"Болеслав Прус. Ошибка" - читать интересную книгу автора

- и как раз в эту минуту пришел с почты работник и отдал маме письмо.
Она читала его так долго, что я уже стал опасаться, как бы пирожки не
остыли окончательно. И машинально взял в руки вилку, а она упала на тарелку
с таким шумом, что меня даже в жар бросило. Я испуганно покосился на
учителя, но он сидел неподвижно, потупив голову. Я перевел глаза на маму и
был поражен.
В лице мамы произошла страшная перемена. Оно в одну минуту приняло
землистый оттенок, глаза ввалились. Подпирая голову одной рукой, она в
другой держала письмо, далеко отодвинув его от себя. Ее побелевшие губы были
крепко сжаты.
Так сидели мы втроем и молчали, а масло на пирожках уже стыло. Вдруг
мама бросила письмо на стол.
- Вы знали, что Владек ушел туда? - спросила она у моего учителя.
Пан Добжанский заерзал на стуле, посмотрел на письмо, но ничего не
ответил.
А мама заговорила - голос ее немного дрожал, но она усмехалась.
- Ну, не знала я, к чему приведет его университетское образование! Мы
истратили на сына десять тысяч, и после смерти мужа я работала, как
батрачка, чтобы помочь Владеку выйти в люди. Я уже забыла, когда носила
новые башмаки, а кроме того, у меня долги. Умри я сегодня, младшему пришлось
бы, верно, идти в пастухи. А он, глава семьи, отправился воевать! Не только
не просил позволенья, но даже не посоветовался с матерью. Может, это оттого,
что мать его и одета и работает как простая баба!..
Сам распорядился и моими деньгами, и своим будущим, и судьбой вот этого
сопляка, за которого мне нечем будет и первый год платить в школу... Ну, что
вы на это скажете, пан Добжанский?
- Не он первый, не он последний, - тихо отозвался учитель.
- Для меня он - первый и последний, - возразила мать повысив голос. -
Когда человеку всадили нож в сердце, он не спрашивает, постигло ли других то
же самое, а кричит от боли. Что мне за дело до других? Эти другие не росли
на моих глазах, я их не провожала с плачем, когда они уезжали учиться, не по
ним, а по сыну моему я столько лет тосковала и надеялась, что хоть к
старости он вернется ко мне, чтобы уже не разлучаться...
Она подперла голову руками.
- Думала, он вернется, и тут будет жить. Хотела его женить, отдать им с
женой весь дом, а самой перебраться в мансарду. Они принимали бы гостей, а я
в своей старой кофте ходила бы с ключами, смотрела за всем хозяйством. Мне
бы хоть за обедом только видеть его, когда нет гостей, - больше ничего мне
не надо. Так неужели я и этого не заслужила? Разве я когда-нибудь жаловалась
на то, что он мне пишет только раз в месяц и по два-три года домой не
приезжает? А он вот как меня отблагодарил!
Она закрыла глаза рукой, не сдержав слез.
- Он и не знает, как я из-за него настрадалась, - говорила она, плача.
- Он мой первенец и родился такой крупный, что я чуть не умерла в родах...
Два месяца хворала... А как он сосал! Раны у меня были на сосках... Иногда в
глазах темнело от боли, и слезы катились как горох. Но когда привели
кормилицу, мне жалко было ей его отдать... Я боялась, что он будет меня
меньше любить... Вот и угадала! Когда человек уезжает из корчмы, где
останавливался, и то он по-хорошему взглянет в последний раз на хозяина,
скажет ему доброе слово... А этот сын родную мать бросил - и все. Подумать