"Дунайские ночи" - читать интересную книгу автора (Авдеенко Александр Остапович)

«МОХАЧ»

Ил-14 совершил посадку на твердой солончаковой площадке на окраине Ангоры.

Открытый газик заставы, оставляя позади себя густую гриву коричневато-сизой пыли, мчался по ухабистой дороге к степному аэродрому. На полном ходу, завизжав тормозами, он остановился у крыла самолета.

Громада спустился по алюминиевой лестнице на землю. Смолярчук выскочил из машины, подбежал к генералу, кратко доложил о происшествии.

Громада посмотрел в ту сторону Дуная, где была нарушена граница, и спокойно, уточняя обстановку, спросил:

— Сколько их?

— Четверо, товарищ генерал. Три следа рядом, четвертый поодаль. Все мужчины. Ушли в тыл. Дунай преодолели на плавсредствах. Лодка обнаружена в кустах, метрах в двадцати от места нарушения, вниз по течению.

— В какое время прорвались?

— На рассвете, часа в четыре.

— Кто инструктор розыскной собаки?

— Рядовой Щербак.

— Щербак. Тот самый?

— Так точно.

Громада посмотрел на часы, постучал то стеклу ногтем и нахмурился.

— В чем дело? Почему до сих пор нарушители не схвачены?

— Собака потеряла след, товарищ генерал.

— Собака Щербака, вашего воспитанника, безотказный Варяг? Странно. Хорошо, допустим. А как же ваш Витязь?

— И Витязь бессилен, товарищ генерал. Визжал, бесновался, кружился волчком и не пошел дальше вот этой дороги. — Смолярчук развернул крупномасштабную карту и указал на желтую линию придунайской проселочной дороги. — Здесь земля заслежена. Кроме того, невдалеке расположен завод эфирных масел. Все собаки чихают и нос воротят.

Громада взял карту, развернул и, подойдя к газику, разложил ее на переднем сиденье.

— Ну, старший лейтенант, докладывайте, где теперь находятся непрошеные гости?

— Полагаю, что здесь. — Смолярчук указал на черную россыпь прямоугольников, изображающих на карте Ангору и прилегающие к ней поля и плавни. — Я отрезал им дорогу сразу же, как наряд обнаружил прорыв.

— Какими силами?

— Силами всей заставы, во взаимодействии с дружинниками.

Громада улыбнулся.

— Не оплошал, Андрей Батькович. А я, признаться, подумал, что вы все еще находитесь под гипнозом операции «Тишина». Ну, а дальше как действовали?

— Еще не успел, товарищ генерал.

— Ладно, сообща будем действовать. Ваши предложения?

Смуглое лицо Смолярчука покрылось красными пятнами.

— Если бы меня здесь не оказалось, что бы вы сами предприняли? — спросил Громада.

— Прочесал бы весь участок от Дуная до этих вот болот.

— Действуйте. А я пока поговорю с нарядом, обнаружившим следы. — Громада с усмешкой взглянул на Смолярчука. — Люблю, знаете, танцевать от печки… Особенно в подобных случаях, как этот. Поехали!

На проселочной дороге снова взвихрилась гигантская грива пыли, И не скоро ей суждено было улечься и здесь, и на всех дорогах, уходящих от Дуная.

Громада высадил Смолярчука в городе и поехал дальше.

В прохладной канцелярии заставы с окнами, выходящими на Дунай, он обстоятельно, неспешно, будто обладал неограниченным запасом времени, разговаривал с Щербаком и Сухобоковым.

— Когда и где вы обнаружили следы? — задал он первый вопрос. — Покажите!

Щербак подошел к макету и карандашом указал место нарушения границы — крутой берег Дуная, заросший кустарником.

— Вот здесь, товарищ генерал.

— Метрах в пятидесяти от завода эфирных масел. Не больше?

— Так точно.

— Напротив конторы? В самом людном месте?… И вас не удивило это обстоятельство?

Щербак молчал, смущенно переглядываясь со своим напарником. Молчал и Сухобоков. Он еще меньше понимал вопрос генерала.

— А меня, дорогие товарищи, скажу вам откровенно, очень удивило такое нахальство нарушителей. Но ненадолго. — Громада улыбнулся и продолжал: — Тонкое это, рассчитанное нахальство. Противник нашел то, что искал, — позиция, где его никак не ждут, ринулся сюда и совершил удачный прорыв. Какой же первый вывод мы должны сделать теперь, на исходном рубеже? Граница прорвана не случайными людьми. Нарушители хорошо подготовлены, умеют терпеливо наблюдать, воспользовались сложившейся обстановкой. Так?

И Щербак и Сухобоков кивнули. Оба они понимали, что генерал не поучает, не экзаменует, а размышляет вслух. Понимали это и офицеры, прилетевшие вместе с Громадой.

— Пойдем дальше. — Громада положил большую свою ладонь на макет участка заставы, осторожно прощупывая его бугорки, впадины, протоки, озера. — Куда направились нарушители после того, как прорвались через границу?

— По заводской дороге, товарищ генерал. И скрылись в городе.

— И собака не взяла след?

— Сначала взяла, а потом потеряла, заблудилась, — ответил Щербак. — След был не простой, а спиральный. Петля за петлей.

— Видите! — воскликнул Громада. — Напрашивается вопрос, как же эти молодчики будут действовать дальше? Думаю, что останутся верны себе. А раз так, раз они не лыком шиты, значит, понимают, что мы, обнаружив их следы, начнем преследовать и обязательно настигнем их. Куда ни сунься, всюду наряды. А если они это понимают, то ни в коем случае не полезут на рожон, будут искать выход похитрее. Где же он, этот выход? И есть ли он у них? Есть!.. Нарушители попытаются отсидеться в дунайских плавнях, на островах… Вы свободны, товарищи!

Два дня и две ночи солдаты в зеленых фуражках патрулировали тропинки, улицы, пристань, берега Дуная, входы и выходы из деревень.

Черные просмоленные дунайки, приписанные к причалам Ангоры, прочесывали каждую протоку, каждый ерик. Ночью прожектора рассекали темноту.

Добровольные народные дружины в каждой складке местности искали нарушителей. Искали там, куда люди обычно не заглядывали годами — под крылечком, под ворохом старых парусов, сетей, в недостроенных жилищах.

Искали вооруженные и безоружные люди. Мужчины и женщины, комсомольцы и пионеры. Сотни людей советской Дунайщины стали следопытами.

Один нарушитель был схвачен на дамбе, соединяющей остров Ясонька с большой землей. Другого вытащили из-под копны прошлогодней осоки на том же острове. Третьего сняли с высокого дерева.

Четвертый пока не был пойман. Четвертый, по словам задержанных, бросил их на произвол судьбы. Все они, каждый в отдельности, показали на допросе, что их вожака зовут «Мохачем».

И с новой силой развернулся поиск. В туманном сыром рассвете пылали костры, вокруг которых обогревались дружинники.

С первым проблеском зари снова начались поиски.

Федор Щербак рывком поднял покорную собаку, посадил ее себе на плечи. Пес почувствовал, какое ему предстоит путешествие, и встревожился: уныло смотрел на непроглядные камыши, тихонько скулил и дрожал.

— Тихо, Варяг.

Схватив ошейник овчарки левой рукой, а правой держа наготове автомат, висящий на ремне, Щербак покинул прибрежную полосу твердой земли и решительно вошел в темную, неподвижную, как бы загустевшую массу плавневой воды.

Никого он не позвал за собой. Ни словом, ни жестом, ни взглядом. Даже не оглянулся. Молча, по-солдатски просто сделал свой первый трудный шаг по болоту и был полон уверенности, что дружинники пойдут за ним. И эта его уверенность, как электрический заряд, пронзила сердца дунайских ребят и девушек, сверстниц Федора. Все они так же смело, деловито, как и их поводырь, зашагали по болоту.

Ноги их чуть ли не по колено уходили в разжиженную почву плавней. Тугая, высотою в три человеческих роста, остроперистая камышовая стена нехотя расступалась перед ними и сразу же с угрожающим шорохом захлестывалась.

Только что вошли люди в дунайские джунгли, но их уже не видно и не слышно. Бесследно, кажется, пропали. По-прежнему величаво дики зеленые камышовые заросли, увенчанные бархатистыми коричневыми султанами.

И только сверху, с птичьего полета, пожалуй, можно было увидеть, как движутся люди от левого берега острова к правому, как расступается перед ней массив камышей, как поспешно улетают лебеди, гуси, утки, пеликаны и как прячутся под тяжелыми пушистыми листьями водяных лилий огромные болотные жабы.

Убегает, пробиваясь сквозь заросли, кабан.

И лохматая пучеглазая рысь бежит на север по своей тайной тропке: то по гребню суши, чудом здесь сохранившемуся, тонкому, как лезвие бритвы, то по вспухшим, твердым кочкам заматерелых камышовых кореньев, то переплывая водное пространство, то взбираясь на вершину одиноко растущего дерева, чтобы оглядеться, далеко ли преследователи.

Убегает от людей и «Мохач». Огромный, заросший щетиной, лохматый, облепленный водорослями, промокший насквозь и все-таки разгоряченный, то проваливаясь в трясину по шею, то выбираясь на кочкарник, все время держа пистолет над головой, он ожесточенно пробивается все дальше в камышовую чащобу, будто там его ждет спасение.

Пот струится по изрытому морщинами, почерневшему лицу. Редкие сивые волосы слиплись.

Дышит «Мохач» шумно, тяжело. На ходу черпая воду ладонью, утоляет жажду, охлаждает воспаленный лоб и щеки.

С севера, из островной глухомани, куда ползет «Мохач», на него обрушиваются встречные крики дружинников. И с неба доносится гул мотора. Бежать теперь некуда. Крышка захлопнулась. А «Мохач» не сдается. Он все еще надеется на что-то. Скрывается под водой, дышит через полую камышовую трубку.

Прежде чем он успел нырнуть, его успели заметить сверху, из кабины вертолета. Огромная тень накрывает то место плавней, где затаился «Мохач». Ураганный ветер гнет, ломает камыши. Крупная рябь мечется по водной поверхности. Ниже и ниже опускается вертолет. Машина зависает, падает трап, и по его перекладинам спускается Смолярчук. Он прыгает в плавни, по грудь скрывается в болоте.

«Мохач» не сдается. Он сидит на дне болота и, задрав голову, с камышиной во рту, крепко держится за какие-то корневища.

Смолярчук протягивает руку, вытаскивает из воды камышовую трубку и отбрасывает ее в сторону.

На черной поверхности плавней появляются пузыри. Беглец глотает воду, тонет. Смолярчук хватает его за волосы и, как репу, выдергивает из болота.

«Мохач» судорожно раскрывает рот, кашляет, отплевывается.

Смолярчук кивает на висячий трап.

— Пошел!

Повторять приказание не надо. «Мохач» уже весь во власти инстинкта самосохранения. Жить, жить, жить! Любой ценой. Все отдаст, все сделает, пойдет на какой угодно риск ради одного года, одного месяца жизни. Любой жизни.

Перебирая коченеющими руками перекладины, истекая болотной водой, роняя тину, он неуклюже взбирается по лестнице, исчезает в брюхе жужжащей стрекозы. Следом за ним поднимается Смолярчук.

Вертолет снимается с невидимого воздушного «якоря», резко набирает высоту и пересекает остров Медвежий.

Высунувшись из кабины, Смолярчук посылает в вечереющее небо одну за другой серию красных ракет.

«Мохач» зажмуривается. Лицо его каменеет. Трудно понять, глядя на него, лицо ли это трупа или живого человека.

Летающая мельница деловито машет своими гигантскими крыльями в безмятежно-синем по-весеннему теплом небе.

Сверху Смолярчуку хорошо видны народные дружинники. Машут руками, фуражками, шляпами, платками, ружьями, косами.

Победные крики несутся над плавнями, над камышами, над болотом, над ериками, протоками, над Дунаем.

Стрекоза с грозным гулом проносится над Ангорой, над сейнерами, рыбным заводом, холодильником, заставой. Вертолет провожают приветливыми улыбками и рыбаки, выгружающие рыбу, и пограничник, несущий службу на вышке, и сварщик, работающий на ремонтируемом судне, и ватага девушек, плетущих сети у огромного навеса.

Вертолет медленно снижается по вертикали и садится неподалеку от Громады. Генерал стоит на крутом взгорье, рядом с ярко пылающим костром. Ураганный ветер пропеллеров раздувает полы генеральской шинели, треплет черные, чуть седые на висках волосы, прибивает пламя костра к земле.

Кузьма Петрович нетерпеливо смотрит на темный дверной проем кабины, ждет.

Смолярчук спрыгивает на землю. Подходит к Громаде, звонко, в полную силу голоса докладывает:

— Товарищ генерал, ваше задание выполнено. Государственный преступник задержан.

— Благодарю и поздравляю…

Легким пренебрежительным взмахом руки он приказывает увести «Мохача». Проводив его взглядом, он поворачивается к Смолярчуку, берет под руку, подталкивает к костру.

— Грейся!

Смолярчук с блаженной улыбкой подставляет жаркому огню то спину, то грудь.

Через некоторое время перед генералом Громадой и его офицерами снова предстал четвертый нарушитель, причинивший столько хлопот.

Смолярчук с удивлением смотрел на «Мохача». Неузнаваем. Хорошо отдохнул, распарился под горячим душем до розоватого глянца, выбрит, тщательно причесан.

Полный почтительности, он вошел в канцелярию заставы и не спеша, с достоинством, опустился на указанный ему стул. Заметив среди офицеров генерала, слегка склонил перед ним голову.

— Признаться, не рассчитывал и не надеялся на такое великодушие. Извините за откровенность. Уверен, что она мне не повредит. Откровенность на допросах лучший способ самосохранения и защиты.

— Это не допрос, — сказал Громада. — Допрашивать вас будут другие. Я только задам вам несколько вопросов.

— Не трудитесь, генерал. Я знаю, что именно вас интересует. — И без всякого перехода, без малейшей паузы, бойко, развязно, с уверенностью хорошо выучившего свою роль актера, забубнил: — Прежде всего вас, конечно, интересует мое подлинное, так сказать, первозданное лицо. Во-вторых, вы желаете знать, чьи именно интересы я представляю, вернее, должен был бы представлять. Пожалуйте, готов дать исчерпывающий ответ на этот и на все другие вопросы. Итак, записывайте, если угодно. Кто я? Послал меня сюда мой старый шеф генерал Гелен. Настоящее мое имя, как вы, безусловно, давно установили — Карл Бард. Последняя кличка вам известна, а предыдущие… их было так много, что я не хочу утруждать ни вас, ни себя их перечислением. Я и моя группа высадились в Сулинском гирле Дуная, километров на пятьдесят ниже румынского города Тульча. Неподалеку от озера Фортуна, с левой стороны, рядом с гирлом Руска, соединяющим канал с давно обмелевшим несудоходным Георгиевским гирлом… Извините, я, кажется, излишне детализирую. Вероятно, вас не интересуют подробности?

— Интересуют. Говорите!

— Благодарю. Мы давно облюбовали это место высадки, тщательно изучили его по лоции и все предусмотрели, что в силах людей предусмотреть. Посмотрите на карту! Идеальный плацдарм для такой операции, как наша. Вода, вода и вода! Полный простор для людей-лягушек. Эта главная дорога связана с второстепенными, многочисленными протоками, речушками, ериками, малыми и большими озерами. Мы могли, не расставаясь с водой, пробиться на восток и запад, север и юг.

Громада прервал Карла Барда:

— Какое у вас было задание?

— Какое?… Позвольте ответить на этот вопрос в конце показаний? Боюсь, что после того, как я скажу о задании, вы потеряете интерес к подробностям. А я бы хотел… Знаете, старики очень словоохотливы.

— У вас был груз?

— Да, был. Мины самого новейшего образца. Присасываются к корабельному килю. Обладают страшной разрушительной силой. Специальный механизм позволяет с точностью до одной минуты установить время взрыва. Мы доставили на Дунай три такие мины. Все они снабжены автоматическими приспособлениями, которые сначала затопляют торпеды, а потом заставляют их в заданное время всплывать. Извините за популярное объяснение.

— Где эти мины?

— Лежат на дне Дуная, в центре морского канала, над дорогой кораблей. — «Мохач» глянул на стенные часы. — Время утопленников истекает. Через восемь часов все мины всплывут, то есть не совсем всплывут, а поднимутся со дна реки на определенную, тоже заданную высоту, равную подводной части корабля с большой осадкой. Даже днем, даже с помощью бинокля нельзя увидеть такие мины. Ни с берега, ни с судна. Если не будут приняты срочные меры, завтра утром какой-нибудь вожак каравана кораблей напорется на одну из этих мин и непременно взорвется, пойдет ко дну и надолго закупорит сулинский фарватер, единственные судоходные ворота к Черному морю. И тогда корабли Италии, Турции, Англии, Германии, Австрии, Бразилии, Аргентины и других стран будут закупорены в дунайском бассейне. Представляете, какой шум будет? Конечно, через две или три недели затопленное судно поднимут, но дело будет сделано. Весь мир узнает, что и в гирле Дуная действуют силы сопротивления, один из отрядов борцов за свободу. — «Мохач» остановился и взглянул на Громаду. — Разрешите продолжать или допрос прерывается?

— Почему именно завтра вы должны были закупорить гирло Дуная? Почему не раньше и не позже?

— Да, вопрос чрезвычайной важности. Но вы, кажется, уже догадались, что это за день «завтра».

— Отвечайте.

— Завтрашний взрыв приурочивался к большим событиям на всем протяжении Дуная. Люди-лягушки были посланы и в Словакию, и в Болгарию, и в Румынию, и в Венгрию. И больше всего их было послано в Венгрию. Венгрия, как мне точно известно, должна стать эпицентром взрыва. — «Мохач» ждал, что последние его слова произведут на советского генерала особенно сильное впечатление. Увы, даже такое признание не вызвало перемены в его лице. Оно по-прежнему было непроницаемым, спокойным, холодным.

— Вы как будто не верите мне?

— Не имею права не верить, ибо вы подтверждаете то, что нам уже известно, — сказал Громада.

— Вы хотите сказать, что мои добровольные показания не имеют цены? И мне нечего надеяться на снисхождение вашего правосудия?

Один из офицеров, сидящий у входной двери, потихоньку поднялся и вышел. Громада подождал, пока он закроет дверь, и сказал:

— Не имею права выступать от имени нашего правосудия. Почему вы, не дождавшись взрыва, покинули свою базу?

— Нас обнаружили румынские пограничники и начали преследовать. Через болота и плавни мы выбрались к границе. Восемь или десять дунайских рукавов преодолели, дюжины две озер и болот. Вы, конечно, спросите: почему мы пробирались именно сюда, на север, к советской границе. Дело в том, что на острове Тополином у нас была давняя надежная явка. Мы рассчитывали отсидеться у своего старого друга Сысоя Уварова, у «Белуги», дождаться оказии и вернуться в Регенсбург.

— Совершенно верно, — сказал Громада. — Вы не попали к Сысою Уварову. Наблюдая за Тополиным островом с правого берега, вы установили, что «Белуга» перевернулась кверху брюхом. И даже это не остановило вас? На что же вы надеялись, переправляясь через Дунай?

— Я вел своих спутников в ваш тыл, в надежде через Польшу уйти в Западную Германию. Когда и вы начали нас преследовать, я бросил их и пробивался дальше один в Одессу, откуда мог бы кружным путем вернуться в Регенсбург или в Мюнхен.

— Все похоже на правду. Складно.

— Чистая правда, генерал! — воскликнул «Мохач». — Мне нельзя лгать. Ни к чему. Чистосердечное признание дает мне хоть какое-то право надеяться на сохранение жизни, а ложь… Нет, я пока не хочу умереть.

— А отдохнуть хотите? — неожиданно спросил Громада и засмеялся. — Пора!