"Владимир Пузий(Аренев). ...На приезжих гладиаторов" - читать интересную книгу автора

Проявляли должное уважение.
Вокруг - толпы мужиков и вельмож, все вперемешку, все орут и толкают друг
друга, норовя занять местечко повыгоднее. Наконец расселись. Вышел на
арену, песочком посыпанную, тамошний глашатай, объяснил, что сейчас перед
нами состоятся бои гладиаторов, не бойтесь, не переживайте, дам просьба
заранее извинить за возможные недозволенности со стороны бойцов.
Дамы предвкушающе вздохнули, готовые прощать, прощать и еще раз прощать -
только бы были недозволенности.
Глашатай ушел, и началось.
Я, в общем-то, на войне не был. Но подземелья дворца, как мне думается,
будут покруче любой войны. А я, как главный царский советник, просто
обязан присутствовать при некоторых событиях весьма неприятного характера.
Поэтому за свою жизнь видел и кровь, и начинку человеческую, и... много
чего я видел. Дай Господь другим такого никогда не увидеть. Это потом
начинаешь ценить спокойные сны про полеты в небе и зеленые луга, потом,
когда поздно становится.
Короче говоря, ни кровью, ни всем остальным меня, вроде, не удивишь. А
тут... Никогда я не любил, чтобы - кровь во все стороны, а тут сидел, как
зачарованный и ждал: когда же? когда?! Кружились эти гладиаторы по
песочку, топтали его подошвами, поливали потом, били мечами о щит, делали
выпады, уклонялись от сети, - а я ждал и ждал. И потом кричал, как все
кричали, и наловчился опускать или поднимать вверх большой палец:
помиловать или добить проигравшего. Совсем забыл о ее высочестве. Да что
там, я и о себе забыл. Напрочь.
Лишь тогда вспомнил, когда на арене снова появился заморский глашатай и
сообщил, что на сегодня бои закончены.
Господи, сейчас вернемся домой - что ж ее высочество папеньке
расстроенному наговорит? Да-а...
Я переживал всю дорогу до дворца, а она не стала жаловаться. Только
попросила завтра взять ее с собой. Я пообещал.

Шут

Да-а, "братец" сегодня весь на нервах, и я его понимаю. Старик в дочке
души не чает, а у любимого чада - истерика и слезы. Вот и не чай в них
после этого души, в чадах.
Чувствую: полетят сегодня чьи-то головы. Вон, между прочим, самый главный
претендент - "куманек". Морда, как всегда, бесстрастная, но уж кто-кто - я
по его глазам читать научился. Нервничает, тварь.
- Изволь объяснить! - требует "братец".
"Куманек" предлагает: давайте-ка посетим хворую, посмотрим. Может, чего и
соображу.
Ну-ну. "Братцу" вид страдающей дочери - как кнутом пониже спины. Ох,
полетят головушки!
Что же, идем. Во дворце - гвалт, прислуга впадает в крайности: или
прячется подальше с глаз гневающегося старика, или шустрит, сбивается с
ног. Думают, пронесет. Не знают, что молния бьет, как правило, бессистемно.
Покои "племянницы" - в западной башне, и идем мы туда так стремительно и
вихреподобно, что мантия "братца", кажется, ни разу не коснулась пола.
Нервно бренчат мои бубенцы. "Куманек" идет в кильватере старика, и в