"Петр Лукич Проскурин. Седьмая стража" - читать интересную книгу автора

на то права... Все работой убить хотела... второй институт заочно закончила,
английский изучала... Господи, а кому это нужно? Ее английский, ее два
института? Хотя бы одной-единственной душе... Разве вот Вязелеву? Хотя и
этот тоже молчит, как истукан..."
Покосившись в сторону небритого, неухоженного хозяина, Зоя Анатольевна,
смущаясь своих мыслей, тихонько засмеялась.
- Ты на меня обиделся, Георгий? - неожиданно мягко спросила она. - Где
ты? Пригласил, а сам исчез... Ау-у! А...
- Зоя, понимаешь... я, конечно, бревно и трус и... странно все это,
по-прежнему под башмаком у Алексея, у Меньшенина... Но я все же не могу
промолчать, это свыше моих сил, - прервав ее, неуверенно заговорил Вязелев,
и нервный тик тронул у него правое веко, - он придавил его указательным
пальцем. - Понимаешь, я должен тебе признаться... дело в том...
- Ну, говори же, говори! - потребовала Зоя Анатольевна, начиная
чувствовать неизъяснимый страх. - Ну, не тяни! Какой ты, право...
- Дело в том, что сегодня... теперь уже вчера, ко мне приходил
Меньшенин, - растерянно сказал Вязелев. - Да, да, да, он, Алешка Меньшенин.
- Вчера? Алексей? Ты хочешь сказать, он жив? - Зоя Анатольевна слепо
перебирала по краю стола пальцами, и с каким-то детским удивлением не
отрывалась от лица хозяина.
- Очень странный вопрос! Жив, значит, если приходил. Явился за своими
бумагами, как будто его были обязаны столько лет ждать! И хранить его
драгоценные записи! Других дел у людей, конечно, нет, пришел, как будто
вчера расстались, потребовал оставленные у меня свои бумаги передать сыну,
то есть Роману... И подчеркнул - немедленно! Слышишь, говорит, немедленно,
это душу его спасет... А? Как тебе нравится? - с деланной бодростью
поинтересовался Вязелев и передернул плечами. - Нет; ты подумай, за все эти
годы ни строчки, ни весточки, и на тебе - он душу свою ими спасет! Чем?
Старыми бумагами? Нужны они ему, Роману, как летошний снег... Явился!
Зоя Анатольевна, открыв сумочку, достала старинную пудреницу с золотой
инкрустацией, подарок брата к замужеству, открыла ее и смятенно глянула в
запыленное зеркальце. Чувства, одно противоречивее другого, мешали ей хоть
немного сосредоточиться; словам Вязелева невозможно было поверить, но он был
ошеломлен не меньше ее самой, и она это хорошо видела. И тогда опять
проснулась обида, тайная, больная, застарелая; она тотчас вспомнила
трусливое, без единого слова, исчезновение мужа, и оскорбленное женское
самолюбие, кое-как притупленное временем, вновь дало себя знать. Сразу же
нарисовались самые невероятные картины; и тут как бы сами собой возникли в
памяти давно забытые детали, моменты, случаи... и вот из-за этого человека
жизнь прошла впустую.
Лицо Зои Анатольевны сделалось старым и некрасивым, подбородок дрожал,
глаза же сухо горели. Вязелев подумал, что ей сейчас станет совсем худо, и
уже хотел бежать за каким-нибудь лекарством, - Зоя Анатольевна остановила
его. Она сама испугалась своей ненависти и беспощадности, тем более, что
была не одна. Значит, Меньшенин слишком мало ее любил, и здесь ничего не
поделаешь, такова, очевидно, природа мужчины, что здесь значит даже
собственный маленький сын?
Приказав себе остановиться, не переходить за унижающую человека черту,
она опять глянула на себя в зеркальце, тщательно сдувая с клочка ваты лишнюю
пудру, она привела лицо в порядок. Все сомнения для нее уже были разрешены;