"А.С. Пушкин. Рославлев (Полное собрание сочинений)" - читать интересную книгу автора

поход 1812 года, кажется, кончен, но не представляет ничего решительного.
Кончен! возразила Полина, а Наполеон вс° еще идет вперед а мы вс° еще
отступаем! Тем хуже для нас, отвечал Синекур, и заговорил о другом
предмете.
Полина, которой надоели и трусливые предсказания, и глупое хвастовство
наших соседей, жадно слушала суждения, основанные на знании дела и
беспристрастии. От брата получала я письма, в которых толку не возможно
было добиться. Они были наполненные шутками умными и плохими, вопросами о
Полине, пошл.<ыми> уверениями в любви и проч. Полина, читая их, досадовала
и пожимала плечами. Признайся, говорила она, что твой Алексей препустой
человек. Даже в нынешних обстоятельствах, с полей сражений находит он
способ писать ничего незначущие письма, какова же будет мне его беседа в
течении тихой семейственной жизни? Она ошиблась. Пустота брат<ниных> писем
происходила не от его собств.<енного> ничтожества, но от предрассудка,
впрочем самого оскорбительного для нас; он полагал, что с женщинами должно
употреблять язык, приноровленный к слабости их понятий, и что важные
предметы до нас не косаются. Таковое мнение везде было бы невежливо, но у
нас оно и глупо. Нет сомнения, что русские женщины лучше образованы, более
читают, более мыслят, нежели мужчины, занятые бог знает чем.
Разнеслась весть о Бородинском сражении. Все толковали о нем; у всякого
было свое самое верное известие, всякой имел список убитым и раненым. Брат
нам не писал. Мы чрезвычайно были встревожены. Наконец один из развозителей
всякой всячины приехал нас известить о его взятии в плен, а между тем
пошепту объявил Полине о его смерти. Полина глубоко огорчилась. Она не была
влюблена в моего брата и часто на него досадовала, но в эту минуту она в
нем видела мученика, героя, и оплакивала втайне от меня. Несколько раз я
застала <ее> в слезах. Это меня не удивляло, я знала, какое болезненное
участие принимала она в судьбе страждущего нашего отечества. Я не
подозревала, что было еще причиною ее горести.
Однажды утром гуляла я в саду; подле меня шел Синекур; мы разговаривали о
Полине. Я заметила, что он глубоко чувствовал ее необыкновенные качества, и
что ее красота сделала на него сильное впечатление. Я смеясь дала ему
заметить, что положение его самое романическое. - В плену у неприятеля
раненый Рыцарь влюбляется в благородную владетельницу замка, трогает ее
сердце, и наконец получает ее руку. - Нет, сказал мне Синекур, княжна видит
во мне врага России, и никогда не согласится оставить свое отечество. В эту
минуту Полина показалась в конце алле<и>, мы пошли к ней навстречу. Она
приближалась скорыми шагами. Бледность ее меня поразила.
Москва взята, сказала <она> мне, не отвечая на поклон Синекура; сердце
мое сжалось, слезы потекли ручьем. Синекур молчал, потупя глаза. -
Благородные, просвещенные фра<нцузы>, продолжала она голосом, дрожащим от
негодования, ознаменовали свое торжество достойным образом. - Они зажгли
Москву - Москва горит уже 2 дни. - Что вы говорите, закричал Синекур, не
может быть. - Дождитесь ночи, отвечала она сухо, может быть, увидите
зарево. - Боже мой! Он погиб, сказал Синекур; как, разве вы не видите, что
пожар Москвы есть гибель всему французск.<ому> войску, что Наполеону негде,
нечем будет держаться, что он принужден будет скорее отступить сквозь
разоренную опустелую сторону при приближении зимы с войском расстроенным и
недовольным! И вы могли думать, что французы сами изрыли себе ад! нет, нет,
русские, русские зажгли Москву. Ужасное, варварское великодушие! Теперь,