"Врата Изгнанников" - читать интересную книгу автора (Черри Кэролайн Дженис)

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

Стук копыт в ночи, все ближе, все громче — на дороге всадники, достаточно много всадников, подумал Вейни, стоя колено к колену с Моргейн, в темноте; и дрожь по мускулам, холод, который не холод, но желание двигаться. Он почувствовал, как плечо Сиптаха тяжело надавило на его правую ногу, услышал тихие звуки, когда боевой конь натянул поводья и закусил удила.

Эрхин стояла тихо — выращенная и обученная эрхендимами, она знала, что надо молчать, когда одна рука касается ее шеи, а вторая держит поводья. И серого из Бейна научили стоять и молчать; но его научили и многому другому, Моргейн слегка отвлеклась, удила немного ослабли и он получил слишком много свободы. Рядом была кобыла, в его чувствительные ноздри бил запах масла и металла, чужих людей и чужих лошадей; только умелая и знакомая рука могла сдерживать его, покрытого пеной и потом.

Это должно было произойти, подумал Вейни; человек, выросший вместе с лошадями, он чувствовал это в воздухе — чувствовал это во множестве приближающихся лошадей, в возбуждении справа от себя, которое передавалось кобыле под ним, заставляло ее дрожать и грызть удила; а впереди поворот дороги, всадники уже недалеко и совсем скоро вылетят из-за него, слабый непостоянный ветерок доносит до лошадей запах и звуки, все усиливающийся топот копыт и бряцанье металла, звуки не мирных людей, но всадников, одетых в доспехи, и, даже ночью, скакавших тесной и сплоченной группой.

На дороге перед поворотом заржала лошадь, Сиптах фыркнул и, прежде чем Моргейн успела натянуть поводья, встал на дыбы и негромко ответил. Только тут он послушался ее и опустился на землю, сломав кусты; недовольная Эрхин дернулась и нервно отпрыгнула в сторону.

Потом опять все замолчали, обе их лошади и одна впереди на дороге, в лесу стало смертельно тихо.

— Так и есть, — еле слышно прошипела Моргейн. — Они остановились. Теперь они будут сидеть, дожидаясь дня, если нам повезет — и пошлют сообщение своему лорду, если нет.

Вейни вложил меч в ножны. — Мой лук, — сказал он, и показал в направлении дороги. Она наклонилась, отыскала его среди седельных сумок и молча передала ему вместе с колчаном оперенных стрел. Лошади молчали, но было уже поздно. Сиптах мотал головой, стараясь освободиться от поводьев, но Эрхин оставалась спокойна, пока Вейни аккуратно спускался с нее и вел к подлеску. Он захлестнул поводья вокруг молодого дерева, которое должно было удержать ее, даже если Сиптах ускачет, Небо знает куда.

Вейни снял слишком предательски блестящий шлем и передал его Моргейн, проскользнул мимо головы Сиптаха, успокаивающе коснувшись его потной шеи и бесшумно вошел в лес.

Когда он был вне закона, то охотился в лесах Маай не только на оленей. Инстинкты мгновенно вернулись, вместе с памятью о стрелах Маай и голодом: отверженный мальчик из рода Нхи быстро научился выживать, его единственными учителями были его враги, и вот он все еще жив, а некоторые из его сородичей-Маай нет.

Он слышал их, тихих, как могут быть тихими не меньше полудюжины всадников, укрывшихся между кустами — но ни один из них не был так тих, как единственный охотник из Карша, подкрадывавшийся к ним. Он увидел их, безмолвных настолько, насколько можно безмолвно удерживать на месте лошадей, смутные тени в свете звезд. Он неслышно скользнул к ним. Лошади узнали, что он здесь. Они задергали поводья и заволновались. Люди беспокойно оглядывались, глядели назад, на дорогу, по которой приехали, и на лес вокруг.

Мягким плавным движением он поставил лук на подъем ноги, и натянул тетиву; потом открыл колчан, достал три стрелы и распушил их оперение, чтобы даже в темноте они не подвели. Среди них не было стрелы, звук которой он бы не знал. Но одного поврежденного пера, ни единой царапины на трубке.

Он наложил первую и, выбрав ближайшую и самую ясную цель, вышел из-за дерева: не было еще такой железной кольчуги, которая могла устоять перед эрхендимским длинным луком, согнутым до предела. Его раненое плечо напряглось, стрела полетела. Тупой удар, и человек упал.

Остальные повернулись посмотреть. Пока они стояли, ничего не понимая, он наложил вторую стрелу, и второй человек упал, успев только крикнуть, лошадь освободилась и заметалась по дороге.

Третья стрела: все люди уже неслись к лошадям, прыгали в седло и собирались дать деру, но один из них крикнул и свалился на землю.

Вейни вынул еще одну стрелу из колчана, висевшего на боку. Четвертый человек упал со стрелой в спине, оставшиеся в панике поскакали как можно дальше от его огня, по направлению к Моргейн.

Вейни подхватил колчан и, уже не скрываясь, пробежал мимо лежавших на земле; он бежал по дороге за ними, и сердце билось о ребра.

Он услышал крики и треск кустов прежде, чем достиг поворота дороги, повернул, и в лунном свете перед ним возник Сиптах и его всадница, а перед ними носились лошади, обезумевшие от страха, а их всадники лежали в грязи, бездыханные. Он увидел как Чи, выползший из укрытия, хватает одну из бесхозных лошадей, увидел, как Моргейн с ледяным спокойствием наводит на него свое смертельное оружие, и в это мгновение понял, что такое настоящий страх.

— Лио, — позвал он, поднимая повыше руку с луком.

Она узнала его, и повернула жеребца, собираясь скакать за Чи, который уже успел взлететь на захваченную лошадь с ловкостью, которую трудно было ожидать в еще больном человеке.

Вейни подумал, что он мог бы убить Чи прямо сейчас или подстрелить лошадь под ним, и побежал, с ледяным страхом в сердце — он не мог ни крикнуть, ни остановить то, что должно было случиться: он был пеш, а Чи убегал верхом, и она не могла схватить его за руку, она не никак могла остановить его, кроме… Он рванулся и выбежал на середину дороги. Тяжелая броня давила на плечах, воздуха в легких почти не было.

Но Чи уже натянул поводья, укрощая испуганную до смерти лошадь, она почти успокоилась, повернула по широкой дуге и уже едва сражалась со всадником; и Моргейн осадила Сиптаха, поджидая его.

Чи прискакал назад и присоединился к ним, добровольно. Вейни подошел к Моргейн, в боку кололо и звенело в ушах, пот тек из-под кольчуги. Он увидел ужас на лице Чи, ужас человека, который только что видел смерть и знал, что мгновение назад сам был на краю пропасти и в любой момент может упасть в нее. Но Чи сделал выбор и прискакал назад — и этим кое-что заявил, по меньшей мере.

Всего было восемь мертвых, четверо безжизненных тел на дороге, остальные лежали за поворотом. И семь лошадей, убежавших туда, куда эти лошади только и могли убежать — домой, в конюшню, с пустыми седлами и волочащимися поводьями.

— Кто-нибудь убежал? — спросила Моргейн, не отрывая взгляда от Чи.

— Нет, — сказал Вейни, — если никто не прошел мимо тебя.

— Никто, — резко и жестко ответила она, — но лошади убежали, а на мертвых остались знаки, которые вызовут слишком много вопросов в Морунде… Чи! Кто это? Люди Гаулта?

— Гаулта, — низким голосом ответил Чи.

Дыхание Вейни успокоилось. — Я могу позаботиться о знаках. — Все равно он забрызган кровью. И его будет трясти по меньшей мере час. Сейчас он мог делать самую грязную работу. — Если меча народа Чи достаточно.

— Нет, это почти не скроет огненные раны, — задумчиво сказала Моргейн, и холодно добавила. — Огонь скроет. Огонь в этих лесах займет их на какое-то время. Засуньте тела поглубже в кусты.

— О Боже, — испуганно пробормотал Чи. — Сжечь в лесу? Поджечь лес?

— Вейни, — бесстрастно сказала Моргейн. Вейни поставил лук рядом с собой и снял с него тетиву, потом вложил его вместе с колчаном для стрел в левую руку Моргейн, а она все это время не отрывала тяжелый взгляд от лица Чи.

— Помоги ему, — предложила она Чи еще более холодным тоном. — Кажется, у тебя хватает сил.

— Если кто-нибудь остался в живых…, — сказал Вейни. Все его чувства застыли. Внезапно в нем что-то вспыхнуло, он начал отходить, но постарался удержать в себе холод и не думать ни о чем, кроме приказа, который он должен выполнить.

— Найди и помоги им уйти, — сказала она.

На этом приказы кончились. Дальше, конечно, начался ее собственный холод, такой же как у него. Только трус может спросить, что он должен делать в таком случае, только трус может заставить свою госпожу взять на себя ответственность за такое ужасное дело: он ничуть не хуже ее знал, что у них нет ни секунды времени и кругом враги.

Вейни подошел к телам, лежавшим на земле, скользнул рукой к ножнам, расстегнул их и вынул меч. Он слышал, как сзади подошли две лошади, слышал, как один всадник спустился и остановился, ожидая; он не обращал внимания ни на что, кроме тела, предположительно мертвого — тела человека, одетого в ту же броню, что и Чи, в кожу и кольчугу.

Те четверо, с которыми имела дело Моргейн, были несомненно мертвы. Вейни подошел к деревьям, где стояла раздраженная Эрхин — белая кобыла, причина стольких смертей. Он опять надел на себя шлем, освободил кобылу и подскакал к изгибу дороги, где оставил остальную компанию, тех, кто повстречался с его стрелами.

Один из них оказался кел. И все были мертвы.

Спасибо Небесам, подумал Вейни, и тут же ужаснулся собственному богохульству.

Он привязал Эрхин и быстро затащил мертвых так глубоко в кусты, как мог; потом поскакал к Моргейн, где Чи пытался сделать то же самое, шатаясь и пыхтя от попытки утащить следующий бронированный труп в кусты на краю дороги.

Вейни, сам покачиваясь от усталости, предложил свою помощь и они затащили последнее тело далеко в лес.

За все это время Чи не сказал ни одного слова — работал с мрачным искаженным лицом, и, когда они шли обратно на дорогу, слышали только его тяжелое дыхание и треск кустов.

— Ветер на восток, — сказала Моргейн, когда они все уже сидели на лошадях. Сиптах под ней дернулся в сторону Чи или его лошади, и Моргейн твердо сдержала его. — Чи, я верю, что эта дорога ведет на север — прямо на север.

— Да, — ответил Чи.

— Отвечаешь жизнью, — сказала Моргейн, и черное оружие в ее поднятой руке выплеснуло из себя огонь прямо на край дороги. На этот раз Моргейн и не подумала скрывать его от человека, который видел раны, сделанные им, видел, как оно прожигает плоть и кости.

Сухие листья вспыхнули сразу, и тонкая линия огня побежала по земле. С треском вспыхнули стволы, огонь резко усилился. Лошади заволновались, испуганные запахом дыма, и всадники отпустили поводья.

За поворотом дороги Моргейн, не останавливаясь, снова открыла огонь. Взглянув через плечо, Вейни увидел позади них яркий свет.

Сам рассвет не был настолько ярким. За ними бушевала стена огня, всходило солнце, слабое свечение на востоке, совсем незначительное, по сравнению с заревом, осветившим лес за их спинами.

— Это леса Гаулта, — прошептал Чи, повернувшись в седле и глядя назад, когда они дали лошадям немного передохнуть. — Мы сжигаем его леса и ветер несет огонь на его поля.

Вейни тоже поглядел на огненную стену за ними, над которой стелился дым, улетая в еще темное, но уже слегка освещенное солнцем небо. Сейчас он хотел только чистой воды, в которой мог бы умыть руки и лицо, смыть с себя зловоние смерти и вымыть гарь из ноздрей.

Лорд в Небесах, там же еще потерявшиеся лошади, не знающие, безопасной дороги в конюшню. И сама земля…

Сжечь леса? Сжечь землю?

Он не был уверен, что хуже: засада и убийство ничего не подозревавших людей, которые могли бы — только Небеса знают! — убежать только увидев Моргейн; или лорд, который скармливает своих врагов волкам; или темный ужас, которого боялась сама Моргейн, и который был связан с воротами и вещами, которые она напрасно пыталась ему объяснить.

Ворота открывались слишком далеко, слишком во многое, и, как говорила Моргейн, они могли распустить все нити, которые были завязаны с их помощью. Возможно так оно и было. Он не смотрел на мир так, как на него смотрела Моргейн, и не хотел смотреть — не хотел знать, почему движутся звезды, или где они находятся, когда оказываются между воротами, где нет не только звезд, но вообще ничего материального.

Но силу ворот он чувствовал костями. Он слишком часто глядел в никуда и точно знал, что туда манит сам ад.

Вейни знал, что делает человека похожим на этого Гаулта. Он знал, что мир считает его госпожу и его самого бесчестными, но знал и то, что наиболее безответственной вещью в мире было дать хотя бы одному человеку из той группы убежать живым и привести сюда преследователей, потому что если они погибнут, не выполнив задачу — Моргейн часто повторяла ему — погибнет все: что было, что есть и что будет. Она говорила правду, и сама в это верила, хотя часто врала ему, по мелочам. Этой вере он отдал тело и душу. Он даже надеялся — в самых глубоких тайниках своего сердца — что Бог может простить его. Простить его и ее, за все убийства, если они правы и не обманывают сами себя.

И он хотел бы, всей душой, почувствовать угрызения совести или, хотя бы, жалость к тем, кого убивал, как сегодня. Но не мог найти в себе этих чувств. Только ужас. Было и легкое сожаление — главным образом о лошадях; и почти ничего о людях, хотя и одной с ним расы. Он испугался, когда осознал, что что-то невозвратно ускользнуло от него, или он от него, и он не знает, как его вернуть.

— Куда мы направляемся? — спросила Моргейн их проводника, когда они доскакали до поворота, где дорога отворачивалась от восхода и направлялась к все еще темному небу; позади катился огонь, прыгая по вершинам деревьев. — Отсюда мы в состоянии выехать на старую дорогу?

— Это не безопасно, — сказал Чи. Рассвет осветил его усталое лицо и растрепанные волосы, к которым пристало несколько мертвых листьев. Глаза блестели лихорадочным блеском человека, видевшего то, что они сделали. — Если вы хотите засаду, леди, то там ее проще всего найти.

— Куда они направлялись перед рассветом? — резко спросил Вейни, потому что не мог понять смысл их действий; его бесило, что люди оказались так глупы, и он должен был отплатить им за это. Он молился Небесам, чтобы мог почувствовать хоть какие-нибудь угрызения совести.

О Матерь Божья, одному из них было не больше шестнадцати; слезы жалили его глаза, и хотелось разнести все, что могло попасться на пути.

— Я не знаю, — испуганно сказал Чи. — Не знаю.

— Мы думаем, что причина была, — резко сказала Моргейн. — Мы полагаем, что она на этой дороге и мы можем еще встретить ее, к сожалению — ты понимаешь меня, Чи?

— Я не знаю, — запротестовал Чи, качая головой.

— Ты мог попытаться убежать на этой лошади в лес, — сказала Моргейн. — И если бы не эта белая рубашка, ты уже был бы мертв. Восемь уже лежат — они не успели предать нас. Ты все еще понимаешь меня, Чи?

— Да, леди, — слабым голосом ответил Чи.

— Мы уже выехали из земли Гаулта? Где граница?

— Я не знаю, — в который раз сказал Чи, — и, клянусь, это правда. Мы сражались к северу от этого места. Милорд Ичандрен — он мертв. Люди Гаулта оказались ночью на дороге — Бог знает, только Бог знает, леди, что они делали здесь, и где остальные. Но этот огонь, он привлечет их, и не только их — Бог знает кого — и никто не знает, что они подумают, когда увидят. Сейчас здесь земля Гаулта. А его люди никогда не подожгут свою собственную землю. И мы…, — он заколебался, дыхание прервалось. — И мы не должны были жечь землю, по которой едем. Когда огонь погаснет, эта дорога все равно будет принадлежать Гаулту. Останутся только черные обгорелые стволы, за которыми не спрячешься, и он сможет без опаски ездить по еще большей территории.

Последние слова Чи сказал с негодованием. Вейни оперся о луку седла и нахмурился — голос Чи изменился и сам он выпрямился, как если бы хотел бросить вызов леди-кел, угрожавшей ему, а ведь дымящиеся трупы в лесу доказывали, что это не пустые слова. — Кто? — спросил Вейни. — «Mы»? Твои друзья? И как мы будем ездить с ними?

На мгновение Чи застыл, с открытым ртом. В глазах мелькнуло дикое пламя, и в долю секунды исчезло. Потом он перевел взгляд на Вейни, и тут же опять взглянул на Моргейн. — Такие же, как и я, — сказал он. — Они убьют всех нас, вас — только увидев, а меня, меня — когда поймут, что я один из людей Ичандрена. Пленники не должны возвращаться. Но если мы опять выедем на Старую Дорогу, нас поймают люди Гаулта, отведут в Морунд и всех убьют.

Это было настолько мрачно, что вполне могло быть правдой.

— И где они? — спросила Моргейн. — Настолько близко, чтобы заставить всю банду Гаулта прискакать через ночь? И во что мы вляпались?

— В войну, — ответил Чи. — Война, леди, и вы ее начали, убив этих восьмерых и подпалив лес. Даже если сейчас перемирие, Гаулт обязательно решит, что это сделали люди, и люди, только увидев огонь, тоже поймут это. Там наверху, на холмах, они поймут это утром, и спустятся вниз, чтобы ударить пока еще могут, пока люди Гаулта будут заняты, гоняясь за нами — и Гаулт знает это; поэтому он бросит всех, кого сумеет собрать, к холмам, чтобы помешать им. Вот как пойдут дела. Мы должны идти вверх, по самым далеким тропинкам, мы должны идти по ночам и надеяться, что нигде не наследим — засады будут на всех дорогах, до которых люди Гаулта успеют добраться.

Это казалось похоже на правду. Это казалось очень похоже на правду, после стольких обманов и ошибок.

— Почему мы должны верить тебе? — спросила Моргейн. — Ты уже ошибся дважды, Чи.

— Я не хочу умирать. — Голос Чи дрогнул. Он наклонился вперед в седле, холодном ветер трепал рубашку, туго облегавшую плечи. — Как перед Богом, леди — ехать туда, куда вы хотите, означает сунуть голову прямо волку в пасть. Я знаю, что ошибался. И нет мне извинения, хотя я надеялся, что мы поедем быстрее, и думал — напрасно — что хорошо знаю то место. Но вот это место я действительно хорошо знаю. Я здесь жил. И — клянусь жизнью! — на этот раз я не ошибусь.

— Мы не можем больше гнать лошадей, — проворчал Вейни. — Лио, кого бы мы ни встретили, нам от них не убежать.

Моргейн взглянула на него. На мгновение в ее глазах появилось выражение, которое он хорошо знал и боялся — нетерпение, которое могло убить их. Потом рассудок победил.

— Недалеко отсюда я знаю место, — очень спокойно сказал Чи, — где можно разбить лагерь.

Место оказалось поляной, хорошо укрытой между деревьями, через которую тек ручеек, пробивавшийся через камни — не слишком много воды, решил Вейни, когда они прискакали туда, но вполне достаточно. Он спустился на землю и внезапно обнаружил, что все кости болят, кольчуга давит на плечи намного сильнее, чем два дня назад, когда он надел ее. — Давай я, — сказал он, перехватывая поводья Сиптаха, пока Моргейн спускалась с жеребца: серый собрался воевать с украденным гнедым мерином, уши напряжены, движения полны лошадиной хитрости — еще не прямой вызов, но по дороге к нему, слегка увеличенная агрессивность, которая означала, что все три лошади в опасности.

— Он ненавидит гнедого, — сказала Моргейн, протянула руку и, рванув за подбородочный ремень, заставила серого посмотреть на нее. Она ласково потерла нос жеребца, как будто тот был маленьким детским пони. — Не беспокойся, я возьму его в руки. Он разволновался из-за Эрхин.

Щеки Вейни покраснели. Это слишком походило на упрек, и ударило по больному месту.

А Чи, очень разумно, привязал свою лошадь подальше от Сиптаха, на маленькой прогалине среди сосен — хотя бы сосны здесь такие же, как в Эндар-Карше; среди камней зеленели клочки травы.

Расседлывая кобылу, Вейни взглянул мимо плеча Эрхин в сторону Чи. — Небеса знают, — сказал он Моргейн, — что в мешках, которые он получил вместе с лошадью.

— И мы узнаем, — тихо сказала Моргейн, ставя на землю оружие Чи, которое Сиптах так долго нес. — И пускай он сам везет свои доспехи, когда мы опять поскачем. Хуш, Хуш. — Серый попытался заржать, она протянула руку и, схватив жеребца за уздечку, несколько раз сильно дернула. — Ну, ты, веди себя получше.

Но жеребец из Бейна помотал головой и все равно негромко заржал, а Эрхин, стоявшая рядом, вздрогнула. — Еще одно сражение, — улыбаясь сказал Вейни. — Среди многих других неприятностей.

— Эти другие неприятности жалят в два раза больнее, — сказала Моргейн, и раздраженно посмотрела на него, как будто хотела сказать, что природа такая, какая есть.

— Можно избавиться от гнедого.

— Я не просила.

Да, конь Чи мешал, и здорово мешал. Вейни стиснул челюсти, снял с кобылы седло и вытер ее с ног до головы, пока Моргейн делала то же самое с серым, улучшив его настроение.

Потом подошел Чи и принес седельные сумки, висевшие на гнедом.

В руке он держа складной нож.

Чи поднял руку и протянул Вейни нож, рукояткой вперед, а седельные сумки поставил на землю. — Не думаю, что вам понравится, если эта штука будет у меня, — сказал он и, когда Вейни протянул руку и взял нож, добавил. — Обыщи сумки, если хочешь. Или меня.

Вейни уставился на него. Дело чести: верят они Чи или нет.

— Да, — мгновенно сказала Моргейн, в таких делах не колебавшаяся ни на секунду.

Или потому, что ее вассал заколебался.

— Пошли со мной, — сказал Вейни. Во всяком случае все будет вежливо и без свидетелей, никакого позора. Он отвел Чи в сторону, к камням, и убедился, что второго ножа у него нет. Оба чувствовали себя неловко.

— Мне бы хотелось, — сказал Чи, который глядел в сторону, когда его обыскивали, — оставить эту игрушку себе. Мне нужно чем-то бриться. Мне нужен нож, чтобы защищаться, если кто-нибудь захочет убить меня. И мне нужно одеяло, которое есть в сумке. Твое я потерял в лесу. Мне холодно, я мерзну.

— Одеяло возьми, — сказал Вейни, не найдя больше ничего. — А для бритья…, — он-то думал, что этим оружием человек хочет убить себя, и ему это не понравилось. Это не выбор человека, так отчаянно боровшегося за жизнь. И это не тот выбор, который привел его ним — скорее трусость, непонятная в человеке, который столько пережил. — Я дам тебе свой. И я обыщу все остальные мешки, понял?

— Не сомневаюсь, — ответил Чи.

Струйка дыма вливалась в туман, повисший над холмами; Вейни забрался на невысокий камень, чтобы высмотреть все, что возможно, потом спрыгнул на землю и подошел к Моргейн, которая готовила еду. — Наш костер не привлек ничьего внимания, — сказал он.

— На востоке горит?

— Да, и к тому же дует восточный ветер. Там очень много подлеска. Не думаю, что они в состоянии остановить огонь, пока он не дойдет до полей. — Пожар все еще волновал его, особенно мысль о попавших в огненное кольцо лошадях. — Они не смогут пройти по дорогам, если ветер поменяет направление. И никто не сможет.

Какое-то Моргейн ничего не отвечала, потом подсыпала в еду немного соли. — Хотела бы я быть уверенным в этом.

Вейни сел на корточки и положил локти на колени, думая о карте, которую нарисовал для них Чи, прикидывая, сколько они уже прошли и сколько осталось идти на север до места, которое называется Теджос, и где стоят ворота, а потом внутрь земли, принадлежащей кел.

Он по-прежнему не спускал глаз с Чи, а Моргейн, работая, не спускала глаз с него. И вот перед ними появился незнакомец с растрепанной бородой, глядевший из-под белых соломенных волос. Наполнив одну из их сковородок водой из весело журчащего ручейка, вооружившись занятым ножом, куском мыла и расческой из панциря черепахи, принадлежащей Моргейн, Чи вымыл волосы, завязал их в косы и уложил на голове, дав солнцу высушить их до цвета соломы. Сейчас он сидел, наклонившись вперед и упрямо выскребал намыленную бороду.

Узкое лицо, обожженное солнцем наверху и слегка бледное там, где его покрывала борода. Симпатичное лицо, и неожиданно юное — едва ли больше двух десятков лет: от безумца не осталось ничего, ничего кроме молодого человека, от которого невозможно ожидать опыта умудренного жизнью воина, и который, тем не менее, изо всех сил старается предстать перед ними в самом лучшем виде. Чи, одетый в тонкую рубашку, немного дрожал от холода, несмотря на то, что по грудь завернулся в одеяло. Тем не менее, смачивая кожу водой с мылом, он скреб и скреб ее, а вода, капавшая с мокрых кос, холодила плечи и тело.

Возможно все дело в свободе, которую он почувствовал, получив лошадь, и в ветре с родных холмов, который дул ему в лицо. Человек из Эндар-Карша мог понять такое чувство… особенно если этот человек знал, что больше никогда не окажется в своих родных горах; который нашел что-то знакомое в холоде ветра, запахе сосен и в поведении этого молодого человека, к которому по каким-то причинам вернулась гордость — и, возможно, правдивость.

Чи подошел к ним, вернул бритву, сковородку и расческу, поплотнее завернулся в одеяло и, по-прежнему дрожа, уселся около их крошечного костра.

— Бери, — сказал Вейни, протягивая ему кружку чая — и получил в ответ серьезный благодарный взгляд; на этом изменившемся лице такое выражение казалось совершенно естественным, а глаза — странно застенчивыми, как если бы Чи снова стал сам собой…

Золотой луг… расставание. Его кузен скачет к горизонту, последний друг, не считая госпожи.

И было что-то еще в этом юноше, что-то от него самого, и это связывало его с ними; во всяком случае взгляды, которые Чи бросал на него, были серьезными, озабоченными, выжидающими — и даже, возможно, дружескими. Этот человек поднялся над отчаянием.

И Вейни вспомнил — вспомнил родной дом и братьев, свою жизнь, жизнь побочного сына, жизнь Кайя, пленника в доме Нхи, жизнь под той же крышей, что и наследники его отца. Оба брата постоянно мучили его. Средний брат, иногда, бывал помягче. И в эти дни ему казалось, что это знак, что братья в тайне любят его.

Странно — во время их последней встречи он почувствовал что-то похожее, отчаянно малое, как всегда.

Этот взгляд, направленный прямо на него и вызвавший такие воспоминания — судя по всему это отчаянная попытка сказать: смотри, вот я, настоящий Чи, разве я не лучше, чем ты думал обо мне?

Стало больно, как будто напомнила о себе старая рана. Ерунда, просто взгляд, а его сердце повернулось и обнаружило, что этот человек совсем не опасен — глупая мысль, возможно; он вспомнил, что в свое время из-за брата у него появилось глупое убеждение в том, что всегда есть надежда, надежда на изменение, и эта ужасная вера заставляла его страдать все эти годы.

И помогала пережить все, что они делали с ним.

Он рискнул и улыбнулся Чи, невесело, одной стороной лица, чтобы Моргейн, сидевшая по другую сторону, ничего не заметила; и увидел, что в глазах Чи появился огонек надежды — ах, тот самый пруд и та самая бедная отчаявшаяся рыба хватает приманку: бедолага, Небеса, помоги ему, помоги нам обоим, тогда только Моргейн спасла меня. А кто спасет тебя? О Боже, неужели ты рассчитываешь на меня?

Он передал Чи лепешку, которую Моргейн дала ему, отрезал немного сыра и тоже отдал, потом отрезал для Моргейн и для себя. Пустяк, мелочь: сначала гостю, потом себе, но Чи понял. Его глаза сверкнули. Он заметно расслабился и поправил одеяло так, чтобы можно было положить еду на колени; да, у них всех хороший аппетит.

В тех седельных сумках, которыми завладел Чи, была еда: всадник вез с собой хороший запас. Мука грубого помола, бутылка с подсолнечным маслом, немного соли — все пригодится. Вяленое мясо, упакованное отдельно. Смена белья. Сковородка, чашка, точильный камень, рашпиль и затупившаяся бритва, обрывки веревки и кожи, кольца от лошадиной сбруи — пойдет в дело, все; пакет с подозрительными травами, которые Моргейн разложила около себя, и попросила Чи назвать каждую и ее свойства.

— Вот это желтокорень, или золотая печать, — сказал он, указывая на изогнутую высохшую полоску. — Слабительное. — И, указывая на остальных. — Женская шляпка, против лихорадки. Кровавый корень, залечивает раны.

Да, и это не пропадет. А еще одеяло, потому что Чи потерял одно во время боя.

— Учитывая то, что они везли с собой, всадники приехали из места, которое находится не очень далеко, — заметил Вейни, — или не собирались оставаться надолго.

— Да, — ответил Чи, — это был разведывательный отряд отряд, вот и все. Несколько дней здесь, и обратно в Морунд. — Он проглотил очередной кусок лепешки и махнул рукой в сторону холмов. — Там всегда волнения.

— Но сейчас больше, — сказала Моргейн. — Намного больше.

Рука упала. Чи бросил взгляд на Моргейн и все его возбуждение исчезло. Мгновенно вернулся страх, в голову ударили тревожные мысли.

— Я не собираюсь вредить твоему народу, — сказала Моргейн. — И сейчас я кое-что скажу тебе, Чи: я не собираюсь объяснять тебе, кто я такая; но что бы ты не сказал мне, тебе это не повредит… если у тебя нет каких-нибудь особых причин любить этого лорда из Манта?

— Нет, — тихо сказал Чи.

— Я не собираюсь навлекать несчастья на твой народ в холмах, — продолжала Моргейн. — Наоборот, возможно дела пойдут так, что им станет легче жить. У кел есть причины бояться меня. У тебя — нет.

— Почему…, — лицо Чи еще больше побледнело. — Почему у них есть?

— Потому что я добьюсь того, что больше не будет никаких Гаултов — больше никто не будет входить и выходить через ворота. Это, и только это дает им такую власть над вами. Человечеству останется только отступить и подождать. Со временем вас станет намного больше, чем их. И тогда — они знают, что тогда им придет конец. Поэтому они и сражаются против вас.

Чи мгновенно сообразил, что услышал очень опасные слова. На какое-то время он затаил дыхание, потом метнул отчаянный взгляд на Вейни.

— Да, это правда, — твердо сказал Вейни. Но, о Небеса, это была далеко не вся правда. Слишком просто, так никогда не бывает. Это поймет любой человек, выросший среди людей, которые постоянно сражались с кем-нибудь. Моргейн лжет — не договаривает до конца.

— Но что вы собираетесь сделать? — спросил Чи, пораженный до глубины души. — Вы, одна?

— Я закрою ворота. И, учти, это абсолютная правда: когда я это сделаю, мы с Вейни пройдет через ворота и уничтожим их, вместе со всей их силой и всем тем злом, что они делают. Служи мне, как ты поклялся, и я дам тебе возможность выбирать: пройти через ворота или остаться в этом мире, навсегда. Еще никому я не давала такую возможность, и я не советую тебе идти со мной. Но однажды, если ты окажешься в отчаянном положении, то можешь захотеть этого; и, если это произойдет, и если все это время ты будешь честно исполнять свою клятву, я возьму тебя с собой.

Какое-то время Чи сидел не шевелясь, только губы дрожали, взгляд не отрывался от Моргейн. Потом вырвался из-под колдовской силы ее слов и невесело усмехнулся. — Против Манта?

— Против Манта и против Скаррина, который правит там, если он встанет на нашем пути. И против любого, человека или кел, кто встанет на нашем пути. У нас очень простая цель. И очень прямые решения. И мы никогда не обсуждаем их. Мы проходим там, где хотим и лучше всего, чтобы никто не встречался нам по пути, хотя, если твой народ захочет нас принять, мы с радостью примем предложение.

Чи подхватил одеяла, сползшее с плечей, как если бы ветер, внезапно, стал холоднее. Его лицо вытянулось, стало серьезным и задумчивым.

— Чи, я рассказала тебе правду, мою правду. А теперь я хочу услышать твою. Если есть что-то, что давит на тебя, расскажи мне и не держи в себе, но имей в виду, что любое умолчание может стоит тебе жизни. Чи, случилось ли с тобой что-то такое, что ты должен рассказать мне?

— Нет. — Он яростно махнул головой. — Нет. Все, что я говорил, — правда. Да, я ошибся, даже дважды, но я не собирался врать.

— Я спрашиваю тебя второй раз.

— Я не врал!

— Или не говорил всей правды.

— Я вел вас самым лучшим путем из тех, которые знаю. И сейчас я повторяю вам, леди: мы не можем вернуться назад на Старую Дорогу, у нас нет выбора, мы должны идти в холмы.

— Не утверждай, что знаешь больше, чем знаешь.

— Я знаю эти холмы. Я знаю эти дороги — здесь я знаю все, до конца. Здесь я сражался. Вы просили провести вас через другие места, где я был только однажды, но здесь я знаю дорогу — и пытаюсь, леди, провести нас тропинками, которых не знает никакой кел; но если мы вернемся на дорогу, то достаточно одного взгляда на ваши волосы, миледи, и мы все трое умрем.

— Ты имеешь в виду людей?

— Да, людей. Они наблюдают за дорогой, и днем и ночью. Они ждут людей, служащих кел, бандами, по десять-двадцать человек в банде. Они не ждут троих.

— Но ведь бывает такое, — сказал Вейни, — что ваш народ идет на службу кел; а бывают и такие как Гаулт — которые сами знают самые запутанные тропинки; так что у людей Гаулта есть проводники, которые могут провести их через леса.

— Да, бывает. Мой народ наверняка заподозрит, что я сам стал таким, — печально ответил Чи. — Нет никаких сомнений, они так и подумают. Поэтому нам нельзя показываться на дороге. Поэтому мы должны идти тихо и быстро, и я делаю все, чтобы мы так и шли. Я не безопасен для вас. А вы — мой смертный приговор.

— Я ему верю, — спокойно сказала Моргейн Чи, взволнованно ожидавшего ее приговора. Он жадно ловил ее взгляд, как человек, полностью выведенный из равновесия.

— Так что ты покажешь нам, как неожиданно появиться среди твоего народа, — продолжала Моргейн.

— Я покажу вам, как избежать их.

— Нет. Ты приведешь нас за их спины.

Вейни открыл рот, чтобы запротестовать; и закрыл — она сказала эту чушь не просто так.

— Чтобы доказать твои добрые намерения, — добавила Моргейн.

Нет сомнений, Чи думал быстро. В его глазах последовательно появились и исчезли колебание, страх и надежда. — Хорошо, — сказал он через два удара сердца.

— Ты солгал мне, — сказала Моргейн.

— Нет, — Чи яростно замахал головой. — Нет. Я приведу вас туда.

— Признаю, ты быстро думаешь; но ты смертельно неумелый лжец и знаешь, что такое угрызения совести. Хорошо. Я впечатлена. Теперь я знаю пределы того, что можно требовать от тебя. Успокойся, я не намериваюсь нападать на твой народ. Ты понял меня?

— Да, — сказал Чи, чье лицо смертельно бледное лицо вспыхнуло и он неровно задышал.

— Я не буду чересчур обременять твою совесть, — сказала Моргейн. — У меня и так есть один мужчина, который постоянно напоминает мне, что у меня она тоже есть. — Она начала забрасывать огонь землей, как будто не видела смущение юноши. — Не бойся, повторяю тебе: я не собираюсь вредить твоему народу. Этой ночью, когда мы поскачем в горы, ты можешь нести свою броню — на лошади, или можешь надеть, как хочешь. Я чувствую себя ответственной за твою жизнь, отчасти, да и хочу разгрузить своего коня.

Краска со щек Чи исчезла. Он слегка поклонился, не вставая — быстро соображающий молодой человек, подумал Вейни, которому было стыдно за испытание и обман, стыдно, несмотря на последовавшее потом дружеское и даже более чем щедрое отношение к бывшему пленнику. Настоящая женщина-кел, которая испытывала своего нового вассала-мужчину на преданность и верность, таким вот неприятным образом.

Все это не слишком понравилось Вейни, который, хорошо зная нетерпеливость Моргейн, знал и то, как она обычно обращается с незнакомцами, особенно с теми, кто испытывает ее терпение — резкие слова и открытое предупреждение. Зато теперь Чи точно знает ее желания, знает чего она хочет, а чего нет.

Поев, она отдала ему кружки, для чистки; потом заново уложила седельные сумки. — Иди спать, — приказала она Чи, который все еще сидел напротив нее. Он медленно поднялся, с трудом дошел до того места, где положил седло, накрылся одеялом и мгновенно уснул.

— Ты слишком сурова с ним, — сказал Вейни, возвращая вымытые в ручье кружки.

— Он не дурак, — заметила Моргейн.

— Не похоже, что он хитрит.

Она бросила на него хмурый взгляд, хотя совсем не такой, как на Чи. Тоже честный, но другой. — И я. Теперь, по меньшей мере, он задумается, прежде чем попробует.

— В его глазах ты кел. Будь с ним помягче.

— И опять проверять, верит он мне или нет?

— Ты же женщина, — сказал Вейни, потому что исчерпал все доводы поменьше. — Это не то же самое. Он молод. Ты его пристыдила.

Она опять посмотрела на него тем же хмурым взглядом. — Он вполне взрослый человек. Пусть учится держать себя в руках.

— Ты не должна провоцировать его.

— А он меня. И он должен понимать, что есть определенные рамки, за которые лучше не выходить. Разве я могу сказать, что доверяю ему? Я вовсе не хочу убивать его, Вейни. А ошибки могут довести и до этого. Ты же знаешь. Очень хорошо знаешь. Кто из нас двоих схватил его?

— Я…

— …мужчина. Да. Хорошо, тогда объясни ему, что я не застрелила его, когда он бежал, и что ему очень повезло. И еще объясни, что я не собираюсь прощать его, если он опять ошибется. Я убью его без всякого предупреждения, убью выстрелом в спину и из-за этого не потеряю сон. — Он завязала узел на седельной сумке и подвинула рукоятку Подменыша к поближе к себе, хотя меч и так лежал недалеко от нее. — А пока я буду с ним очень вежлива, если тебе так хочется. И вообще, иди спать. Если мы действительно доверяем этому человеку, ты и я можем себе позволить выспаться.

— Разрази меня чума, если ты услышала…

Лошади, пасшиеся за маленьким гребнем из камня и земли, подняли головы. Вейни краешком глаза увидел их, пульс ускорился, спор прекратился на полуслове. Моргейн тоже мгновенно остановилась. Ее серые глаза побежали от лошадей в лес, который защищал их от дороги, а Чи перекатился под своим одеялом, по-видимому ни о чем не подозревая.

Вейни осторожно встал и Моргейн в то же мгновение вскочила на ноги. Он молча показал рукой на коня Чи, привязанного вдали: быть может что-то тревожное случилось там, и он сам бесшумно направился к жеребцу, пока Моргейн так же бесшумно подошла к пасущейся паре, чтобы успокоить ее.

Гнедой мерин навострил уши, его ноздри раздулись. Вейни придержал его, натянул привязь, как бы сделал с их лошадьми, и приготовился отреагировать на любой звук тревоги. В конце концов может быть они почувствовали самого обыкновенного хищника, или даже одинокого оленя — в этих сосновых лесах не может быть ничего более худшего.

И тут он услышал отчетливое звяканье сбруи, всадники неторопливо скакали вниз по дороге — спускаются, подумал он, хотя в холмах эхо могло обмануть кого угодно. Он зажал пальцами нос гнедого, бросил взгляд на Моргейн и прошептал ей несколько слов на языке Карша. Чи, лежавший между ними, поднял голову, но не сдвинулся с места, только напрягся и покрепче натянул одеяло на плечи — лицом к нему, задом к Моргейн, которая была достаточно близко, чтобы остановить любой крик, но не могла все время следить за ним.

Тишина, ни малейшего звука из лагеря. Гнедой дернул головой и ударил копытом, и Вейни пришлось посильнее сжать его нос, заставляя его успокоиться. Одновременно он скользнул обеспокоенным взглядом по Чи. Тот не шевелился.

Через долгое, очень долгое время звуки начали таять, унесенные ветром. Издали еще доносилось смутное звяканье сбруи и топот лошадей; днем, слава Небесам, всадники больше смотрят на дорогу перед собой и на то, что происходит в долине; никому и в голову не пришло обыскать одинокий каменный холм.

Слава Небесам, еще раз повторил он про себя, они уже погасили костер и вымыли все сковородки, а ветер дул от дороги, а не от них.

Наконец все стихло. Опять запели птицы. Вейни, осторожно, отпустил лошадь, и взглянул на Чи.

И кивнул ему.

Моргейн тоже оставила лошадей и вернулась на берег ручья.