, завел коня в глубокую ложбину, скрытую густой листвой. Вскоре мимо него, в сгущающихся сумерках, проскакали четверо преследователей на дюжих оустах — темные злобные тени. Топот отдалился и затих.

Конь тревожно переступил с ноги на ногу, зашелестела листва. Волна сырого воздуха прокатилась по ложбине, а по спине у Гайяла побежали мурашки. Над дряхлой землей, точно чернила со дна чернильницы, поднялась темнота. Лучше убраться из этого леса прочь, подальше от неприветливых обитателей деревни с их бессловесными скакунами. Прочь…

Он подвел коня к гряде, по верху которой проехали четверо всадников, и остановился, прислушиваясь. Откуда-то издалека донесся хриплый крик. Гайял развернул коня в противоположном направлении и предоставил животному самому выбирать путь.

Ветви и сучья сплетались в темный узор на пурпуре неба, в воздухе пахло мхом и сыростью. Конь вдруг стал как вкопанный. Гайял, напрягшись, подался вперед, склонил голову, прислушиваясь. Он кожей чувствовал опасность. Воздух был зловеще тих, но темнота скрывала недругов. Где-то поблизости рыскала смерть — лютая, скорая на расправу.

Покрывшись холодным потом, Гайял заставил себя спешиться. Неуклюже сполз с седла, вытащил растяжимый кокон и установил защиту. Уф-ф… Гайял перевел дух. Впереди его ждала относительно тихая ночь.

Бледные красные лучи пробивались сквозь ветви с востока, когда Гайял пробудился. Подкрепившись горсточкой сушеных плодов и накормив коня, он вскочил в седло и поскакал к горам. Лес расступился, и всадник выехал на взгорье. Впереди раскинулась горная цепь. Залитые розовым светом, серые, светло- и темно-зеленые кряжи тянулись от залива Мелантин на западе до земли Падающей Стены далеко на востоке. Где же ущелье Омона? Тщетно Гайял искал глазами расщелину, которую показывал гетман из той деревни. Он нахмурился и окинул взглядом горные вершины. Склоны, размытые дождями, были пологими, утесы щерились обломками гнилых зубов. Гайял погнал коня вверх по склону, в горы Фер-Аквила, по которым не ступала нога человека.

Гайял из Сферры заблудился в краю ветров и бесплодных скал. Когда наступала ночь, он оцепенело поникал в седле и белый конь нес его куда глаза глядят. Где-то там древняя тропа через ущелье Омона вела в северную тундру, но здесь и сейчас, в мозглой хмари, под лавандово-свинцовым небом, север, восток, юг и запад были неотличимы друг от друга. Гайял натянул поводья и, приподнявшись в седле, оглядел окрестности. Вокруг вздымались скалы, высокие, безразличные, бесплодный пейзаж оживляли лишь сухие кустарники. Он вновь опечаленно вздохнул, и белый конь рысцой продолжил свой путь.

Склонив голову, чтобы не бил в лицо ветер, ехал Гайял вперед, и горные кряжи косо тянулись в сумерках, точно скелет окаменелого бога. Конь встал, и Гайял определил, что находится на краю широкой котловины. Ветер улегся, в долине стояла тишина. Гайял наклонился вперед, пригляделся. Перед ним простирался темный безжизненный город. По улицам плыл туман, на шиферных крышах горел тусклый отблеск заката.

Конь захрапел и загарцевал на каменистой земле.

— Странный город, — пробормотал Гайял, — ни огней, ни звуков, ни запаха дыма… Без сомнения, какие-то заброшенные древние развалины…

Спускаться вниз было страшновато. Порой в древних развалинах обитают странные сущности, однако, с другой стороны, не исключено, что именно из этих руин дорога ведет в тундру. С этой мыслью он тронул коня и стал спускаться по склону к въезду в город.

Стук копыт по булыжной мостовой звучал неожиданно громко и резко. Здания, сложенные из камней, скрепленных темной известкой, хорошо сохранились. Кое-где потрескались или покосились оконные рамы и зияли дыры в стенах, но по большей части каменные постройки прекрасно выдержали гнет времени… Откуда-то потянуло дымком. Значит, здесь до сих пор живут люди? Гайял решил, что дальше следует продвигаться с осторожностью.

Перед зданием, похожим на гостиницу, на клумбе цвели цветы. Гайял натянул поводья и подумал, что враждебно настроенные люди редко разводят цветы.

— Эй! — крикнул он раз-другой.

Никто не показался на пороге, ни один огонек не блеснул в темных окнах. Гайял медленно развернулся и поехал дальше.

Улица расширилась и свернула к особняку, и Гайял заметил свет. Высокий фасад здания делили на части четыре больших окна, каждое из которых было закрыто двумя ставнями, украшенными позеленевшей бронзовой филигранью, и выходило на небольшой балкончик. Мраморная балюстрада террасы мерцала молочной белизной, а за ней темнела массивная деревянная дверь. Сквозь приоткрытую щелку пробивался луч света и слышалась музыка.

Гайял из Сферры остановился, но взгляд его был прикован не к дому и не к свету, сочившемуся из-за двери. Он спешился и поклонился молодой женщине, которая задумчиво сидела на террасе. Несмотря на пронизывающий холод, на ней было лишь легкое платье, желто-оранжевое, цвета нарцисса. Топазовые волосы ниспадали на плечи и придавали лицу серьезный и задумчивый вид.

В ответ на поклон Гайяла незнакомка кивнула, слабо улыбнулась и рассеянно заправила за ухо прядь волос.

— Не самая подходящая ночь для путников.

— Не самая подходящая ночь, чтобы любоваться звездами, — учтиво отвечал Гайял.

Она снова улыбнулась.

— Мне не холодно. Сижу и грежу… Слушаю музыку.

— Что это за город? — спросил Гайял, оглядев улицу и снова обернувшись к девушке. — Есть здесь хотя бы одна живая душа, кроме вас?

— Это Карчесел, — улыбнулась та, — покинутый всеми десять тысячелетий назад. Здесь живу только я с моим престарелым дядей, мы обрели тут убежище от сапонидов из тундры.

Может быть, эта женщина ведьма, а может быть, и нет, Гайял так и не пришел к определенному мнению.

— Ты замерз и устал, — спохватилась девушка, — а я держу тебя на улице. — Она поднялась. — Отдохни под нашим кровом.

— С радостью приму приглашение, — согласился Гайял, — только сначала мне нужно отвести коня в конюшню.

— Ему будет удобно вон в том доме. У нас нет конюшни.

Гайял взглянул, куда она указала, и увидел невысокое каменное строение с темным провалом двери. Отвел туда белого коня, разнуздал и расседлал его. Потом, стоя на пороге, прислушался к музыке, на которую обратил внимание прежде, — то был тревожный и древний мотив.

— Странно, странно, — пробормотал он, поглаживая конскую морду. — Дядюшка музицирует, племянница по ночам в одиночестве любуется звездами…

Может, он чересчур подозрителен? Даже если девчонка и впрямь ведьма, что с него взять? Если же они просто беженцы, как она утверждает, и любители музыки, им, быть может, придутся по душе мелодии Асколеза, тогда он хоть как-то отплатит им за радушие. Путник порылся в седельной сумке, вытащил флейту и сунул ее за пазуху. Покончив с этим, он бегом вернулся к девушке.

— Ты так и не назвал мне свое имя, — напомнила она ему, — чтобы я могла представить тебя дяде.

— Я — Гайял из Сферры, что на берегу реки Ском в Асколезе. А кто ты?

Она, улыбнувшись, распахнула перед ним дверь. Теплый желтый свет пролился на булыжную мостовую.

— У меня нет имени. Оно мне не нужно. Рядом со мной никогда никого не было, кроме дяди, а если он заговаривает, то обращаться может только ко мне.

Гайял захлопал глазами, потом решил, что невежливо так открыто удивляться, и обуздал чувства. Быть может, девушка заподозрила, что он колдун, и побоялась произносить свое имя вслух, чтобы он не сглазил ее.

Они вошли в вымощенный плитами холл, и мелодия зазвучала громче.

— Я стану называть тебя Амет, если позволишь, — сказал Гайял. — Это цветок, он растет на юге и похож на тебя — такой же золотистый, добрый и благоуханный.

Она кивнула.

Они вошли в убранный гобеленами зал, просторный и теплый. У одной стены пылал огонь, а неподалеку стоял накрытый стол. На скамье вальяжно расположился музыкант — неряшливый лохматый старик. Спутанные седые волосы сосульками болтались по спине, да и борода была не лучше, желтая и засаленная. На нем был поношенный камзол, который никто не назвал бы чистым, а кожа на сандалиях пошла сухими трещинами. Как ни удивительно, старик не отнял флейту от губ, а продолжал играть, и девушка в желтом, как показалось Гайялу, начала двигаться в такт музыке.

— Дядя Людовик! — воскликнула она весело. — Я привела тебе гостя, сэра Гайяла из Сферры.

Гайял взглянул старику в лицо и поразился. Глаза его, хотя и слезились от старости, были серые и блестящие — лихорадочно блестящие, умные, и, как показалось Гайялу, в них светилась странная радость. Эта радость поразила Гайяла тем больше, что изборожденное морщинами лицо указывало на печать лишений.

— Может, сыграешь нам? — попросила Амет. — Мой дядя — великий музыкант, и в это время он обычно играет. За много лет он ни разу не нарушил заведенного распорядка…

Она с улыбкой обернулась к старому Людовику. Гайял вежливо кивнул.

Амет кивнула в сторону стола, ломящегося от яств.

— Ешь, Гайял, я налью вина. А потом, быть может, ты сыграешь нам на флейте?

— С радостью, — согласился Гайял и заметил, что лицо старого Людовика засияло еще сильнее и уголки губ затрепетали.

Он принялся за еду, и Амет подливала золотистого вина, пока хмель не ударил ему в голову. А Людовик ни на миг не прекращал игры — слух гостя услаждали то нежный звон журчащей воды, то печальная песнь о затерянном океане на далеком западе или совсем простенький игривый мотивчик. Гайял с изумлением заметил, что настроение Амет менялось под стать музыке — она то серьезнела, то веселела, повинуясь голосу флейты. Но подумал про себя, что люди, жившие в уединении, вполне могли со временем приобрести странные привычки, к тому же во всем остальном они казались вполне милыми.

Юноша покончил с едой и встал, придерживаясь за стол. Людовик играл веселую мелодию, песенку стеклянных птиц, кружащихся на солнышке на красном шнурке. Амет, пританцовывая, приблизилась к Гайялу и остановилась совсем рядом — почти вплотную, так что он ощущал теплый аромат распущенных золотых волос. Лицо ее раскраснелось и лучилось счастьем. Но странно было то, что Людовик наблюдал за происходящим с угрюмым видом, однако не сказал ни слова. Быть может, он питал сомнения относительно чистоты намерений гостя. И все же…

— А теперь, — запыхавшись, проговорила Амет, — может быть, ты согласишься сыграть на флейте? Ты такой сильный и молодой. Ну, то есть сыграешь на флейте для моего старого дядюшки Людовика, он порадуется и пойдет спать, и тогда мы сможем посидеть и вволю наговориться, — добавила она поспешно, увидев, как расширились глаза Гайяла.

— Я с радостью сыграю, — сказал Гайял, ругая про себя свой язык, одновременно такой проворный и такой неуклюжий. — Я сыграю с радостью. Дома, в Сферре, я считаюсь довольно искусным музыкантом.

Он покосился на Людовика и с удивлением отметил выражение безумной радости на лице старика. Просто поразительно, как сильно человек может любить музыку.

— Тогда играй! — выдохнула Амет, слегка подтолкнув его к Людовику с его флейтой.

— Быть может, — предположил Гайял, — лучше подождать, пока ваш дядюшка сделает перерыв. Я не хотел бы показаться неучтивым…

— Нет, как только ты дашь ему понять, что хочешь сыграть, он умолкнет. Просто забери у него флейту. Видишь ли, — призналась она, — он довольно туг на ухо.

— Хорошо, — согласился Гайял, — только у меня есть своя флейта. — И вытащил инструмент из-за пазухи. — Эй… что случилось?

С девушкой и стариком произошла разительная перемена. Ее глаза полыхнули странным огнем, а лихорадочная радость Людовика тоже куда-то испарилась, уступив место унылой обреченности.

Гайял медленно отступил в замешательстве.

— Вы не хотите, чтобы я играл?

Возникла заминка.

— Ну конечно, — сказала Амет, юная и прекрасная, как прежде. — Но я уверена, что дядя Людовик был бы рад, если бы ты сыграл на его флейте. Он привык к тону… другая гамма может оказаться непривычной…

Людовик кивнул, и его старые слезящиеся глаза вновь загорелись надеждой. Флейта у него и впрямь была прекрасная, роскошный инструмент из белого металла, инкрустированный драгоценными камнями, позолоченный. Людовик вцепился в него с такой силой, как будто не расстался бы с ним и за все сокровища мира.

— Возьми флейту, — настаивала Амет. — Он вовсе не будет против.

Людовик закивал в знак того, что не возражает. Но Гайял, с отвращением взглянув на длинную сальную бороду, покачал головой.

— Я могу сыграть любую гамму и извлечь любой тон из собственной флейты. Слушайте! — Он вскинул инструмент. — Это песня Каиина, и называется она «Опал, жемчужина и павлин».

Гайял поднес флейту к губам и заиграл — он и впрямь оказался искусным музыкантом, — и Людовик присоединился к нему, заполняя паузы, извлекая из своего инструмента переливчатые аккорды. Амет, позабыв о недовольстве, слушала с полузакрытыми глазами и помахивала рукой в такт.

— Тебе понравилось? — спросил Гайял, закончив.

— Очень. Может, попробуешь сыграть то же самое на флейте дяди Людовика? Это превосходный инструмент, очень нежный и отзывчивый.

— Нет, — неожиданно заупрямился Гайял. — Я умею играть только на своем инструменте.

Он снова заиграл, на сей раз праздничную, замысловатую карнавальную мелодию. Людовик с невероятным мастерством подхватил ее и принялся подыгрывать, а Амет, захваченная музыкой, пустилась в веселый пляс.

Гайял заиграл тарантеллу, зажигательный крестьянский танец, и пляска Амет стала еще более быстрой и неистовой, она взмахивала руками, кружилась, вскидывала и опускала голову в такт музыке. А флейта Людовика заливалась искрометным облигато, мелодия то взрывалась торжествующим крещендо, то звучала еле слышно, нежные аккорды, трели и переливы переплетались с мотивом, который выводил Гайял, украшая его небольшими фиоритурами.

Теперь взгляд Людовика был прикован к кружащейся в танце девушке. И вдруг он затянул свою собственную мелодию, исполненную иступленной страсти, неистовый безудержный ритм, и Гайял, захваченный властью музыки, играл, как не играл никогда прежде, изобретал трели и пассажи, повторяющиеся арпеджио, извлекал из инструмента высокие и пронзительные звуки, громкие, стремительные, чистые.

Но в сравнении с музыкой Людовика его усилия безнадежно меркли. Глаза старика были расширены, пот струями тек по морщинистому лбу, флейта полосовала воздух в трепещущие исступленные клочья.

Амет кружилась в безумной пляске, она утратила прелесть и выглядела скорее абсурдно и пугающе. Музыка превратилась в нечто такое, с чем не под силу было совладать чувствам. Глаза Гайяла застилала розово-серая пелена, он разглядел, как Амет рухнула наземь и забилась в припадке, а Людовик с горящим взором поднялся, подковылял к ее телу и затянул жуткую, берущую за душу песнь, протяжную мелодию, исполненную скорбного и пугающего смысла.

Людовик играл смерть.

Гайял из Сферры развернулся и со всех ног бросился бежать. Людовик, не замечая ничего вокруг, выводил свой кошмарный реквием, и каждая нота словно кинжалом вонзалась в содрогающиеся лопатки девушки. Гайял выскочил в ночь, и холодный воздух, точно колючая снежная крупа, хлестнул его по лицу. Ворвался в сарай, и белый конь приветствовал его негромким ржанием. Оседлать, взнуздать — и прочь, прочь во весь опор по темным улицам древнего Карчесела, мимо зияющих черных провалов окон, высекая искры из залитых звездным светом булыжников мостовой, прочь, подальше от страшной музыки смерти!

Гайял из Сферры галопом гнал коня вверх по склону, навстречу звездному свету, и остановился, чтобы оглянуться, лишь когда очутился наверху. Над каменистой долиной забрезжила робкая заря. Куда исчез Карчесел? Не было никакого города — лишь запустение развалин…

Что там? Далекий отзвук?

Нет. Все было тихо.

И все же…

Нет. Лишь рассыпавшиеся в прах камни на дне долины.

Гайял с застывшим взглядом развернулся и поехал своей дорогой по тропке, ведущей на север.

Стены теснины, через которую бежала тропка, были из неприветливого серого гранита, покрытого голубоватой плесенью, поросшего алым и черным лишайником. Конские копыта глухо цокали по камню, и звук громким эхом отдавался в ушах Гайяла, затуманивал рассудок. После бессонной ночи силы начали иссякать, глаза слипались, но тропинка вела в неизведанное, и пустота в мозгу Гайяла неумолимо гнала его вперед.

В конце концов его одолела такая сонливость, что он чуть было не вывалился из седла. Гайял встряхнулся, решил, что преодолеет еще один поворот, а потом даст себе отдых.

Нависшая скала скрыла от него небо, где солнце уже миновало зенит. Тропка завернула за скалистый уступ, и взгляду его открылся кусок неба цвета индиго. Еще один поворот, пообещал себе Гайял. Теснина расступилась, горы остались за спиной, впереди раскинулась степь. То было царство неярких цветов, размытых нежных полутонов, переходящих один в другой и сливающихся в бледную дымку на горизонте. Он увидел одинокую возвышенность, поросшую темными деревьями, озерцо, поблескивавшее у его подножия. С другой стороны белели смутно различимые развалины. Музей человечества? После минутного колебания Гайял спешился и уснул, предварительно окружив себя оболочкой растяжимого кокона.

Солнце в мрачном величии закатилось за гору, на тундру опустились сумерки. Гайял пробудился, умылся водой из ручейка неподалеку. Он задал корма коню, сам перекусил сушеными плодами и хлебом, потом вскочил в седло и поехал по дороге. Перед ним на север, насколько хватало глаз, простиралась пустынная равнина, позади чернели горы, в лицо дул холодный ветер. Тьма сгущалась, равнина исчезла из виду, точно затопленная земля. Заколебавшись в наступившей мгле, Гайял натянул поводья. Лучше продолжить путь с утра. Кто знает, с кем он может столкнуться, если в темноте собьется с дороги?

Тоскливый звук. Гайял встрепенулся и вскинул глаза к небу. Вздох? Стон? Рыдание?.. Еще один звук, теперь ближе, шелест материи просторного одеяния. Гайял съежился в седле. Из мрака медленно выплыла облаченная в белое тень. Под капюшоном светилось зловещим светом изнуренное лицо с глазами, похожими на пустые провалы в черепе.

Тень тоскливо ухнула и растворилась в вышине. В ушах у Гайяла раздавался лишь свист ветра.

Он судорожно перевел дух и обмяк, всем телом навалившись на луку седла. Он ощущал себя голым, уязвимым. Гайял сполз на землю и окружил себя и коня оболочкой кокона. Разложив тюфяк, он устроился на ночлег, какое-то время лежал, глядя во тьму, потом его сморил сон. Так миновала ночь. Проснулся он еще до рассвета и снова пустился в дорогу. Тропка ленточкой белого песка вилась меж серых зарослей дрока, мили мелькали одна за другой. Путь его лежал мимо поросшей деревьями возвышенности, которую он приметил сверху; теперь ему показалось, что сквозь густую листву проглядывают крыши домов, а морозный воздух припахивает дымком. Вскоре справа и слева от дороги потянулись возделанные поля валерианы, заливняка и луговых яблок. Гайял продолжал ехать вперед, ожидая в любую минуту увидеть людей.

С одной стороны показалась изгородь из камня и черной древесины: из камня было вырублено и высечено подобие четырех шаров, нанизанных на центральную колонну, а куски черной древесины, закрепленные в гнезда и обтесанные в виде аккуратных спиралей, служили ограждением. За изгородью простирался участок бесплодной земли, изрытой и перекопанной вдоль и поперек, покрытой ямами и канавами, сожженной и искореженной, как будто по ней одновременно прошелся огненный смерч и удары исполинского молота. Гайял загляделся, задумавшись, и не заметил, как сзади бесшумно подобрались люди. Конь испуганно всхрапнул, и юноша, обернувшись, увидел всех троих. Они преградили ему дорогу, а один ухватил его скакуна за уздечку.

Все трое — высокие и хорошо сложенные мужчины в облегающих костюмах из темно-коричневой кожи с черной оторочкой. Головы их были покрыты тяжелой малиновой тканью, собранной аккуратными складками, а уши защищены сверху горизонтальным козырьком. У них были продолговатые серьезные лица, чистая кожа цвета слоновой кости с золотистым отливом, золотистые же глаза и черные как смоль волосы. Эти трое определенно не были дикарями: движения их полнились плавной сдержанности, сами они строго и придирчиво оглядывали Гайяла, а их одеяния наводили на мысль о многовековых традициях дисциплины.

Вперед выступил предводитель. Выражение его лица не было ни угрожающим, ни дружелюбным.

— Приветствую тебя, о чужестранец, куда лежит твой путь?

— Приветствую и тебя, — отвечал Гайял осторожно. — Я иду, куда ведет меня звезда… А вы — сапониды?

— Так зовется наш народ, а перед тобой — наш город, Сапонс. — Он с неприкрытым любопытством оглядел Гайяла. — Судя по цвету костюма, ты родом с юга.

— Я — Гайял из Сферры, что на реке Ском в Асколезе.

— Путь неблизкий, — заметил сапонид. — В дороге путника поджидает немало опасностей. Должно быть, причина, побудившая тебя тронуться в путь, весьма серьезна, а зов звезды необычайно силен.

— Странствую, — отвечал Гайял, — чтобы обрести душевное спокойствие, дорога кажется короткой, когда близится к концу.

Сапонид учтиво согласился.

— Значит, ты перешел через горы Фер-Аквила?

— Да, наперекор холодному ветру и бесплодному камню. — Гайял оглянулся на темные силуэты гор. — Только вчера на закате я выбрался из ущелья. И над головой у меня реял призрак, пока я не стал думать, что по мне уже плачет могила.

Он изумленно умолк, заметив, что его слова, похоже, не на шутку взволновали сапонидов. Лица их вытянулись, губы побелели и сжались. Предводитель, чья учтивая отчужденность немного смягчилась, с плохо скрытым опасением оглядел небо.

— Призрак… В белых одеждах, вот такой вот, и взмыл ввысь?

— Да. А что, это известный в здешних краях дух?

Возникла заминка.

— В определенном смысле, — кивнул сапонид. — Предвестник бедствия. Но я прервал твой рассказ.

— Да там и рассказывать-то нечего. Я устроился на ночлег, а сегодня наутро поскакал по равнине.

— И ты остался цел и невредим? Кулбо, ходячий змей, который рыщет по склонам, ничего тебе не сделал?

— Я не видел ни ходячего змея, ни ползучей ящерицы, более того, стезю мою защищает отцовское благословение, так что, пока я не сверну с пути, мне не страшна никакая беда.

— Любопытно, любопытно.

— А теперь, — сказал Гайял, — позвольте расспросить вас, ибо мне многое неведомо. Что это за дух и какое зло он знаменует?

— На твой вопрос не могу ответить с уверенностью, — отвечал сапонид осторожно. — О духе лучше не говорить, чтобы внимание не раззадорило его злобу.

— Как скажете, — вздохнул Гайял. — Тогда, может быть, вы откроете мне…

Не договорив, он прикусил язык. Прежде чем справляться о Музее человечества, не мешало бы разведать, что сапониды о нем думают, а не то, узнав об интересе чужака, они могут попытаться ему воспрепятствовать.

— Да? — отозвался сапонид. — Что ты хочешь знать?

Гайял кивнул на опаленное поле за изгородью из камня и дерева.

— Какова причина разорения?

Сапонид окинул участок озадаченным взглядом и пожал плечами.

— Это одно из древних мест, вот и все, что о нем известно. Здесь обитает смерть, и ни одно живое существо не может ступить на эту землю, не подвергшись пагубной магии, которая вызывает недуги и болезненные язвы. Сюда отправляют тех, кого мы приговариваем к смерти… Но довольно об этом. Ты же не откажешься отдохнуть и подкрепиться в Сапонсе?

И Гайял, не найдя ни слов, ни причин отказаться от заманчивого предложения, тронул своего коня. Вскоре небольшой отряд приблизился к заросшему деревьями холму, и тропка превратилась в дорогу. По правую руку за невысокими кочками пурпурных камышей блестело озеро. Здесь из массивных черных балок были сооружены пристани, и на зыблемой ветром водной глади покачивались лодки серповидной формы, их изогнутые носы и корма высоко торчали из воды.

Путники углубились в город, где дома тоже были сложены из тесаных бревен — от золотисто-коричневых до почерневших от времени и непогоды. Срубы встречались по пути нарядные и замысловатые: стены поднимались на три этажа и спереди и сзади заканчивались остроугольными фронтонами. Колонны покрывала затейливая вязь — переплетенные ленты, щупальца, листья, ящерицы. Ставни, прикрывавшие окна, тоже были резные, их украшал узор в виде листьев, звериных морд, лучистых звездочек — руки так и тянулись погладить бархатистый рисунок на мягком дереве. Неведомый мастер явно вложил в творение всю душу.

Жители Сапонса выходили поглазеть на пришельца. Они двигались неторопливо и вполголоса переговаривались, оценивающе разглядывая странного юношу. Одеяния их удивили Гайяла изяществом, какого он не ожидал встретить в северной степи.

Его провожатый остановился и обратился к Гайялу:

— Ты согласишься подождать, пока я буду докладывать воеводе, чтобы он мог подготовить тебе достойный прием?

Просьба была облечена в искренние слова и высказана с бесхитростным видом. Гайялу почудилась двусмысленность в формулировке, но, поскольку он пока еще находился на середине дороги, а сапонид не предложил ему покинуть стезю, Гайял, не поведя бровью, согласился. Сапонид исчез, и юноша остался задумчиво взирать на милый городок с высоты конского крупа. Приблизилась стайка девушек, бросавших на него любопытные взгляды. Гайял тоже не упустил случая их оглядеть, и в глаза бросился какой-то неуловимый изъян в их внешности, странное противоречие, которое не поддавалось определению. На них были изящные одеяния из шерстяной ткани, полосами выкрашенные в различные оттенки желтого цвета, и сами они стройные и гибкие, к тому же не лишенные кокетства. И все же… Сапонид вернулся.

— Ну, сэр Гайял, можно двигаться дальше?

Гайял, постаравшись, чтобы в его голосе не прозвучало даже тени подозрения, покачал головой в ответ.

— Вы, несомненно, понимаете, сэр сапонид, что в силу природы отцовского благословения я не смею свернуть в сторону с намеченной стези, ибо в тот же миг стану уязвим для любой напасти, которая подкарауливала меня на протяжении всего пути и, может статься, только и поджидает такого случая, чтобы присосаться к моей душе.

Сапонид понимающе кивнул.

— Разумеется, ты руководствуешься разумным принципом. Даю заверения, что лишь намерен проводить тебя пред очи воеводы, который в это самое время спешит на площадь, в желании приветствовать гостя из далекой южной страны.

Гайял удовлетворенно кивнул, и они двинулись дальше. Через сотню шагов дорога выровнялась и пошла мимо общинного луга, покрытого трепещущими сердцевидными листочками всех оттенков пурпурного, алого, зеленого и черного цветов.

Сапонид обернулся к Гайялу.

— Я должен предостеречь тебя как чужестранца: ни в коем случае не ходи на общинный луг. Это одна из наших святынь, и обычай велит строго наказывать святотатцев, которые осмелятся осквернить ее своим вторжением.

— Благодарю за предостережение, — искренне отвечал Гайял. — Обещаю почитать и соблюдать ваши законы.

Но не успел юноша договорить, как невесть откуда с оглушительным ревом наперерез выскочило существо с глазами как плошки и громадными клыкастыми челюстями. Конь Гайяла испуганно шарахнулся, понес, выскочил на священный луг и помчался, топча дрожащие листочки.

Откуда-то набежали многочисленные мужчины-сапониды, схватили скакуна под уздцы, вцепились в Гайяла и выволокли его из седла.

— Эй! — закричал Гайял. — Что все это значит? Отпустите меня!

Сапонид, служивший ему провожатым, приблизился, укоризненно качая головой.

— А я ведь только что предупредил тебя о тяжести подобного проступка!

— Но мой конь испугался чудовища! — воскликнул Гайял. — Я ни в коей мере не виновен, отпустите меня и поедем к воеводе.

— Боюсь, придется привести в исполнение наказание, которое предписывает наш обычай. Твои возражения, хотя и убедительные, не выдержат серьезной критики. К примеру, существо, которое ты именуешь чудовищем, на самом деле безобидный домашний зверь. Во-вторых, я наблюдал за твоим скакуном, он и с места не сдвинется, если его не тронуть поводьями. В-третьих, если бы твои оправдания даже и были приняты, ты тем самым признал бы себя виновным в небрежности и бездействии. Тебе следовало обзавестись скакуном, не склонным к непредвиденным выходкам, или же, узнав о святости нашего луга, предусмотреть случайность, подобную той, которая только что произошла, и спешиться, а коня вести в поводу. Таким образом, сэр Гайял, хотя и против моего желания, я вынужден счесть тебя виновным в неуважении, непочтительности, небрежении и дерзости. Таким образом, как кастелян и сержант-чтец литании, следовательно, лицо, ответственное за задержание нарушителей закона, я должен взять тебя под стражу, поместить в заключение и содержать под охраной до тех пор, пока на тебя не будет наложено наказание.

— Это все подстроено! — возмутился Гайял. — Вы варвары, дикий негостеприимный народец!

— Ни в коем случае, — отвечал кастелян. — Мы — цивилизованный народ, глубоко чтим обычаи, уходящие корнями в прошлое. Поскольку слава прошлого затмевает настоящее, было бы самонадеянным подвергать сомнению законы!

Гайял умолк.

— И какое же наказание полагается за подобное ужасное злодеяние?

Кастелян ободряюще кивнул.

— Традиция предусматривает три вида наказания, которое, я уверен, в твоем случае будет чисто номинальным. Однако буква закона должна быть соблюдена и тебя необходимо заключить в злодейский ящик. — Он сделал знак людям, державшим Гайяла за локти. — Уведите его, только не пересекайте ни стези, ни тропы, ибо тогда ваша хватка ослабнет, и он избежит правосудия.

Гайяла заперли в хорошо проветриваемом, но слабо освещенном каменном подземелье. Пол был сухой, на потолке, слава богу, насекомых не наблюдалось. Его не обыскали, и отцовский искрящийся кинжал до сих пор был у него за поясом. Обуреваемый подозрениями, Гайял улегся на ложе из тростника и вскоре уснул.

Так миновал день. Ему принесли еду и питье, и наконец кастелян пришел навестить его.

— Тебе очень повезло, — сообщил сапонид, — я, как очевидец, смог засвидетельствовать, что твоя провинность стала результатом скорее твоей небрежности, нежели злого умысла. В прошлый раз наказание за подобное преступление было очень суровым. Злодею приказали, во-первых, отрезать пальцы ног и пришить их себе на шею. Во-вторых, три часа поносить своих предков разнообразными поношениями, начиная с «Общего билля анафемы», включая притворное помешательство и наследственный недуг, и заканчивая осквернением родового гнезда испражнениями. И в-третьих, пройти пешком милю по дну озера в свинцовых башмаках в поисках утерянной книги Келлса.

С этими словами кастелян самодовольно поглядел на Гайяла.

— Какие же действия надлежит выполнить мне? — сухо осведомился тот.

Кастелян сложил кончики пальцев вместе.

— Как я и сказал, воевода постановил, что наказание будет чисто номинальным. Во-первых, ты должен поклясться, что никогда больше не повторишь своего преступления.

— С радостью, — сказал Гайял и дал клятву.

— Во-вторых, — с легкой улыбкой продолжал кастелян, — ты должен присутствовать на большом празднестве красы, где тебе надлежит избрать среди девушек нашего города самую пригожую.

— Это едва ли трудная задача, — заметил Гайял. — Почему она выпала на мою долю?

Кастелян принялся рассеянно разглядывать потолок.

— На победу в этом состязании претендует множество соперниц… Среди горожан не найдется ни одного, кому какая-либо из участниц не доводилась бы родственницей — дочерью, сестрой, племянницей, — и потому ни одного из них нельзя считать беспристрастным. Тебя же обвинить в предвзятом отношении не сможет никто, поэтому ты — идеальная кандидатура на эту важную должность.

Гайялу речи сапонида показались искренними, однако он так и не смог понять, отчего выборы самой хорошенькой горожанки считаются делом такой важности.

— А третье действие? — поинтересовался он.

— Третье действие станет известно после состязания, которое состоится сегодня днем.

С этими словами сапонид удалился из камеры.

Гайял, которому тщеславие было отнюдь не чуждо, провел несколько часов, приводя в порядок себя самого и свой наряд, немало пострадавший в пути. Умылся, подстригся, побрился и, когда кастелян пришел отпирать дверь его камеры, пребывал в уверенности, что не ударит в грязь лицом.

Его вывели на дорогу и указали в сторону холма.

— Вы дозволяете мне вновь ступить на стезю? — спросил Гайял у кастеляна.

Кастелян пожал плечами.

— Это верно. Но ты ничего не добьешься, настаивая на временной неуязвимости. Впереди дорога идет по мосту, который мы можем разрушить, позади стоит только пробить дамбу, сдерживающую Пейлвемхальский поток, и тогда, если ты пойдешь по дороге, тебя смоет в сторону и ты вновь станешь уязвимым. Нет, сэр Гайял из Сферры, как только ты раскрыл секрет своей неуязвимости, то сам дал нам в руки возможность воспользоваться множеством самых разнообразных уловок. К примеру, дорогу можно перегородить большой стеной, спереди и сзади. Без сомнения, чары не дадут тебе умереть от голода и жажды, но что потом? Так и будешь сидеть и ждать, пока не погаснет солнце?

Гайял ничего не ответил. На дальней стороне озера он приметил три лодочки, приближающиеся к пристани, их изогнутые серпики грациозно покачивались на темной воде.

Юноша сразу же проявил любопытство.

— Почему вы строите лодки такой формы?

Кастелян озадаченно захлопал глазами.

— Таков единственно возможный способ. Разве на юге не растут такие же ой-стручки?

— Никогда в жизни не видел ой-стручков.

— Это плоды гигантского вьюна серповидной формы. Когда они достигают достаточной величины, мы собираем и вылущиваем их, разрезаем по внутреннему краю, скрепляем концы крепкой веревкой и стягиваем, пока стручок не раскроется до нужной ширины. Затем его вялят, сушат, шлифуют, украшают резьбой, полируют и покрывают лаком, прилаживают к нему палубу, банки, кницы, и получается лодка.

Беседуя, они вышли на площадь, ровный пятачок на вершине, с трех сторон окруженный высокими домами из резного темного дерева. Четвертой стороной площадь выходила на озеро и темные кряжистые горы. А сквозь сень исполинских деревьев солнечные лучи расчерчивали песок алым узором.

К удивлению Гайяла, состязание не предваряли никакие торжественные церемонии и формальности, более того, горожане не отличались по-праздничному приподнятым настроением. Напротив, они выглядели погруженными в уныние и поглядывали на гостя без воодушевления.

В центре площади сбилась в кучку сотня девушек. Гайял заметил, что они не очень-то усердно прихорашивались перед состязанием. Наоборот, все конкурсантки до единой облачились в какие-то бесформенные балахоны. Даже волосы их казались старательно взлохмаченными, а лица были хмурые и чумазые.

Гайял недоуменно захлопал глазами и обратился к своему провожатому:

— По-моему, девушки не слишком жаждут завоевать лавры первой красавицы.

Кастелян сухо кивнул.

— Как видишь, ни одна из них не рвется к славе, сапониды испокон веков отличались скромностью.

Гайял заколебался.

— Каков порядок проведения состязания? Я не хочу по неведению нарушить еще какой-нибудь неписаный закон.

— Никаких правил нет, — с непроницаемым лицом заявил кастелян. — Мы проводим празднества со всей поспешностью и без особых церемоний. Ты должен просто пройти мимо девушек и указать ту, которая покажется тебе самой привлекательной.

Гайял приступил к делу, чувствуя какой-то подвох. Но решил, что если таково наказание за нарушение нелепой традиции, то чем скорее он избавится от этой повинности, тем лучше.

Юноша остановился перед девушками, взиравшими на него с враждебностью и страхом, и понял, что задача ему предстоит не из легких, поскольку большинство из них отличались пригожестью, которую не могли скрыть даже грязь, отрепья и гримасы, которые они корчили.

— Будьте добры, станьте в ряд, — попросил Гайял.

Девушки неохотно вытянулись в цепочку.

Гайял обозрел группу. Некоторых можно было исключить сразу: приземистых, толстых, тощих, рябых и не отличавшихся изящностью черт — приблизительно четверть от общего числа.

— Никогда в жизни я еще не видывал стольких красавиц сразу, — сказал он учтиво. — Каждая из вас может по праву претендовать на корону. Задача моя крайне трудна, мне надлежит оценить то, что не поддается точному исчислению. В конечном итоге мой выбор, безусловно, будет основан на личных предпочтениях. — Он выступил вперед. — Те, на кого я укажу, могут быть свободны.

Он двинулся вдоль цепочки, и самые безобразные с нескрываемым облегчением поспешили отойти в сторонку.

Гайял повторно оглядел оставшихся и теперь, когда он немного привык к лицам конкурсанток, смог отсеять и тех, которые, хотя ни в коей мере не были уродинами, не отличались и красотой.

От первоначального состава осталась приблизительно треть. Гайял прохаживался мимо них, внимательно изучая каждую, все они почему-то смотрели на него с опасением и воинственностью. Неожиданно юноша принял решение и сделал свой выбор. Девушки каким-то образом уловили произошедшую перемену, и лица их утратили мрачное и напряженное выражение, которое так обескураживало его и приводило в замешательство. Гайял в последний раз обвел цепочку взглядом. Нет, он не ошибся в выборе. Среди собравшихся были такие красавицы, что при взгляде на них захватывало дух, несмотря на грязь, которой они зачем-то натерлись. Девушки с переливчатыми опаловыми глазами и гиацинтовыми лицами, красотки, гибкие, точно тростинки, с волосами густыми и шелковистыми.

Избранница Гайяла была худощавей остальных и обладала красотой, которую не всякий различил бы с первого взгляда. Маленькое треугольное личико, огромные задумчивые глаза и густые черные волосы, неровно выстриженные над ушами. Кожа ее была бледной до прозрачности, точно драгоценная слоновая кость, фигурка стройной и изящной, а сама она обладала завораживающей притягательностью, так что руки чесались заключить ее в объятия. Она, похоже, почувствовала, что выбор чужака пал на нее, и глаза у нее расширились.

Гайял взял ее за руку, вывел вперед и обратился к воеводе — старику, бесстрастно восседавшему в массивном кресле.

— Вот та, кого я нахожу самой красивой из ваших девушек.

На площади повисла тишина. Потом раздался хриплый звук, это кричал кастелян. Он выступил вперед, лицо у него вытянулось, плечи поникли.

— Гайял из Сферры, ты жестоко отплатил мне за хитрость. Это моя любимая дочь, Ширл, и ты только что обрек ее на погибель.

Гайял перевел изумленный взгляд с кастеляна на Ширл. Глаза у нее остекленели, взгляд был устремлен в разверзшуюся перед ней бездну.

— Но я лишь хотел быть беспристрастным. Мне и впрямь нечасто доводилось видеть такое прелестное создание, как твоя дочь Ширл, не понимаю, чем я тебя обидел, — пробормотал юноша.

— Нет, Гайял, — покачал головой кастелян, — ты судил справедливо, я и сам сделал бы такой же выбор.

— Ох, — озадаченно сказал Гайял, — открой же мне третью задачу, чтобы я покончил с ней и мог продолжить мой путь.

— В трех лигах отсюда к северу находятся развалины, которые, как гласят наши предания, остались от древнего Музея человечества.

— А-а, — протянул Гайял. — Продолжай, я слушаю.

— Третья задача состоит в том, чтобы отвести мою дочь Ширл в Музей человечества. У ворот ты ударишь в медный гонг и ответишь тому, кто отзовется на призыв: «Мы — посланцы Сапонса».

Гайял вздрогнул, нахмурился.

— Таково третье задание.

Гайял взглянул налево, направо, вперед, назад. Он стоял в центре площади, окруженный отважными жителями Сапонса.

— Когда надлежит исполнить это задание? — спросил он сдержанно.

— Сейчас Ширл уйдет, чтобы облачиться в желтое, — сказал кастелян горьким, точно дубровник, голосом. — Через час вернется, и вы отправитесь в Музей человечества.

— А потом?

— А что будет потом, никому неведомо. Вас ждет судьба тринадцати тысяч, проделавших этот путь до вас.

Через площадь, по тенистым переулкам Сапонса шел Гайял, возмущенный, но безмолвный. Ритуал наводил на мысль о казни или жертвоприношении. Ноги у юноши подогнулись. Кастелян железной рукой сжал его локоть.

— Вперед!

Казнь или жертвоприношение… Лица столпившихся вдоль улицы сапонидов раскраснелись от нездорового любопытства, тайного возбуждения. Злорадные глаза обшаривали с ног до головы в надежде заметить страх, рты были разинуты, кривились в полуулыбках. Люди выражали радость, что не они направляются по тенистым улицам Сапонса в Музей человечества.

Возвышенность, покрытая высокими деревьями и темными резными домами, осталась у них за спиной. Здесь их уже поджидали восемьдесят женщин в белых хламидах. С церемониальными ведрами, сплетенными из соломы, на головах, они выстроились вокруг высокого шатра из желтого шелка. Кастелян остановил Гайяла и сделал знак распорядительнице ритуала. Та откинула полог, прикрывавший вход в шатер, выпуская Ширл с расширенными и потемневшими от страха глазами.

Девушка облачилась в стоящее колом платье из желтой парчи. Спереди странная одежда доходила ей до самого подбородка, оставляя руки обнаженными, а сзади жестким треугольным капюшоном стояла над головой. У нее был испуганный вид — ни дать ни взять угодивший в ловушку маленький зверек. Несчастная взглянула на Гайяла, потом на отца, как будто никогда прежде их не видела. Распорядительница ритуала ласково обняла ее за талию и подтолкнула легонько вперед. Ширл, сделав шаг, другой, остановилась в нерешительности. Кастелян вывел вперед Гайяла и поставил его рядом с девушкой, к ним подбежали двое детей, мальчик и девочка, с чашами в руках. Девушка послушно приняла подношение. Гайял взял свою и подозрительно оглядел мутное варево. Потом вскинул глаза на кастеляна.

— Что это за зелье?

— Пей, — приказал кастелян. — С этим напитком путь покажется короче, ужас покинет тебя и поступь станет более уверенной.

— Нет, — отрезал Гайял. — Я не стану его пить. Я должен быть в полном сознании, когда предстану перед Хранителем. Ради этой чести я проделал долгий путь и не намерен свести на нет все усилия нетвердой походкой и затуманенным рассудком.

С этими словами он вернул напиток мальчику. Ширл непонимающим взглядом уставилась на чашу, которую держала в руках.

— Я советую и тебе тоже отказаться от снадобья, — сказал Гайял, — так мы подойдем к Музею человечества, не роняя достоинства.

Девушка нерешительно вернула кубок. Чело кастеляна нахмурилось, но возражать он не стал. Старик в черном вынес атласную подушку, на которой покоился хлыст со стальной рукоятью, украшенной гравировкой. Кастелян взял его и, приблизившись, легонько вытянул им Ширл с Гайялом по плечам.

— А теперь ступайте отсюда прочь и не возвращайтесь в Сапонс, откуда вы изгнаны навеки. Теперь вы — бесприютные скитальцы. Ищите прибежища в Музее человечества. Никогда не оглядывайтесь назад, оставьте все мысли о прошлом и будущем здесь. Отныне и на веки веков вы освобождаетесь от всех долгов, обязательств, уз дружбы и родства вкупе со всеми притязаниями на дружбу, любовь, товарищество и братство сапонидов из Сапонса. Ступайте, говорю я вам, ступайте, повелеваю я. Прочь, прочь, прочь!

Ширл впилась зубами в нижнюю губу, по щекам ее покатились слезы, однако она не проронила ни звука. Повесив голову, девушка зашагала по заросшей лишайниками тундре, Гайял в несколько быстрых шагов нагнал ее. Оглядываться им запретили. Еще некоторое время доносились перешептывания и взволнованный гул, потом они остались на равнине в одиночестве. До самого горизонта простирался бескрайний север, тундра расстилалась спереди и сзади — безотрадный, пасмурный и лишенный жизни пейзаж. Единственное светлое пятно — развалины, оставшиеся от древнего Музея человечества, — белело в лиге впереди, и двое молча брели по еле приметной тропке.

— Есть очень многое, что мне хотелось бы понять, — нерешительным тоном произнес Гайял.

— Говори. — Голос девушки прозвучал негромко, но спокойно.

— Отчего нас заставили уйти?

— Потому что так заведено испокон веков. Разве это не достаточная причина?

— Возможно, ее достаточно для вас, — заметил Гайял, — но мне сие не кажется убедительным. Я должен рассказать тебе о пустоте в моей душе, которая жаждет знаний, как распутник — плотских утех. Поэтому молю тебя, прояви снисходительность, если мое любопытство покажется чересчур назойливым.

Она вскинула на него изумленные глаза.

— У вас на юге все так же сильно жаждут познания, как и ты?

— Ни в коей мере, — отвечал Гайял. — Повсюду можно видеть людей с нормальным рассудком. Обитатели наших краев проворно исполняют действия, которые кормили их день, неделю, год назад. Я прекрасно знаю, что не такой, как все. «К чему постигать премудрость? — говорили мне. — К чему поиски и метания? Земля остывает, человечество доживает последние мгновения, к чему отказываться от веселья, музыки и бражничества ради абстрактных и непонятных знаний?»

— Воистину так, — кивнула Ширл. — Их советы мудры, точно так же считают и в Сапонсе.

Гайял пожал плечами.

— Ходят толки, будто демоны лишили меня рассудка. Может, оно и так. Как бы там ни было, я таков, каков есть, и наваждение преследует меня.

Ширл кивнула в знак согласия.

— Тогда спрашивай, попытаюсь утолить твою жажду.

Он искоса посмотрел на нее, вгляделся в очаровательное треугольное личико, тяжелые черные волосы, громадные блестящие глаза, темные, словно сапфиры.

— При более счастливых обстоятельствах я молил бы тебя утолить совершенно иную мою жажду.

— Спрашивай, — повторила Ширл из Сапонса. — Музей человечества уже совсем близко, нам не представится иной возможности поговорить.

— Почему нас изгнали из города и отправили на произвол судьбы при молчаливом согласии всех горожан?

— Непосредственная причина — дух, которого ты видел в предгорьях. Когда появляется дух, наш обычай велит отправить в музей самую прекрасную девушку и самого красивого юношу в городе. Откуда пошел такой обычай, мне неведомо. Так есть, так было и так будет, пока солнце не потухнет, как уголек под дождем, и на Земле не воцарится вечная тьма, а ветры не заметут Сапонс снегами.

— Но что нам предстоит совершить? Кто встретит нас, какая судьба нам уготована?

— Никто не знает.

— Вероятность счастливого исхода мала… — задумчиво протянул Гайял. — Во всем этом деле что-то не сходится. Ты, без сомнения, самая красивая среди сапонидов, самая красивая на Земле, но я-то, я — случайный прохожий, и меня едва ли можно назвать самым популярным юношей вашего города.

Она подавила улыбку.

— Ты не урод.

— Каковы бы ни были мои достоинства, все они меркнут рядом с тем фактом, что я чужестранец и потому моя гибель не будет слишком большой потерей для Сапонса, — пояснил Гайял мрачно.

— Это обстоятельство, без сомнения, не оставили без внимания, — согласилась девушка.

Гайял обозрел горизонт.

— Так давай не пойдем в Музей человечества, давай обхитрим неведомую судьбу и уйдем в горы, а оттуда — на юг, в Асколез. Жажда познания никогда в жизни не заставит меня отправиться навстречу верной погибели.

Она покачала головой.

— Думаешь, эта хитрость нам удастся? Глаза сотни воинов будут сопровождать нас до тех пор, пока мы не вступим под своды музея. Если же попытаемся уклониться, нас привяжут к столбам и станут дюйм за дюймом заживо снимать кожу, а потом засунут в мешки с тысячей скорпионов. Таково наказание, которое предписывает наш обычай, за всю историю оно приводилось в исполнение двенадцать раз.

Гайял расправил плечи и решился поведать свою историю.

— А, была не была — Музей человечества много лет был моей целью. Ради этого я покинул Сферру, так что теперь отыщу Хранителя и заполню пустоту в моем мозгу.

— На твою долю выпала величайшая удача, — сказала Ширл, — твое заветное желание исполнится в самом скором времени.

Гайял не знал, что на это ответить, и некоторое время они шагали в тишине. Потом он нарушил молчание.

— Ширл?

— Да, Гайял из Сферры.

— Нас разделят и разлучат друг с другом?

— Не знаю.

— Ширл?

— Да?

— Если бы мы с тобой повстречались под более счастливой звездой…

Он умолк.

Ширл шагала молча.

Спутник спокойно взглянул на нее с непроницаемым видом.

— Ты молчишь.

— Но ведь ты ни о чем не спрашиваешь. — Она опустила глаза.

Гайял устремил взгляд перед собой, на Музей человечества.

Некоторое время спустя она коснулась его руки.

— Гайял, мне страшно.

Гайял опустил глаза, и в мозгу у него забрезжил огонек.

— Видишь стежку в лишайнике?

— Да, а что?

— Это стезя?

— Путь, проложенный множеством ног. Так что… да, это стезя.

— Вот наше спасение, если я не дам увлечь себя с пути. Вот только ты… что ж, мне придется защищать тебя, не отходи от меня ни на шаг. Тебя следует окружить заклятием, которое меня защищает, быть может, тогда мы останемся в живых, — со сдержанным ликованием в голосе проговорил юноша.

— Давай не будем тешиться иллюзиями, Гайял из Сферры, — печально улыбнулась Ширл.

Но чем дальше они уходили, тем более заметной становилась стезя и тем крепче уверялся в успехе Гайял. Увеличивались и развалины, где некогда возвышался Музей человечества; вскоре они заслонили от взглядов горизонт. Если когда-то здесь и существовало хранилище мудрости, теперь ничто не указывало на это. Перед ними расстилалась просторная площадка, выложенная плитами из белого камня, покрытыми меловой пылью и изрезанными трещинами, сквозь которые пробивался бурьян. Площадку окружали массивные каменные глыбы, выщербленные, крошащиеся, обвалившиеся на разной высоте. Некогда на них покоилась огромная каменная крыша, теперь же от нее не осталось и следа, да и стены превратились в воспоминания о далеком прошлом.

Перед путниками предстала лишь площадка, окруженная обломанными колоннами, открытая ветрам времени и лучам остывающего красного солнца. От людей, создавших музей, не осталось даже пылинки, так глубоко было забвение.

— Подумай только, — сказал Гайял, — подумай о бездне знаний, которые когда-то покоились здесь, а теперь обратились во прах — если, конечно, Хранитель не спас их.

Ширл боязливо оглянулась по сторонам.

— Я все больше думаю о портале и о том, что нас ожидает… Гайял, — прошептала она. — Мне страшно, очень страшно… Вдруг нас разлучат насильно? Вдруг нам уготованы пытки и гибель? Меня терзают кошмарные предчувствия…

У Гайяла перехватило дыхание, но он вызывающе оглянулся по сторонам.

— Пока я дышу, а в моих руках есть силы сражаться, никто и ничто не причинит нам зла.

— Гайял, Гайял, Гайял из Сферры, — негромко простонала Ширл. — Ну почему ты выбрал меня?

— Потому, — отвечал Гайял, — что мой взгляд влекло к тебе, как бабочку-нектарницу к цветку гиацинта, потому, что ты была самой красивой из всех и я считал, что тебе уготована завидная доля.

Ширл судорожно вздохнула.

— В конце концов, если бы ты сделал другой выбор, на моем месте очутилась бы другая девушка, ничуть не менее испуганная… Вот портал.

Гайял склонил голову и храбро шагнул вперед.

— Идем же навстречу судьбе.

Портал вел к двери из тусклого темного металла. Гайял уверенно постучал кулаком по небольшому медному гонгу сбоку от нее. Дверь, заскрипев петлями, распахнулась, в лицо им ударил холодный воздух, пахнущий подземельем. Но сколько они ни вглядывались в черноту проема, так ничего и не разглядели.

— Эй, внутри! — крикнул Гайял.

— Проходите, проходите вперед. Вас ждут и вам рады, — раздался негромкий голос, дрожащий и прерывистый, словно после долгих рыданий.

Гайял вытянул голову, напряг зрение.

— Дайте нам свет, чтобы мы не сбились с дороги и не упали.

— В свете нет необходимости, везде, где бы ни ступила ваша нога, появится дорога, таков уговор с Творцом путей, — было им ответом.

— Нет, — уперся Гайял, — мы хотим видеть облик нашего хозяина. Мы явились сюда по его приглашению, самое малое, на что мы можем рассчитывать как его гости, это свет. Ноги нашей не будет в этом подземелье, пока не станет светло. Знайте, мы пришли сюда в поисках знаний и потому требуем почтительного к себе отношения.

— Ах, знания, знания, — печально прошелестел голос. — Будут вам знания, во всей полноте — знания о множестве удивительных вещей, о да, вы будете плавать в волнах знаний…

— Вы — Хранитель? — перебил печальный бесплотный голос Гайял. — Я прошел сотни лиг, чтобы поговорить с Хранителем и задать ему вопросы, мучающие меня.

— Ни в коей мере. Одно имя Хранителя мне ненавистно, он — вероломное ничтожество.

— Кто же тогда вы?

— Я — никто и ничто. Я — абстракция, ощущение, эманация ужаса, липкая испарина кошмара, отголосок в воздухе затихшего крика.

— Вы говорите человеческим голосом.

— А почему бы и нет? То, что я говорю, близко и дорого любому человеку.

— Ваше приглашение не столь уж и заманчиво, — проговорил Гайял вполголоса.

— Не важно, не важно. Вы должны войти, войти в темноту без промедления, ибо мой повелитель, то есть я сам, начинает злиться.

— Если будет свет, мы войдем.

— Стены музея никогда не видели ни единого проблеска света, ни единого дерзкого факела.

— В таком случае, — заявил Гайял, вытаскивая искрящийся кинжал, — я переделаю ритуал встречи. Видишь, теперь эти стены узнали, что такое свет!

Рукоять кинжала озарила мрак резким светом, призрак, возвышавшийся перед ними, с пронзительным криком распался на мерцающие ленточки, словно порванная мишура. В воздухе блеснули несколько пылинок, и от духа не осталось и следа.

Со смехом и дрожью в голосе Гайял продолжил беседу:

— По правде сказать, не знаю… Мне с трудом верится, что норны привели меня из милой Сферры через леса и горы на эту бесплодную северную пустошь, только ради того, чтобы я сыграл роль бессловесной жертвы. Слишком сомнительная судьба.

Он поводил кинжалом направо и налево, и они увидели вход в темницу, высеченную в твердой скале, с чернеющим провалом. Гайял быстро прошел по площадке, опустился на колени и прислушался. До него не доносилось ни звука. Ширл смотрела на него глазами точно такими же черными и бездонными, как и сама яма.

Склонившись над бездной с кинжалом, он увидел шаткую лестницу, уходящую вниз, в темноту, и собственную тень, принявшую в тусклом свете столь причудливый облик, что юноша захлопал глазами и отшатнулся.

— Что тебя испугало? — спросила Ширл.

Гайял распрямился, обернулся к ней.

— Мы с тобой на какое-то время остались без присмотра, и нас гонят вперед разные силы: тебя — воля твоего народа, меня — тяга, одолевающая с тех самых пор, как я сделал первый вдох… Если останемся здесь, то, скорее всего, погибнем. Если же отважно двинемся вперед, то получим шанс на спасение. Я предлагаю собраться с духом, спуститься по этой лестнице и отыскать Хранителя.

— Но существует ли он?

— Дух поносил его весьма горячо.

— Тогда вперед, — выдохнула Ширл.

И они начали спускаться по лестничным пролетам, наклоненным под самыми разнообразными углами, по ступеням различной высоты и ширины, ни на миг не утрачивая сосредоточения. Назад, вперед, вниз, вниз, вниз, и только полосатые тени зловеще и причудливо метались по стенам. Лестница привела в помещение, как две капли воды похожее на вестибюль наверху. Перед ними чернел еще один портал, затертый кое-где множеством рук до блеска. На стенах с обеих сторон виднелись бронзовые таблички, покрытые непонятными письменами. Гайял толкнул дверь, преодолевая небольшое сопротивление холодного воздуха, который с легким свистом хлынул в образовавшуюся щелку, но стоило приоткрыть дверь побольше, и свист утих.

Послышался далекий звук, какое-то прерывистое пощелкивание, исполненное столь зловещего смысла, что по спине у Гайяла побежали мурашки. В руку ему впились холодные и липкие пальцы Ширл. Притушив свечение кинжала до слабого мерцания, Гайял переступил через порог, Ширл последовала его примеру. Откуда-то издалека донесся все тот же зловещий звук, и по тому, как гулко отозвалось эхо, они поняли, что находятся в просторном зале.

Гайял посветил на пол, сделанный из какого-то упругого черного материала. Потом на стену из полированного камня. Направил рукоять кинжала в направлении, противоположном доносившимся звукам, и в нескольких шагах увидел громоздкий черный ящик, утыканный медными шишками и накрытый неглубоким стеклянным подносом с непонятными металлическими приспособлениями.

Назначение черного ящика было неясным. Они двинулись вдоль стены, время от времени проходя мимо других точно таких же ящиков, тусклых и массивных, расположенных на расстоянии друг от друга. Пощелкивание затихло. Юноша и девушка двинулись перпендикулярно и, свернув за угол, начали приближаться к источнику странного звука. Ящик мелькал за ящиком; медленно, по-лисьи осторожно, они продвигались дальше, вглядываясь во тьму впереди. Снова поворот, и они очутились перед дверью. Гайял заколебался. Двигаться вдоль стены дальше означало бы приблизиться к источнику пугающего звука. Что лучше: столкнуться с худшим немедленно или подготовиться к нему? Поделился своими сомнениями с Ширл, та лишь пожала плечами.

— Не все ли равно? Рано или поздно духи слетятся и утащат нас.

— Не утащат, пока в моем распоряжении свет, от взгляда на который они разлетаются в клочья, — заявил Гайял. — А теперь я намерен разыскать Хранителя, возможно, он скрывается за этой самой дверью. Сейчас узнаем.

Дверь чуть приоткрылась, в щелку хлынул золотистый свет. Гайял приник к щели и вздохнул, то был приглушенный вздох изумления.

Потом он открыл дверь шире, Ширл вцепилась ему в руку.

— Это музей, — восхищенно проговорил Гайял. — Здесь можно не бояться никакой опасности… Тот, кто обитает в окружении красоты, не может оказаться злодеем.

Свет исходил из непонятного источника, из самого воздуха, как будто сочился из разрозненных атомов. Каждый их вздох вызывал свечение, комната утопала в ободряющем сиянии. Пол укрывал громадный ковер, исполинская накидка, сотканная из золотых, коричневых, бронзовых нитей, двух оттенков зеленого, серовато-красного и темно-синего. Стены украшали изумительные творения человеческих рук. Взору представали великолепное собрание панелей из ценной древесины, украшенных резьбой, инкрустацией, глазурью; сцены древности, написанные на холстах; цветовые композиции, призванные передать скорее ощущения, нежели действительность. С одной стороны висели деревянные тарелки, на которых были выложены прямоугольные узоры, изящные и бесконечно разнообразные, из пластинок мыльного камня, малахита и яшмы с миниатюрными вкраплениями киновари, родохрозита и коралла. Рядышком располагался раздел, целиком посвященный светящимся зеленым дискам, которые мерцали и флюоресцировали переливчатыми голубыми пленками и движущимися черными и алыми точками. Тут же были выставлены изображения трехсот чудесных цветков, наследие, не сохранившееся на угасающей земле, и точно такое же количество лучистых узоров, изображенных в одном и том же стиле, однако неизменно чем-то отличающихся от всех остальных. Настоящие шедевры, рожденные руками людей и их разумом.

Дверь позади негромко хлопнула; вздрогнув, двое представителей последних земных времен прошли через зал. Каждый мускул их, каждый нерв был напряжен до предела.

— Хранитель должен быть где-то поблизости, — прошептал Гайял. — В этой галерее чувствуется заботливая рука и неусыпное присутствие.

— Взгляни!

Напротив виднелись две двери, которыми определенно часто пользовались. Гайял быстро пересек зал, но так и не смог открыть их: нигде не было ни щеколды, ни засова, ни замочной скважины, ни ручки. Он постучал по ней костяшками пальцев и замер, но в ответ ему не раздалось ни звука.

Ширл потянула его за рукав.

— Это личная территория. Не стоит так грубо вторгаться на нее.

Гайял отвернулся, и они двинулись по галерее дальше. Прошли мимо воплощений самых смелых мечтаний человечества, той эпохи, когда сосредоточение пыла, воодушевления и созидательной силы творило вещи поистине удивительные.

— Какие великие умы обратились в прах, — качал головой Гайял. — Какие прекрасные души канули в небытие с минувшими эпохами, какие поразительные творения постигло невозвратимое забвение… Подобных им не будет никогда; сейчас, в последние быстротечные мгновения земной жизни человечество медленно гниет, точно перезревший плод. Вместо того чтобы преобразовывать мир и подчинять себе, мы предпочитаем дурить его при помощи колдовства.

— Но ты, Гайял, — другой, — сказала Ширл, — Ты не такой…

— Я знал сие с самого начала, — с жаром заявил юноша. — С самого рождения эта жажда не отпускала меня, и я проделал многотрудный путь из скучного дворца в Сферре, чтобы стать учеником Хранителя… Меня не удовлетворяли бездумные достижения волшебников, механически зубрящих всю свою премудрость.

Ширл устремила на него восхищенный взор, и Гайял немного смутился.

Помещение стало шире. Теперь пощелкивание, которое они слышали в темном вестибюле, возобновилось, стало более громким, более зловещим. Похоже, оно проникало в галерею сквозь арку в стене напротив. Гайял бесшумно подобрался к проему, Ширл — следом. Они заглянули в соседний зал. Огромная морда взирала на них со стены, размером больше самого Гайяла. Подбородок покоился на полу, череп наклонно уходил в стену.

Гайял смотрел на него во все глаза. Посреди торжества красоты столь гротескный лик казался неуместным диссонансом, созданным безумцем. Безобразными и отталкивающими были его черты, исполненные тошнотворного слабоумия и непристойности. Кожа отливала сизым блеском, глаза мутно таращились из раскосых складок зеленоватой ткани. Вместо носа у него была небольшая шишка, вместо рта — омерзительный мясистый провал.

Охваченный внезапной нерешительностью, Гайял обернулся к Ширл.

— Не странно ли, что это творение удостоилось места здесь, в Музее человечества?

Ширл не сводила с лика широко распахнутых и исполненных муки глаз. Губы ее приоткрылись, задрожали, по подбородку побежала струйка влаги. Трясущимися непослушными руками она вцепилась в его рукав, потащила обратно в галерею.

— Гайял, — закричала она, — Гайял, уйдем отсюда! — Голос ее сорвался на визг.

Он изумленно обернулся к ней.

— Это кошмарное существо в том зале…

— Всего лишь болезненная игра воображения древнего творца.

— Оно живое!

— Быть того не может.

— Оно живое, — лепетала девушка. — Оно посмотрело на меня, потом повернулось, взглянуло на тебя. И шевельнулось — тогда я увлекла тебя прочь…

Гайял с недоверием взглянул сквозь арку в зал. Жуткий лик изменился, безразличие сменил интерес, остекленевший взгляд прояснился. Губы искривились, рот открылся, и вывалился огромный серый язык, с которого метнулось щупальце, покрытое слизью, и потянулось к лодыжке Гайяла. Тот отскочил в сторону, щупальце промахнулось и свилось в кольцо.

Гайял, загнанный в угол, чувствуя, как внутри все собирается в липкий ком страха, бросился обратно в галерею. Щупальце настигло Ширл, ухватило ее за щиколотку. Глаза монстра заблестели, на вываленном языке вспухла еще одна шишка, вытянулось новое щупальце… Девушка пошатнулась, упала ничком, на губах выступила пена. Гайял закричал и не слышал собственного крика, кричал пронзительно и безумно, бросился вперед, размахивая кинжалом. Он полоснул им склизкое щупальце, но клинок отскочил, будто даже бездушная сталь пришла в ужас. Пересиливая подступающую к горлу тошноту, Гайял схватил щупальце и из последних сил пригвоздил его кинжалом к полу.

Морда сморщилась, щупальце дернулось от боли. Гайял втащил Ширл в галерею, подхватил на руки и понес в безопасное укрытие. Исполненный ненависти и страха, он заглянул в арочный проем. Рот закрылся и теперь разочарованно щерился, обманувшись в своих вожделениях. Однако глазам Гайяла предстало небывалое зрелище: из мокрой ноздри показалось что-то, заклубилось, принялось извиваться, пока в конце концов не образовало высокую фигуру в белом одеянии — фигуру с искаженным лицом и глазами, похожими на впадины в черепе. Поскуливая и похныкивая от отвращения к свету, видение вплыло в галерею.

Гайял стоял как вкопанный. Он перестал бояться, страх не имел больше власти над его разумом. Разве это существо сможет причинить ему вред? Гайял схватит его голыми руками, обратит во вздыхающий туман.

— Уймись, уймись, уймись, — раздался вдруг голос. — Уймись, уймись, уймись. Мои амулеты и талисманы, недобрый день для Торсингола… Сгинь, дух, вернись в свою ноздрю, вернись, сгинь, сгинь, говорю тебе! Прочь, а не то пущу в ход актинические лучи. Посягательство запрещено последним приказом Ликургата, о да, Ликургата Торсингола. Посему сгинь!

Призрак дрогнул, остановился, с покорностью взглянул на старца, который, прихрамывая, вошел в галерею. Быстро поплыл обратно к сопливому носу и покорно исчез в ноздре. За сомкнутыми исполинскими губами что-то раскатисто пророкотало, потом отвратительный лик раззявил громадный сероватый рот и изрыгнул ослепительную белую вспышку, похожую на пламя. Она окружила старца широкой пеленой, заплескалась вокруг него, но он не шелохнулся. С жезла, зажатого в руках старца, сорвался вращающийся диск из золотистых искр. Он врезался в белую пелену и принялся кромсать ее, пока та не вернулась обратно в раскрытый гигантский рот, откуда теперь показался черный сгусток, он подобрался к вращающемуся диску и поглотил искры. На миг в подземелье наступила гробовая тишина.

— Ты пытаешься помешать мне? Но мой жезл лишил твое противоестественное колдовство силы. Ты — ничто, почему не отступишься и не удалишься в Джелдред?

Рокот за гигантскими губами не прекратился. Рот широко распахнулся, открылась липкая сероватая полость. Глаза зажглись нечеловеческим возбуждением. Рот издал крик, оглушительный свирепый рев, звук раздирал барабанные перепонки и заставлял холодеть от ужаса. Жезл окутал все вокруг серебристой дымкой, поглотив рев, и больше его не слышали. Дымка свилась в шар, удлинилась и превратилась в стрелу, которая на огромной скорости впилась в бугристый нос. Послышался взрыв, лицо исказилось от боли, а на месте носа остались отталкивающего вида измочаленные серые лохмотья. Они заколыхались, точно щупальца морской звезды, и снова срослись, только теперь нос получился остроконечным, как конус.

— Ты сегодня коварен, мой дьявольский гость, а это дурная черта. Задумал помешать бедному старому Керлину исполнять его обязанности? Вот как. Ты наивен и опрометчив. Эй, жезл, тебе пришелся по вкусу этот звук? Изрыгни подобающее наказание, изничтожь гнусный лик своим неумолимым ответом.

С монотонным звуком черный жезл изогнулся, хлестнул воздух и полоснул по морде, на коже вспух сияющий рубец. Чудовище испустило вздох, глаза закатились в складки зеленоватой плоти. Керлин Хранитель пронзительно расхохотался. Потом вдруг резко умолк, смех оборвался, словно никогда и не звучал. Он обернулся к Гайялу и Ширл, жавшимся друг к другу на пороге.

— Это еще что такое, это еще что такое? Гонг прозвучал, часы учения давным-давно окончились. — Он погрозил пальцем. — Музей — не место для проказ, предупреждаю вас. А ну марш отсюда, возвращайтесь в Торсингол. В следующий раз будете знать, как опаздывать. Вы нарушаете заведенный порядок… — Он умолк и недовольно оглянулся через плечо. — День испорчен, ночной ключник непростительно запаздывает… Я жду копушу уже битый час, об этом необходимо поставить в известность Ликургат. Мне давным-давно пора домой, к теплой лежанке и очагу, дурно заставлять старого Керлина задерживаться здесь из-за беспечной медлительности ночного стража… А тут еще вы, бездельники, заявились! А ну прочь отсюда, и чтобы я вас не видел, прочь в сумрак!

Он двинулся на них, тесня к выходу.

— Господин Хранитель, — произнес Гайял, — я должен переговорить с вами.

Старик остановился, прищурился.

— Э-э? Ну, что еще? В конце утомительного дня? Нет уж, нет уж, это непорядок, правила есть правила. Приходите ко мне в аудиариум на четвертом круге завтра с утречка, тогда мы вас и выслушаем. А теперь давайте отсюда, давайте.

Гайял, смутившись, отступил. Ширл бросилась на колени.

— Сэр Хранитель, молим вас о помощи, нам некуда идти.

Керлин Хранитель озадаченно воззрился на просительницу.

— Некуда идти! Что за чепуха! Возвращайтесь к себе домой, или в пубертариум, или в храм, или во внешнюю гостиницу… Поистине, в Торсинголе немало мест, где можно разместиться, музей вам не постоялый двор.

— Господин мой, — вскричал Гайял в отчаянии, — вы выслушаете меня? Мы в безвыходном положении.

— Ну, тогда говори.

— Морок затмил ваш разум. Вы этому поверите?

— Вот как? В самом деле? — задумался Хранитель.

— Нет никакого Торсингола. Ничего нет, одна только темная пустошь кругом. Ваш город давным-давно исчез.

Хранитель благожелательно улыбнулся.

— Да, грустно… Печальная история. С этими юными умами всегда так. Лихорадочная круговерть жизни — первый дестабилизатор. — Он покачал головой. — Моя задача ясна. Усталые косточки, придется вам еще подождать давно заслуженного отдыха. Усталость — прочь, мой долг и простой гуманизм взывают ко мне, тут мы имеем дело с умопомешательством, с которым необходимо вступить в противоборство и искоренить его. К тому же ночной ключник все равно не пришел, так что некому сменить меня на многотрудном посту. — Он махнул рукой. — Идемте.

Гайял и Ширл нерешительно двинулись за ним. Старик открыл одну из многочисленных дверей, вошел в нее, бормоча и рассуждая о чем-то, бдительно и настороженно. Гайял с Ширл последовали его примеру. Комната была квадратной формы, с полом из какого-то тусклого черного материала и стенами, утыканными мириадами золотых пупырышек. Центр ее занимало кресло, а рядом возвышался пульт высотой по грудь, с множеством переключателей и зубчатых колесиков.

— Это — кресло познания, — пояснил Керлин. — Оно — при надлежащей настройке — способно установить шаблон хиноменевральной ясности. Вот так… я задаю верные сометсиндические параметры… — Он пощелкал переключателями. — А теперь, если вы успокоитесь, я исцелю вас от галлюцинаций. Это выходит за рамки моих непосредственных обязанностей, но я человек гуманный и не хочу, чтобы меня считали неприветливым и недобрым.

— Господин Хранитель, — с опаской поинтересовался Гайял, — а это ваше кресло познания, как оно влияет на разум?

— Волокна в твоем мозгу искривлены, перепутаны, изношены и потому образуют связи со случайными областями. Благодаря поразительному искусству наших современных церебрологов этот колпак свяжет синапсы с верными данными из библиотеки — с данными, которые соответствуют окружающей действительности, ты должен отдавать себе в этом отчет.

— Когда я сяду в кресло, — поинтересовался Гайял, — что вы станете делать?

— Просто замкну вот этот контакт, опущу рычаг, переключу тумблер, и ты впадешь в оцепенение. Через тридцать секунд загорится лампочка, означающая, что лечение успешно завершено. Потом я проделаю манипуляции в обратном порядке, и ты встанешь из этого кресла с исцеленным рассудком.

Гайял взглянул на Ширл.

— Все ли ты слышала и поняла?

— Да, Гайял, — отвечала она негромко.

— Не забудь. — Затем, обращаясь к Хранителю: — Чудесно. Но как в него садятся?

— Просто сядь и расслабься. Потом немного натяни колпак на глаза, чтобы не отвлекаться.

Гайял наклонился, с опаской заглянул в колпак.

— Боюсь, я не совсем понял.

Хранитель нетерпеливо поковылял к нему.

— Тут нет ровным счетом ничего сложного. Вот так.

— А как опустить колпак?

— Вот таким образом.

Керлин взялся за ручку и надвинул колпак на глаза. И уселся в кресло.

— Быстрее, — велел Гайял Ширл.

Девушка резво подскочила к пульту. Керлин Хранитель попытался поднять колпак, но Гайял обхватил тщедушное тело старца, прижал его к креслу. Ширл в мгновение ока щелкнула переключателями, Хранитель обмяк, вздохнул. Ширл вскинула на Гайяла темные глаза, широко распахнутые и влажные, точно огромные цветки водного пламенника, что растет в Южной Альмери.

— Он… он мертв?

Они нерешительно смотрели на неподвижную фигуру. Текли секунды.

Откуда-то издалека донесся громкий шум — грохот, лязг, ликующий рев, какое-то торжествующее улюлюканье.

Гайял бросился к двери. Приплясывая и колеблясь, в зал вплыл сонм духов, сквозь открытую дверь виднелась все та же гигантская голова. Она все больше и больше выпячивалась, точно протискивалась сквозь стену. Показались громадные уши, потом часть бычьей шеи, обросшей извивающимися пурпурными волосами. Стена пошла трещинами, просела, начала разваливаться. Сквозь пролом просунулась исполинская ладонь, затем рука целиком.

Ширл закричала. Гайял, бледный и дрожащий, захлопнул дверь перед носом ближайшего призрака. Дух начал просачиваться сквозь стену медленно, постепенно, один полупрозрачный клочок за другим.

Гайял кинулся к пульту. Лампочка и не думала загораться.

— Магией жезла управляет только сознание Керлина, — выдохнул он. — Это понятно. — Он в отчаянии сверлил взглядом лампочку. — Давай же, давай, зажигайся…

Дух просочился сквозь стену и заклубился у двери.

— Давай, лампочка, зажигайся…

Лампочка зажглась. Гайял с пронзительным криком вернул переключатели в нейтральное положение, снял колпак со старца.

Керлин Хранитель сидел и смотрел на юношу. За спиной из воздуха вылепился дух, высокая фигура в белых одеяниях, с темными провалами глаз. Керлин Хранитель все так же сидел и смотрел. Призрак пошевельнулся, выпростал руку, похожую на птичью лапку, с зажатым в ней комком какого-то темного вещества. Дух бросил комок на пол, и тот разлетелся облачком черной пыли. Пылинки начали разрастаться, превратились в полчища копошащихся насекомых. Они устремились вперед, увеличиваясь в размерах, пока не приняли облик сметающих все на своем пути тварей с обезьяньими головами. Керлин Хранитель пошевелился.

— Жезл! — произнес он величественно.

В руке его возник магический жезл, изрыгнул оранжевый сгусток, рассыпавшийся в красную пыль. Облачко окутало несущуюся вперед орду, и каждая пылинка обернулась красным скорпионом. Разгорелась лютая битва, тоненькие вскрики и пронзительный стрекот огласили зал.

Обезьяноголовые были разбиты, уничтожены. Дух вздохнул, снова выпростал свою руку-лапку. Но жезл испустил сноп ярчайшего света, и призрак растаял в воздухе.

— Керлин! — вскричал Гайял. — Демон прорывается в галерею!

Старец распахнул дверь, вступил в зал.

— Жезл! — повелел он. — Исполни мою последнюю волю.

— Не надо, Керлин, не пускай в ход магию, — пророкотал демон. — Я думал, ты без сознания. Но сейчас удаляюсь.

Содрогаясь и колыхаясь, он принялся втягиваться обратно в пролом, пока сквозь брешь в стене снова не стал виднеться только лишь его лик.

— Жезл, — приказал старец, — будь начеку.

Жезл исчез.

Керлин обернулся и поглядел на Гайяла с Ширл.

— Настала пора множества слов, ибо я умираю. Я умираю, а музей остается без присмотра. Посему давайте не будем терять времени…

На нетвердых ногах старец двинулся к порталу, который разъехался при его приближении. Гайял с Ширл, ожидавшие какого-нибудь подвоха со стороны Керлина, нерешительно замялись.

— Идемте, идемте, — нетерпеливо позвал Керлин. — Силы мои иссякают. Вы принесли с собой мою гибель.

Гайял медленно двинулся вперед, Ширл держалась позади. Подобающий ответ на упрек никак не приходил ему в голову, все слова казались неубедительными.

Керлин со скупой ухмылкой оглядел молодых людей.

— Отбросьте опасения и поспешите, задача, которую необходимо исполнить за оставшееся в моем распоряжении время, сродни попытке переписать фолианты Каэ при помощи капли чернил. Я угасаю, сердце мое трепещет все слабее и слабее, взор меркнет…

Он взмахнул бессильной рукой, развернулся и повел молодых людей в укромную комнатку, где упал в большое кресло. Бросая опасливые взгляды на дверь, Гайял с Ширл устроились на мягком диване.

— Вас пугают белые видения? — слабо усмехнулся Керлин. — Пустое, ибо вход в галерею им преграждает жезл, который пресекает все их поползновения. Лишь когда я лишусь сознания или испущу дух, он утратит свою силу. Вы должны знать, — добавил он с чуть большей живостью, — энергия и движущая сила проистекает не из моего мозга, а из центрального потенциума музея, который неисчерпаем, я лишь направляю жезл и руковожу им.

— Но этот демон… кто он? Отчего смотрит сквозь дыру в стене?

Лицо Керлина стало суровым.

— Его зовут Бликдак, он — правящее божество царства демонов, Джелдреда. Брешь в стене проделал, намереваясь завладеть хранящейся в музее мудростью, но я воспрепятствовал ему. С тех самых пор он сидит в этой дыре и дожидается, когда я умру. Тогда он сможет поживиться познаниями на погибель человечества.

— Но почему нельзя изгнать демона отсюда, а дыру уничтожить?

Керлин Хранитель покачал головой.

— Огонь и неистовые силы, подвластные мне, не действуют в атмосфере царства демонов, где материя и форма имеют совершенно иную природу. Сейчас его окружает среда собственного мира, в которой ему ничто не угрожает. Когда же он отваживается проникнуть в музей дальше, энергия Земли прекращает действие законов Джелдреда и я могу пустить против него в ход призматический жар потенциума… Но довольно, не будем больше о Бликдаке. Кто вы такие, что привело вас сюда и что нового в Торсинголе?

— От Торсингола не осталось даже воспоминаний, — запнувшись, отвечал Гайял. — Там, наверху, нет ничего, кроме чахлой тундры и захудалого городка сапонидов. Я — уроженец южных земель, преодолел многие мили, чтобы побеседовать с вами и наполнить свой разум знанием. Эта девушка — Ширл — из народа сапонидов, жертва древнего обычая, который велит отсылать красивых девушек и юношей в музей по воле призраков Бликдака.

— О, — прошептал Керлин, — неужто я был так рассеян? Мне смутно припоминаются какие-то юные видения, которыми Бликдак тешил себя, чтобы скрасить утомительное ожидание… Эти воспоминания мелькают в моем мозгу, точно мухи-поденки мимо стеклянной двери… Я не обращал на них внимания, считая порождением его собственного сознания, плодом его воображения…

Ширл изумленно пожала плечами.

— Но зачем? К чему ему человеческие юноши и девушки?

— Девочка, — устало сказал Керлин, — ты — сама свежесть и очарование, даже помыслить не можешь, каковы чудовищные наклонности повелителя демонов Бликдака. Эти юноши и девушки служат ему игрушками, на которых он упражняется в разнообразных совокуплениях, сношениях, соитиях, извращениях, садистских и омерзительных утехах, шутках, а под конец замучивает до смерти. После он посылает очередного духа с требованием новых юношей и девушек.

— Вот какая участь была мне уготована, — прошептала Ширл.

— Не понимаю, — недоуменно проговорил Гайял. — Подобные деяния, по моему убеждению, типично человеческие пороки. Они антропоидны в силу самой природы функционирующих желез и органов. Но поскольку Бликдак — демон…

— Только взгляни на него! — возразил Керлин. — На его черты, организм. Он — не кто иной, как антропоид, и таково же его происхождение, как и всех демонов, фритов и крылатых тварей с горящими глазами, которыми кишит доживающая последние свои дни Земля. Бликдак, как и все остальные, порождение человеческого духа. Липкая испарина, смрад и зловоние, нечистоты и испражнения, бесчеловечные утехи, надругательства и содомия, бесчисленные скабрезности, которые пронизали человечество, превратились в неохватную опухоль. Так обрел свое рождение Бликдак, и вот он перед нами. Вы видели, как он по собственному желанию принимает любые формы, таким образом он и предается своим забавам. Впрочем, ни слова больше о Бликдаке. Я умираю, умираю!

Он обмяк в своем кресле, грудь его ходила ходуном.

— Взгляните на меня! Мой взор затуманивается и гаснет. Дыхание слабое, словно у птички, кости — точно сердцевина старой лозы. Я прожил несчетное число лет, в своем безумии не замечая бега времени. А где нет осознания, нети соматических последствий. Теперь я вспоминаю минувшие годы и века, тысячелетия, эпохи — все они точно мимолетный взгляд. Исцелив мое безумие, вы убили меня.

Ширл захлопала глазами, отшатнулась.

— Но когда вы умрете? Что будет тогда? Бликдак…

— В Музее человечества нет изгоняющих заклятий, необходимых для того, чтобы уничтожить демона? — удивленно воскликнул Гайял.

— Бликдака нужно извести, — сказал Керлин. — Тогда я умру с миром, а вы возьмете на себя заботу о музее. — Он провел языком по бескровным губам. — Древний закон гласит: для того чтобы уничтожить какое-либо существо, необходимо определить его природу. Словом, прежде чем мы сможем развеять Бликдака, придется установить его элементарный состав.

Его стекленеющие глаза впились в Гайяла.

— Ваши слова, бесспорно, справедливы, — признал Гайял, — но как этого добиться? Бликдак ни за что не позволит провести подобное исследование.

— Нет, тут должна быть лазейка, какое-нибудь средство…

— Призраки являют собой часть Бликдака?

— Верно.

— Можно ли захватить одного из них и удержать его?

— Да, при помощи кокона света, каковой я могу создать силой мысли. Точно, нам нужен призрак. — Керлин поднял голову. — Жезл! Нам нужен призрак, впусти одного призрака!

Прошел миг, Керлин поднял руку. В дверь слабо заскреблись, снаружи донеслось негромкое поскуливание.

— Открой! — произнес голос, всхлипывающий, прерывистый и дрожащий. — Открой дверь и отдай Бликдаку этих юных созданий. Ожидание нагоняет на него скуку и томление, пусть же эти двое выйдут сюда и разгонят его тоску.

Керлин с трудом поднялся на ноги.

— Все готово.

— Я пойман, я угодил в ловушку из ослепительного сияния! — проныло существо.

— Теперь мы все узнаем, — сказал Гайял. — То, что развеет призрака, развеет и Бликдака.

— Верно, — согласился Керлин.

— Почему бы не попробовать свет? — подала голос Ширл. — Свет рассеивает материю духов, как порыв ветра разгоняет в клочья туман.

— Только в силу их непрочности. Бликдак же твердый и крепкий и может выдержать самое жгучее излучение, укрывшись в своем гнездышке в краю демонов. — Керлин немного подумал, потом указал на дверь. — Идемте к увеличителю изображений, раздуем призрак до макроидного измерения и определим его основную составляющую. Гайял из Сферры, тебе придется поддерживать мою немощь, признаться честно, члены мои слабее воска.

Опираясь на руку Гайяла, он поковылял вперед, а Ширл за ними, и наконец они добрались до галереи. Там в клетке из света стенал призрак и беспрестанно пытался отыскать темную лазейку, чтобы просочиться наружу.

Не обращая на него внимания, Керлин нетвердой прихрамывающей походкой пересек зал. Капсула света, а вместе с ней волей-неволей и дух последовали за ним.

— Откройте большую дверь, — воскликнул Керлин голосом надтреснутым и хриплым, — большую дверь в Хранилище познания.

Ширл изо всех сил налегла на дверь, та отъехала в сторону, открыв взору огромный темный зал.

— Призовите Светоч, — сказал Керлин.

— Светоч! — закричал Гайял. — Светоч, появись!

Свет залил огромный зал, столь высокий, что пилястры, обрамлявшие стену, в вышине казались ниточками. На полу ровными рядами стояли черные ящики с медными шишками, вроде тех, что Гайял с Ширл заметили у входа. Над каждым из них еще пять точно таких же неподвижно висели в воздухе.

— Что это? — изумился Гайял.

— Если бы только мой жалкий мозг способен был вместить хотя бы сотую долю того, что хранят эти устройства, — тяжело дыша, отвечал Керлин. — Каждое из них суть исполинский мозг, нашпигованный всем, что человечество узнало, пережило, достигло или чему стало свидетелем. В них хранится вся забытая мудрость, древняя и современная, чудесные грезы, хроники десяти миллионов городов, заря человечества и его предсказанный закат — первопричина существования человечества и первопричина первопричины. Каждый день я не покладая рук трудился, мой скромный вклад — самый беглый обзор знаний большой и многоликой Земли.

— Неужели среди этого средоточия мудрости не найдется способа уничтожить Бликдака? — вопросила Ширл.

— Воистину так, нам надлежит лишь отыскать информацию о нем. Пожалуй, стоит поискать в сих разделах: «Обиталища демонов», «Убийства и мортификации», «Разоблачение и искоренение зла», «История Гранвилюнда», там от подобной сущности избавились. «Аттрактивные и детрактивные гиперорднеты», «Терапия галлюцинантов и духовидцев», «Строительный журнал», номер о восстановлении разрушенных стен, подраздел о вторжении демонов, «Процессуальные рекомендации во времена риска»… Да, в этих и в тысяче других. Где-то должно быть описано средство, как вышибить омерзительную сущность Бликдака обратно в его квазипространство. Но где его искать? Генерального каталога не существует, лишь разрозненный конспект того, что удалось собрать. Тому, кто ищет нечто определенное, нередко приходится вести длительные поиски… — изрек старик. — Вперед! Вперед, через хранилища к Механизмусу.

И они принялись переходить от хранилища к хранилищу, по пятам за ними плыла клетка из света с заточенным в ней стенающим призраком. Наконец они очутились в помещении, где пахло металлом, и снова Керлин научил Гайяла, и Гайял воззвал: «Приди к нам, Светоч, приди!»

Мимо замысловатых устройств пролегал их путь, Гайял, смятенный и восхищенный, не задавал вопросов, хотя мозг его и снедала жажда познания.

У высокой кабинки Керлин остановил клетку из света. Перед духом опустилась панель из витреана.

— Теперь смотрите, — сказал Керлин и принялся орудовать активантами.

Глазам их предстало изображение духа, перенесенное на панель: развевающиеся одежды, изнуренный облик. Лицо его увеличилось в размерах, стало плоским; сегмент под зияющей глазницей превратился в шероховатое белое поле. Потом на нем стали четко видны пустулы, затем пустула выросла на всю панель. Кратер пустулы представлял собой затейливую рифленую поверхность, переплетение, похожее на кружевной узор.

— Смотрите! — воскликнула Ширл. — Он точно соткан из нитей!

Гайял с горячностью обернулся к Керлину, старик вскинул палец, призывая к молчанию.

— Поистине, поистине хорошая мысль, в особенности потому, что тут у нас есть исключительной быстроты ротор, применяемый для намотки когнитивных волокон в ящиках… Ну а теперь следите: я выбираю переплетение, выдергиваю нить, и что у нас получается? Переплетения распускаются, расплетаются и разваливаются. Теперь берем бобину ротора, наматываем нить, крутим — и вот, у нас получилась опояска…

— А разве призрак не замечает того, что вы делаете? — с сомнением спросила Ширл.

— Ни в коем случае, — уверил Керлин. — Панель из витреана скрывает наши действия, а он снедаем слишком сильной тревогой, чтобы наблюдать за нами. А теперь я убираю клетку, и он на свободе.

Призрак поплыл прочь, ежась от света.

— Вон! — прикрикнул Керлин. — Возвращайся к своему прародителю, прочь, вон отсюда, прочь!

Дух исчез.

— Отправляйся за ним, — велел Керлин Гайялу. — Выясни, когда он вновь вернется в ноздрю Бликдака.

Гайял, держась на благоразумном расстоянии, проследил, как призрак просочился обратно в черную ноздрю, и вернулся к Керлину, который ждал его у ротора.

— Дух снова стал частью Бликдака.

— А теперь, — сказал Керлин, — будем крутить ротор, приведем бобину во вращение и посмотрим.

Ротор закрутился, бобина длиной с руку Гайяла принялась наматывать призрачную нить, сперва нежно-переливчатую, потом перламутровую, потом молочно-желтоватую. Ротор вращался, делая миллион оборотов в минуту, и нить, незримо и незаметно вытягиваемая из Бликдака, все плотнее наматывалась на бобину.

Керлин замедлил вращение ротора, Гайял проворно заменил бобину новой, и разматывание Бликдака продолжилось.

Три бобины… четыре… пять… и Гайял, издали наблюдая за Бликдаком, заметил, что исполинское лицо расслаблено, губы ходят ходуном и причмокивают, издавая то самое пощелкивание, которое заронило в них первое опасение.

Восемь бобин: Бликдак открыл глаза, обвел зал изумленным взглядом.

Двенадцать бобин: на обрюзгшей щеке появилось бледное пятно, Бликдака охватила тревожная дрожь.

Двадцать бобин: пятно расползлось по всему лику Бликдака, по покатому лбу, губы обвисли, он принялся шипеть и булькать.

Тридцать бобин: голова Бликдака стала вытертой и прогнившей; сизый блеск сменился малиновой краснотой, глаза вылезли из орбит, челюсть отвисла, язык безвольно вывалился.

Пятьдесят бобин: Бликдак начал сдуваться, макушка просела до обметанных лихорадкой губ; глаза блестели, точно тлеющие угли.

Шестьдесят бобин: Бликдака не стало.

А после того как прекратил существовать Бликдак, сгинул и Джелдред, царство демонов, созданное как приют зла. Брешь в стене обнажила бесплодную скалу, цельную и твердую.

А в Механизмусе аккуратной стопочкой остались лежать шестьдесят блестящих бобин — зло сияло и переливалось.

Керлин привалился к стене.

— Я угасаю, мой час пробил. Я хранил музей верой и правдой, вместе с вами мы отстояли его от Бликдака… Внемлите же мне. Передаю музей в ваши руки, отныне на вас ложится обязанность оберегать и сохранять его.

— Но зачем? — спросила Ширл. — Земля угасает, почти как вы… К чему теперь мудрость?

— Теперь она нужна больше, чем когда бы то ни было, — с трудом выговорил Керлин. — Слушайте — звезды горят ярко, звезды прекрасны; в хранилищах сокрыта благословенная магия, способная переместить вас в более юные края. А теперь — я ухожу. Я умираю.

— Подождите! — закричал Гайял. — Подождите, заклинаю!

— Зачем ждать? — прошептал Керлин. — Передо мной простирается путь к покою, а ты зовешь меня обратно?

Как получить доступ к знанию?

— Ключ к каталогу в моих комнатах, к каталогу всей моей жизни…

С этими словами Керлин умер.

Гайял с Ширл выбрались наверх и остановились перед входом в портал на выложенном щербатыми плитами дворе. Стояла ночь, под ногами слабым светом сиял мрамор, на фоне ночного неба темнели разрушенные колонны. За деревьями, на той стороне равнины теплым желтым светом горели огни Сапонса, в небе мерцали звезды.

— Там твой дом, Сапонс, — сказал Гайял Ширл. — Тебе не хочется туда вернуться?

Девушка покачала головой.

— Вместе с тобой мы заглянули в глаза мудрости. Мы видели древний Торсингол, его предшественницу, Шеритскую империю, Голуанскую Андру, которая была до нее, и Сорок Кад перед той. Мы видели воинственных зеленых человечков, сведущих фарьялов и кламов, которые покинули Землю ради звезд по примеру мерионетов, избравших тот же путь, и серых кудесников, что были перед ними. Мы видели, как наступали и отступали океаны, как появлялись и исчезали горы, мы смотрели на солнце, когда оно было молодым и ярким… Нет, Гайял, в Сапонсе мне нет больше места.

Гайял, облокотившись на выщербленную от времени колонну, обратил лицо к звездам.

— Знание принадлежит нам, Ширл, — все знание, какое только есть на Земле, к нашим услугам. И что нам с ним делать?

Как по команде они вскинули глаза на белые пылинки звезд.

— Что нам с ним делать?